Внимание!
суббота, 28 апреля 2012
15:33
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
воскресенье, 22 апреля 2012
14:53
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
среда, 18 апреля 2012
читать дальшеЕще и в наши дни феномен проституции не устает возбуждать любопытство как мужчин, так и женщин. Сексуальные отношения здесь сведены к своим элементарным составляющим и одновременно исчислены. Для этого и служат деньги. Между полами существует своего рода договор. В случае проституции этот договор основан на насилии, на желании, на жестокости, на обладании, на презрении, на отвращении, и прежде всего на неудовлетворенности. Ведь проститутка никогда не принадлежит клиенту целиком. Она принадлежит всем клиентам сразу. Возможно, именно это заставляет сходить по ней с ума. Эта девка ничего не стоит, раз я могу ее купить, но даже занимаясь с ней любовью, я ею не обладаю. Кто такая проститутка? Публичная девка, женщина для удовольствий. Пусть ее сердце принадлежит ее возлюбленному, а ее половые органы — клиентам, она сама принадлежит только самой себе. Пусть в ее тело проникают многие, она все равно сохраняет за собой свою силу и свою тайну. Она умеет отделить любовь от акта любви. Как мы видели, проститутка никогда не испытывает удовольствия с клиентом: она "лучится" — так они говорят — только со своим возлюбленным. По той же причине она и забеременеть может только от человека, которого любит: и не надо смеяться, как это делают моралисты, не верящие в эти бредни. А что, если это правда? Что, если эти искусницы любви в самом деле постигли все тайны желания, любви и радости?
Проститутка выше всего. Она выше стыда и интимности. Она интригует других женщин своими умениями, она интригует их своим профессиональным, сиречь отстраненным, отношением к "половым штучкам". Многие проститутки в конце XIX века стали самыми воинствующими феминистками, и для некоторых из них они сами — идеальное воплощение женщины, самой униженной, самой замаранной, самой мерзкой. С начала семидесятых годов в Англии образовались лиги под предводительством Жозефины Батлер, поставившие своей целью защищать проституток и изменить это ужасное положение вещей. В ту эпоху их стали называть "белыми рабами", человеческими осколками, игрушками разврата. В начале XX века г-жа Авриль де Сент-Круа переняла эстафету и призвала, от имени всех женщин, положить конец проституции: "Женщины, в полном сознании насилия, совершенного над самым их полом, насилия, воплощенного в регламентаризме, требуют справедливости для всех, даже для тех, кто пал ниже других. Женщины — именно они должны сражаться за свои права! Они должны мечтать, они должны радоваться уюту и радости, которые создает вокруг них не только семья, но самая уверенность в своем материальном будущем, но они должны думать о тех несчастных, у которых нет крыши над головой, которые умирают от голода и холода, которые вынуждены терпеть оскорбления от мужчин, которые вынуждены скрываться от полиции и которые, чтобы попросту выжить, вынуждены зарабатывать свой хлеб проституцией. Те, кому праведная и счастливая жизнь далась легко, должны помнить, что все еще существует, с их собственного молчаливого согласия, ужасное рабство порока, рабство более ужасное, чем во времена Рима". Настоящая пропагандистская кампания, поддержанная социалистами и либералами, нашедшая свой рупор во многих газетах, среди которых "Фронда", "Трещина" и даже "Аврора", воплощенная в таких людях, как Жорес и Золя, заставила власти признать, что проститутки находятся в рабстве, и отменить его. Так исчезли полиция нравов и регламентаризм.
Разделение полов стало более соответствовать принципу равенства, и нужно было, чтобы родилась новая мораль; нужно было создать, прежде всего в мужчинах, так как именно они — источники проституции, "корень бесчестия", — новое сексуальное сознание. Эта попытка провалилась… Законодательное молчание в сфере проституции продолжалось и стало со временем крайне тягостным, при этом страх перед распространением венерических заболеваний никуда не делся; и в момент, когда был проведен опрос мэрий разных городов относительно пользы запрета публичных домов, оказалось, что в глазах местного самоуправления эти заведения играли важную роль, они все еще рассматривались как полезные, если не необходимые. На самом деле борьба за "правильный" бордель только начиналась. Закон от 14 февраля 1900 года, принятый при префекте Лепине, легализовал дом свиданий, который сразу же включился в санитарную и регламентационную систему. Бордели же должны были избавиться от своих красных фонарей и никоим образом не делать свою деятельность достоянием общественности. Власти перешли к новой политике — разрешать, чтобы более эффективно очищать и контролировать. Одновременно новое законодательство позволило проституткам вести легальную жизнь — под контролем держательницы дома свиданий, реже подвергаться полицейскому произволу и требовать к себе лучшего отношения в больницах. Когда вслух высказывали идеи создания домов свиданий, которыми бы управляли сами проститутки, это вызывало только пожатие плечами. Проститутку продолжали считать "необходимым злом": лучше не давать этому злу выходить за рамки, чем пытаться его искоренить.
Кампания по защите уличных проституток, которая на какое-то время захватила всю прессу и значительную часть литературы, перед началом Первой мировой войны уступила место кампании против порнографии, против уличных пороков, против проституции несовершеннолетних и против торговли женщинами. Агрессивные моралисты снова захватили лидирующие позиции, и образ проститутки снова был вымаран в грязи… Но грянула война, и сексуальное поведение мужчин резко изменилось.
"Мужчины, которые прежде наслаждались супружеской верностью, оказались внезапно оторваны от своих семей и, зная, что им ежеминутно угрожает смертельная опасность, забыли осторожность, свойственную им в мирное время. Они стали вступать в поверхностные и непродолжительные связи, которых они тщательно избегали когда-то в своей гражданской жизни, и так снова стали распространяться зерна разврата и венерические болезни. С другой стороны, и их жены, предоставленные сами себе, часто живущие впроголодь, позволяли себе на некоторое время находить отсутствующему мужу замену".
Анонимность, частые переезды, желание получать радость от жизни, не надевая на себя пут, снова привели к возникновению борделей, которые процветали вплоть до начала наступления немецкой армии в 1918 году. В некоторых борделях имелись даже бомбоубежища! Эта бешеная сексуальная активность сопровождалась необычайным ростом числа заболевших венерическими болезнями; за первые два года войны число мужчин, страдающих от сифилиса, увеличилось на две трети. Контроль был усилен, и на фронтах были открыты венерические центры. Однако сифилис еще никогда не мешал солдату быть бравым и бесстрашным! Так что, несмотря на патриотические призывы к воздержанию, бордели жили своей счастливой жизнью вплоть до последнего сражения — для того лишь, чтобы в двадцатые годы XX века снова умереть, на этот раз почти окончательно. Бордели не пережили послевоенного экономического кризиса, большинство превратились в отели или в дома для сдачи внаем под бюро. В 1920 году в Париже насчитывалось всего двадцать борделей…
Бордель умер, да здравствует бордель. Ностальгирующие старики плачут, в то время как новые клиенты никак не могут сделать свой выбор. Париж, несмотря ни на что, как был, так и остался гигантским публичным домом, так что в нем сотнями процветали дома свиданий и им подобные заведения… Продажная любовь стала индустрией. Все протекает в быстром темпе, в этих новых храмах любви акты длятся лишь короткое время — ведь оно и есть деньги. Теперь уже и речи нет о том, чтобы пропустить стаканчик, перед тем как заняться делом… Бандерши прежних времен отправились на свои виллы доживать старость, новые бандерши умело управляют новыми домами, где поддерживается гигиена. После открытий Вассермана сифилис перестал быть неизлечимой болезнью, и каждый клиент теперь мог удовлетворить свою страсть без опасений за будущее… Меньше темных фантазий, конечно, но больше безопасности. Нет больше таинственных ожиданий, охватывавших мужчину при виде женщины, нет больше магической атмосферы ночной любви, в которую так любили окунаться все…
Нет, мы не собираемся плакать по ушедшим временам и верить романтическим сказкам о проституции прежних времен. Но, на наш взгляд, бордель, возможно, вовсе не был, как говорили моралисты, своего рода Карфагеном, который должен был быть разрушен. Его существование, в конце концов, никогда не мешало возникновению скандалов, не предотвращало ни проституцию несовершеннолетних, ни порабощение женщин. Закон Марта-Ришара, запретивший бордели в 1946 году, ставит своей главной целью поддержание общественной жизни на высоком моральном уровне. Этот закон дает проститутке право выставлять себя напоказ, дает ей право быть хозяйкой своей собственной жизни. После этого презрение к проституткам стало постепенно сходить на нет. Проститутка из воплощения порока превращается в половых дел мастера. Тем хуже для господ, которые ищут острых ощущений в сфере похоти, они больше их не найдут:
"Месье, делайте ваш выбор!
Ведется вежливый разговор о том, что сегодня напечатали в газетах. Никакого цинизма. Да и зачем? Все привычно — костюм, место, профессия; в них больше нельзя увидеть ничего экстраординарного.
Они стоят здесь, как продавщицы за прилавком, ждут постоянных клиентов. Просто они торгуют, скажем, не овощами, а собой. Ничего тут такого нет. Если закрыть глаза, то можно легко представить их себе в комнате за чаем с консьержкой дома, где они живут".
Грех, каковым является акт любви, становится все легче взять на душу, и тело от этого взрослеет; от этого и спорт, и купания, и солнечные ванны. Свобода распоряжения собственным телом влияет и на отношения в законных супружеских парах. Наступило новое время в сексе, как остроумно написал Ален Корбен. Девушки отправляются "на работу" и считают заработанные ими деньги. Секс — это бизнес. Проститутки, когда-то бывшие отбросами общества, начинают восприниматься как модели для эмансипации! В 1923 году из печати вышла следующая листовка, подписанная неким Робером Кайла: "В проститутке есть красота, она, возможно, в ней от ее цинизма, от ее полной беспечности, дерзкого игнорирования порабощения всякого рода. Она отрицает, она признает, она провоцирует, она свободна от всех условностей. Именно поэтому художники так любят этих парий, которые так звонко смеются, в бесстыдстве которых так много чего-то насмешливо-животного, наличие чего в себе другие не готовы признать". А Хавелок Эллис писал так: "Главный мотив, по которому женщины временно или постоянно занимаются проституцией, — это отыскать средства для собственного личного роста, который наше общество, основанное на механической работе, жестко сдерживает. Огромное большинство наших молодых девушек инстинктивно становятся проститутками по той простой причине, что они чувствуют неясный призыв стать самими собой, найти себя, в чем они порой сами себе стыдятся признаться".
Культурная ценность проституции также начинает осознаваться… Кажется, что проституция — сознательный выбор, символ свободы. Желание стать проституткой перестает быть позорным. В 1925 году среди писателей и интеллектуалов был проведен опрос на эту тему. Карко воспевал проституцию, а Лафушардьер утверждал: "Проституция — единственная честная форма любви, та, которая не питается ложью. В общении с проституткой тот, кто платит, будь он последний мерзавец, находит именно то, что ищет, потому что его желание ведет его к вещам возможным. В общении с равнодушной любовницей никто не может проявить страсти, любовник никогда не найдет в ней то, что ищет, потому что он ищет другое".
Мужчина, эта знаменитая фигура умолчания литературы о проституции, наконец оказывается вызван на нравственный суд. Ведь без него, читаем мы в результатах опроса, не было бы никакого рынка любви. "Публичную девку клеймили каленым железом, тем самым она оказывалась во власти тех, кто хотел ее преследовать; и лишь она одна — но никогда не мужчина, ее равный партнер, который должен был нести равную ответственность", — пишет Флекснер.
Мужчина больше не хозяин, он больше не источник спроса, он больше не источник желания. Некоторые женщины требуют создания специальных борделей для себя, общество робко начинает при- знавать, что женщина тоже имеет право испытывать половое желание. Да, женщина тоже может хотеть заняться любовью! И проституток начинают меньше бояться, потому что оказывается, что не они одни воплощают в себе порок, зло, разврат. "Нужно хорошо понимать, что непостоянные половые отношения не только могут быть совершенно свободны от всякого расчета, от всякого промискуитета, но — по меньшей мере со стороны женщины — сопровождаться самым высоким напряжением чувств, будь она любовница или подруга сердца".
Кажется, секс начинает неплохо уживаться с любовью и законные жены начинают полагать, что имеют право на то, чтобы их мужья их хотели так же, как они хотят проституток. Это новое направление буржуазной сексуальности еще неокончательно сформировалось, но оно, как мне кажется, сформируется со всей неизбежностью. В этом свете образ проститутки утрачивает свою таинственность и становится образом уважаемым. Но переходить границу между женщиной честной и женщиной публичной опасно: от последней исходит беспокойство, любовь с ней очень остра, но от нее идут трещины в отношениях, она стоит дорого. Вспомним о Дневной Красавице, которая излечивается от своей фригидности, но взамен, в результате своих проказ, получает мужа, который парализован и нем!
Проститутки, конечно, больше не расплачиваются жизнью за свою грязную профессию. Кто может без отвращения и возмущения читать, даже сегодня, рассказ об агонии Наны, брошенной всеми, в буквальном смысле разлагающейся от накопленного ею в своем теле порока, превратившейся в комок вонючей плоти, бывшей отравительницы общества, которая тяжелейшими страданиями расплачивается за свою злобу, за свою красоту, за свое презрение? Кто готов смириться с концом Люси Тираш, тоже обратившейся в мешок с гноем, бесформенную массу, которая ложится на кровать в больнице, умирая от сифилиса, и мечтает о любви? Кто согласен презирать гонкуровскую Элизу, сходящую с ума в своей каморке, ничего не соображающую, впавшую в детство, с бегающими глазами, губами, с которых готовы сорваться миллионы слов, но которые остаются немы, которые никогда больше не заговорят…
Презрение и ненависть, впрочем, никуда не делись. Структуры, статус и экономика проституции значительно изменились с тридцатых годов по сегодняшний день. Тейлоризация[25] секса и новое отношение к телу потрясли многих, но проституция хотя и изменила свой статус, не изменила своей природы. Некоторые проститутки до сих пор живут в ужасающих условиях, в рабстве у своден; их насилуют, пытают, выставляют как товар на международный рынок против их воли. Само слово "проституция" все еще связано с массой запретов, подавлением, насилием. Так зачем же о ней говорить? Зачем рассказывать историю проституции и историю проституток, которые, как мне не устают повторять многие, не имеют истории? Я постаралась восстановить некоторые фрагменты этой истории, которой у них якобы нет. К счастью, на сегодняшний день они этим занимаются сами — и занимаются уже два десятка лет…
Проститутка выше всего. Она выше стыда и интимности. Она интригует других женщин своими умениями, она интригует их своим профессиональным, сиречь отстраненным, отношением к "половым штучкам". Многие проститутки в конце XIX века стали самыми воинствующими феминистками, и для некоторых из них они сами — идеальное воплощение женщины, самой униженной, самой замаранной, самой мерзкой. С начала семидесятых годов в Англии образовались лиги под предводительством Жозефины Батлер, поставившие своей целью защищать проституток и изменить это ужасное положение вещей. В ту эпоху их стали называть "белыми рабами", человеческими осколками, игрушками разврата. В начале XX века г-жа Авриль де Сент-Круа переняла эстафету и призвала, от имени всех женщин, положить конец проституции: "Женщины, в полном сознании насилия, совершенного над самым их полом, насилия, воплощенного в регламентаризме, требуют справедливости для всех, даже для тех, кто пал ниже других. Женщины — именно они должны сражаться за свои права! Они должны мечтать, они должны радоваться уюту и радости, которые создает вокруг них не только семья, но самая уверенность в своем материальном будущем, но они должны думать о тех несчастных, у которых нет крыши над головой, которые умирают от голода и холода, которые вынуждены терпеть оскорбления от мужчин, которые вынуждены скрываться от полиции и которые, чтобы попросту выжить, вынуждены зарабатывать свой хлеб проституцией. Те, кому праведная и счастливая жизнь далась легко, должны помнить, что все еще существует, с их собственного молчаливого согласия, ужасное рабство порока, рабство более ужасное, чем во времена Рима". Настоящая пропагандистская кампания, поддержанная социалистами и либералами, нашедшая свой рупор во многих газетах, среди которых "Фронда", "Трещина" и даже "Аврора", воплощенная в таких людях, как Жорес и Золя, заставила власти признать, что проститутки находятся в рабстве, и отменить его. Так исчезли полиция нравов и регламентаризм.
Разделение полов стало более соответствовать принципу равенства, и нужно было, чтобы родилась новая мораль; нужно было создать, прежде всего в мужчинах, так как именно они — источники проституции, "корень бесчестия", — новое сексуальное сознание. Эта попытка провалилась… Законодательное молчание в сфере проституции продолжалось и стало со временем крайне тягостным, при этом страх перед распространением венерических заболеваний никуда не делся; и в момент, когда был проведен опрос мэрий разных городов относительно пользы запрета публичных домов, оказалось, что в глазах местного самоуправления эти заведения играли важную роль, они все еще рассматривались как полезные, если не необходимые. На самом деле борьба за "правильный" бордель только начиналась. Закон от 14 февраля 1900 года, принятый при префекте Лепине, легализовал дом свиданий, который сразу же включился в санитарную и регламентационную систему. Бордели же должны были избавиться от своих красных фонарей и никоим образом не делать свою деятельность достоянием общественности. Власти перешли к новой политике — разрешать, чтобы более эффективно очищать и контролировать. Одновременно новое законодательство позволило проституткам вести легальную жизнь — под контролем держательницы дома свиданий, реже подвергаться полицейскому произволу и требовать к себе лучшего отношения в больницах. Когда вслух высказывали идеи создания домов свиданий, которыми бы управляли сами проститутки, это вызывало только пожатие плечами. Проститутку продолжали считать "необходимым злом": лучше не давать этому злу выходить за рамки, чем пытаться его искоренить.
Кампания по защите уличных проституток, которая на какое-то время захватила всю прессу и значительную часть литературы, перед началом Первой мировой войны уступила место кампании против порнографии, против уличных пороков, против проституции несовершеннолетних и против торговли женщинами. Агрессивные моралисты снова захватили лидирующие позиции, и образ проститутки снова был вымаран в грязи… Но грянула война, и сексуальное поведение мужчин резко изменилось.
"Мужчины, которые прежде наслаждались супружеской верностью, оказались внезапно оторваны от своих семей и, зная, что им ежеминутно угрожает смертельная опасность, забыли осторожность, свойственную им в мирное время. Они стали вступать в поверхностные и непродолжительные связи, которых они тщательно избегали когда-то в своей гражданской жизни, и так снова стали распространяться зерна разврата и венерические болезни. С другой стороны, и их жены, предоставленные сами себе, часто живущие впроголодь, позволяли себе на некоторое время находить отсутствующему мужу замену".
Анонимность, частые переезды, желание получать радость от жизни, не надевая на себя пут, снова привели к возникновению борделей, которые процветали вплоть до начала наступления немецкой армии в 1918 году. В некоторых борделях имелись даже бомбоубежища! Эта бешеная сексуальная активность сопровождалась необычайным ростом числа заболевших венерическими болезнями; за первые два года войны число мужчин, страдающих от сифилиса, увеличилось на две трети. Контроль был усилен, и на фронтах были открыты венерические центры. Однако сифилис еще никогда не мешал солдату быть бравым и бесстрашным! Так что, несмотря на патриотические призывы к воздержанию, бордели жили своей счастливой жизнью вплоть до последнего сражения — для того лишь, чтобы в двадцатые годы XX века снова умереть, на этот раз почти окончательно. Бордели не пережили послевоенного экономического кризиса, большинство превратились в отели или в дома для сдачи внаем под бюро. В 1920 году в Париже насчитывалось всего двадцать борделей…
Бордель умер, да здравствует бордель. Ностальгирующие старики плачут, в то время как новые клиенты никак не могут сделать свой выбор. Париж, несмотря ни на что, как был, так и остался гигантским публичным домом, так что в нем сотнями процветали дома свиданий и им подобные заведения… Продажная любовь стала индустрией. Все протекает в быстром темпе, в этих новых храмах любви акты длятся лишь короткое время — ведь оно и есть деньги. Теперь уже и речи нет о том, чтобы пропустить стаканчик, перед тем как заняться делом… Бандерши прежних времен отправились на свои виллы доживать старость, новые бандерши умело управляют новыми домами, где поддерживается гигиена. После открытий Вассермана сифилис перестал быть неизлечимой болезнью, и каждый клиент теперь мог удовлетворить свою страсть без опасений за будущее… Меньше темных фантазий, конечно, но больше безопасности. Нет больше таинственных ожиданий, охватывавших мужчину при виде женщины, нет больше магической атмосферы ночной любви, в которую так любили окунаться все…
Нет, мы не собираемся плакать по ушедшим временам и верить романтическим сказкам о проституции прежних времен. Но, на наш взгляд, бордель, возможно, вовсе не был, как говорили моралисты, своего рода Карфагеном, который должен был быть разрушен. Его существование, в конце концов, никогда не мешало возникновению скандалов, не предотвращало ни проституцию несовершеннолетних, ни порабощение женщин. Закон Марта-Ришара, запретивший бордели в 1946 году, ставит своей главной целью поддержание общественной жизни на высоком моральном уровне. Этот закон дает проститутке право выставлять себя напоказ, дает ей право быть хозяйкой своей собственной жизни. После этого презрение к проституткам стало постепенно сходить на нет. Проститутка из воплощения порока превращается в половых дел мастера. Тем хуже для господ, которые ищут острых ощущений в сфере похоти, они больше их не найдут:
"Месье, делайте ваш выбор!
Ведется вежливый разговор о том, что сегодня напечатали в газетах. Никакого цинизма. Да и зачем? Все привычно — костюм, место, профессия; в них больше нельзя увидеть ничего экстраординарного.
Они стоят здесь, как продавщицы за прилавком, ждут постоянных клиентов. Просто они торгуют, скажем, не овощами, а собой. Ничего тут такого нет. Если закрыть глаза, то можно легко представить их себе в комнате за чаем с консьержкой дома, где они живут".
Грех, каковым является акт любви, становится все легче взять на душу, и тело от этого взрослеет; от этого и спорт, и купания, и солнечные ванны. Свобода распоряжения собственным телом влияет и на отношения в законных супружеских парах. Наступило новое время в сексе, как остроумно написал Ален Корбен. Девушки отправляются "на работу" и считают заработанные ими деньги. Секс — это бизнес. Проститутки, когда-то бывшие отбросами общества, начинают восприниматься как модели для эмансипации! В 1923 году из печати вышла следующая листовка, подписанная неким Робером Кайла: "В проститутке есть красота, она, возможно, в ней от ее цинизма, от ее полной беспечности, дерзкого игнорирования порабощения всякого рода. Она отрицает, она признает, она провоцирует, она свободна от всех условностей. Именно поэтому художники так любят этих парий, которые так звонко смеются, в бесстыдстве которых так много чего-то насмешливо-животного, наличие чего в себе другие не готовы признать". А Хавелок Эллис писал так: "Главный мотив, по которому женщины временно или постоянно занимаются проституцией, — это отыскать средства для собственного личного роста, который наше общество, основанное на механической работе, жестко сдерживает. Огромное большинство наших молодых девушек инстинктивно становятся проститутками по той простой причине, что они чувствуют неясный призыв стать самими собой, найти себя, в чем они порой сами себе стыдятся признаться".
Культурная ценность проституции также начинает осознаваться… Кажется, что проституция — сознательный выбор, символ свободы. Желание стать проституткой перестает быть позорным. В 1925 году среди писателей и интеллектуалов был проведен опрос на эту тему. Карко воспевал проституцию, а Лафушардьер утверждал: "Проституция — единственная честная форма любви, та, которая не питается ложью. В общении с проституткой тот, кто платит, будь он последний мерзавец, находит именно то, что ищет, потому что его желание ведет его к вещам возможным. В общении с равнодушной любовницей никто не может проявить страсти, любовник никогда не найдет в ней то, что ищет, потому что он ищет другое".
Мужчина, эта знаменитая фигура умолчания литературы о проституции, наконец оказывается вызван на нравственный суд. Ведь без него, читаем мы в результатах опроса, не было бы никакого рынка любви. "Публичную девку клеймили каленым железом, тем самым она оказывалась во власти тех, кто хотел ее преследовать; и лишь она одна — но никогда не мужчина, ее равный партнер, который должен был нести равную ответственность", — пишет Флекснер.
Мужчина больше не хозяин, он больше не источник спроса, он больше не источник желания. Некоторые женщины требуют создания специальных борделей для себя, общество робко начинает при- знавать, что женщина тоже имеет право испытывать половое желание. Да, женщина тоже может хотеть заняться любовью! И проституток начинают меньше бояться, потому что оказывается, что не они одни воплощают в себе порок, зло, разврат. "Нужно хорошо понимать, что непостоянные половые отношения не только могут быть совершенно свободны от всякого расчета, от всякого промискуитета, но — по меньшей мере со стороны женщины — сопровождаться самым высоким напряжением чувств, будь она любовница или подруга сердца".
Кажется, секс начинает неплохо уживаться с любовью и законные жены начинают полагать, что имеют право на то, чтобы их мужья их хотели так же, как они хотят проституток. Это новое направление буржуазной сексуальности еще неокончательно сформировалось, но оно, как мне кажется, сформируется со всей неизбежностью. В этом свете образ проститутки утрачивает свою таинственность и становится образом уважаемым. Но переходить границу между женщиной честной и женщиной публичной опасно: от последней исходит беспокойство, любовь с ней очень остра, но от нее идут трещины в отношениях, она стоит дорого. Вспомним о Дневной Красавице, которая излечивается от своей фригидности, но взамен, в результате своих проказ, получает мужа, который парализован и нем!
Проститутки, конечно, больше не расплачиваются жизнью за свою грязную профессию. Кто может без отвращения и возмущения читать, даже сегодня, рассказ об агонии Наны, брошенной всеми, в буквальном смысле разлагающейся от накопленного ею в своем теле порока, превратившейся в комок вонючей плоти, бывшей отравительницы общества, которая тяжелейшими страданиями расплачивается за свою злобу, за свою красоту, за свое презрение? Кто готов смириться с концом Люси Тираш, тоже обратившейся в мешок с гноем, бесформенную массу, которая ложится на кровать в больнице, умирая от сифилиса, и мечтает о любви? Кто согласен презирать гонкуровскую Элизу, сходящую с ума в своей каморке, ничего не соображающую, впавшую в детство, с бегающими глазами, губами, с которых готовы сорваться миллионы слов, но которые остаются немы, которые никогда больше не заговорят…
Презрение и ненависть, впрочем, никуда не делись. Структуры, статус и экономика проституции значительно изменились с тридцатых годов по сегодняшний день. Тейлоризация[25] секса и новое отношение к телу потрясли многих, но проституция хотя и изменила свой статус, не изменила своей природы. Некоторые проститутки до сих пор живут в ужасающих условиях, в рабстве у своден; их насилуют, пытают, выставляют как товар на международный рынок против их воли. Само слово "проституция" все еще связано с массой запретов, подавлением, насилием. Так зачем же о ней говорить? Зачем рассказывать историю проституции и историю проституток, которые, как мне не устают повторять многие, не имеют истории? Я постаралась восстановить некоторые фрагменты этой истории, которой у них якобы нет. К счастью, на сегодняшний день они этим занимаются сами — и занимаются уже два десятка лет…
читать дальшеЕсли девушка не занята тем, что отбивается от полицейского, она проходит медосмотр. Это тоже битва — за право заниматься своим делом. Ее жизнь полна страхов — снаружи ей угрожает облава, изнутри — сифилис. Эта болезнь снится ей по ночам, она не знает, куда от нее деться. Дело даже не в том, что она ее боится — все проститутки знают, как им жить с сифилисом, — дело в том, что если болезнь обнаружат, то ее заточат в больницу. Конечно, в XIX веке зараженных "великим злом" уже не секут и не сажают в тюрьму, но болезнь все равно доставляет носительнице массу профессиональных неприятностей и не дает ей покоя.
"Она откидывала одеяло и осматривала себя со всех сторон. Она поворачивала руки и так и эдак, видя, к своему ужасу, что число розовых пятнышек увеличилось, а некоторые из них, те, что на груди, загноились. Вид множества фиолетовых волдырей на теле выводил ее из себя. Руками она раздвигала паховые волосы, обращая внимание на малейшие изменения, на каждый симптом, видя со страхом, что там появилась новая опухоль. С каждым днем шанкры становились все более ужасными, она не могла больше сопротивляться, у нее случались приступы бессильной ярости, она думала, что болезнь уничтожит все ее тело целиком, превратит ее в бесформенную массу отбросов, в отвратительный перегной. Когда она больше не могла смотреть на эту страшную картину, она натягивала на себя одеяло до подбородка и закрывала глаза, дрожа".
Система санитарного контроля за проституцией родилась вместе с Великой французской революцией: в 1798 году в Париже были назначены двое врачей, в обязанности которых входил осмотр проституток по месту их жительства. Затем возникает политика регламентаризма, одновременно появляются и начатки системы здравоохранения. В 1802 году префектура принимает постановление, согласно которому проститутки были обязаны проходить медосмотр периодически, для чего два раза в месяц двое врачей под охраной одного полицейского отправлялись в рейд по публичным домам. В 1805 году учреждается диспансер "для осмотра и лечения публичных женщин, страдающих венерическими заболеваниями". В 1820 году сами проститутки открывают медицинский кабинет, но так как в массе своей "жрицы любви" не желали его посещать, он вскоре закрылся. С 1828 года по приказу нового префекта полиции Дебеллейма проституткам было вменено в обязанность проходить медосмотр раз в неделю, для чего в бордели в центре города направлялся специальный врач, в то время как проститутки из борделей на окраинах были обязаны сами отправляться в диспансер. Когда девушки не хотели отправляться на медосмотр, их приходилось приводить силой, что провоцировало драки и скандалы; в результате полиция стала возить их на осмотр в спе- циальных закрытых экипажах. Уже в те годы проблема венерических заболеваний стояла достаточно остро, префектура полиции Парижа была буквально завалена письмами обеспокоенных глав местного самоуправления.
"Мулен, 29 марта 1829 года.
Уважаемый господин Префект, г-н Министр обороны известил меня, что распространение венерических заболеваний в четвертом гарнизоне стрелков, расквартированном в Мулене, принимает угрожающие масштабы, что число зараженных этой болезнью значительно превышает обычное и что эта зараза не замедлит распространиться еще шире, если гражданские власти не поспешат принять меры в отношении публичных женщин, которые наводняют наш город, каковые меры снизили бы число заболевших и восстановили бы их здоровье".
27 ноября 1829 года префект города Мёрт пишет в Министерство внутренних дел: "В настоящее время в Нанси такое количество публичных женщин, что в результате к нам поступает угрожающее число петиций от отцов семейств и командиров воинских частей, расквартированных у нас. Не говоря о том, что посещение этих женщин приводит к падению дисциплины и семейным скандалам, проститутки также заражают наших солдат постыдными болезнями, так что администрация вынуждена принимать меры, чтобы защитить от них тех еще здоровых солдат, которых эти женщины к себе привлекают".
В Париже диспансерные осмотры проводятся ежедневно, кроме воскресенья, с 11 до 18 часов без перерыва. На осмотр являются девушки в индивидуальном порядке, а также и арестованные, и содержащиеся в Сен-Лазаре. Чтобы быть врачом, осматривающим проституток, нужно обладать поистине экстраординарными качествами, как пишет Паран-Дюшатле: "В диспансере должны работать люди незапятнанные, которые везде могут пройти с высоко поднятой головой, которые не станут краснеть и смело расскажут своим друзьям о своей профессии". Еще лучше, если такой врач женат и в возрасте, так как в этом случае у него нет соблазна вступить с осматриваемыми в связь! Нужно также хорошо знать свое врачебное дело, разумеется, нужны также такт и уважение. Осмотр должен проводиться строго без свидетелей, так чтобы у девушки — именно так! — не было никакого повода вести себя похотливо.
"И в тюрьмах, и в больницах во время осмотра женщина ложится на некое подобие стола или кровати высотой около метра, который в больницах используется для проведения сложных операций, особенно полостных. К этому столу с одной стороны прикрепляется планка, на которую женщина ставит ноги, а с другой — ставят скамеечку, на которую встает врач… У этого стола очень много достоинств, он особенно полезен в случаях, когда нужно для осмотра применить хирургическое зеркало. Стол позволяет также провести детальный осмотр анального отверстия и паха, повышенная чувствительность которого может подсказать опытному врачу, что у осматриваемой раздражение шейки матки или вагинит".
Но от этого идеального стола пришлось отказаться, так как женщина не могла лежать на нем в головном уборе, который она не имела права снимать. К большому неудовольствию Паран-Дюшатле, врачам пришлось пользоваться стулом на высоких ножках с сильно отклоненной спинкой.
Проститутка была обязана проходить медосмотр раз в неделю. В утренние часы осмотр проводился бесплатно, после полудня — за плату; общественное мнение выступило против, и в Париже плату отменили. Размер платы составлял 2–3 франка в зависимости от дня недели, доходы позволяли покрывать расходы на осмотр. Некоторые смотрели на плату за обязательный медосмотр как на нелегальный налог, девушки считали его попросту штрафом. "Как оценить законность сбора денег, если он не утвержден ни законом о бюджете, ни каким-либо другим законом или административным актом, тем более что собранные деньги идут исключительно на оплату молчания властей, которые решили скрывать от общества эту часть работы полиции по причине, надо полагать, отвращения, которое всякий добродетельный человек испытывает к занятию подобным делом, и равнодушия к нему девушек, вынужденных подвергаться осмотру?"
В Париже, как мы сказали, этот налог был отменен, но он сохранился в провинции вплоть до времен Третьей республики. Отсутствие единого законодательства по этому вопросу приводило к значительному разбросу цен на осмотр: в Марселе осмотр стоил 1–3 франка, в других городах он проводился бесплатно для местных жительниц, в Лионе и Бордо девушки, у которых имелись хотя бы какие-то средства, проходили платный осмотр у частных врачей — они даже считали долгом чести избегать государственных больниц, — которые обычно обращались с ними гораздо бережнее, чем в диспансерах, и заставляли меньше ждать в очереди. В утренние часы в среду и в четверг осмотр проводился бесплатно.
Процедура осмотра подвергалась жесточайшей критике на всем протяжении XIX века. Прежде всего общественное мнение полагало, что осмотр половых органов — это не что иное, как изнасилование, непростительное посягательство на стыд и интимность. С самими проститутками, обязанными по закону раздвигать на осмотре ноги, обращались как со скотом, об этом говорят совершенно чудовищный ритм, в котором работали врачи (в час врач осматривал пятьдесят с лишним женщин, то есть в среднем на осмотр одной женщины уходило тридцать две секунды), и практика пометок в личном деле женщины после осмотра (в дело ставилась печать: S — если женщина здорова, М — если женщина больна[24]). Сам осмотр, как представляется, не давал никаких существенных результатов: вплоть до 1887 года каждый второй осмотр проходил без использования хирургического зеркала; к тому же санитарные условия в диспансерах были ужасающие. Девушки научились мастерски скрывать симптомы болезни, врачи совершенствовали технику осмотра. Так, доктор Жаннель из Бордо изобрел специальное кресло, которое позволяло без предварительной настройки осматривать женщин разного телосложения: "Женщина поднимается на специальную платформу, проходя между большой педалью и собственно креслом. Она садится в кресло, откидывается на спинку, одновременно нажимая правой ногой на одну из педалей или на выемку для локтя, а левой ногой нажимает на большую педаль. В результате правое колено отодвигается в сторону и опускается, левое колено также отодвигается в сторону, но поднимается. В этом положении становится видно анальное отверстие, вульва же находится в вертикальном положении. Врач становится немного справа от женщины таким образом, чтобы не отбрасывать на осматриваемые органы тени. Передняя часть кресла должна быть пододвинута к источнику света, например большому окну… Мы смазываем хирургическое зеркало смесью из ароматизированного оливкового масла и половиной сотой доли горького миндаля. Я настоятельно рекомендую использование этой смеси, так как она совершенно устраняет запах из влагалища, который порой может быть весьма неприятным, заменяя его на весьма приятный аромат. Кроме всего прочего, если девушка приходит на осмотр грязной, ее наказывают арестом сроком на 24 часа; то же самое ожидает девушку, страдающую паразитарными заболеваниями".
В борделе, как и в диспансере, хирургическое зеркало не применяется в случае, если у девушки месячные или она беременна. Процедура заканчивается осмотром рта, щек, языка и гортани. Каждый бордель должен был иметь кресло-качалку, а также кровать для осмотра и набор хирургических зеркал.
Что касается числа проституток, больных сифилисом, то здесь трудно привести точные цифры, поскольку они, как правило, разные в разных работах; надо принимать во внимание и то, что панический страх перед этой болезнью порой сводил с ума даже тех, кто пытался писать научные труды! И все же кажется вполне правдоподобным, что болезнью страдала как минимум половина всех проституток. В половине случаев больной сифилисом проститутке семнадцать — двадцать лет. Напротив, старые проститутки чаще всего не страдают сифилисом — то ли потому, что в течение многих лет подвергались сифилизации, то ли потому, что принимали исключительные меры предосторожности. Обычно заболевшая проститутка живет с болезнью с семнадцати до тридцати лет, порой она не слишком страдает от нее, часто у нее нельзя обнаружить внешних симптомов. Лечение, проводимое в диспансере, дает лишь кратковременные результаты: проститутка извлекается из "оборота", но лечить ее, по сути дела, не собираются. В среднем в Сен-Лазаре проститутку лечили от сифилиса в течение четырех с половиной месяцев. За это время ей делали инъекции, которые обычно не убивали болезнь, а лишь облегчали ее течение. Жизнь девушек во время этого вынужденного воздержания столь плачевна, что после выписки из больницы они с головой окунаются в свою старую жизнь, вовсе не заботясь о предосторожностях. Может быть, тут надо говорить о привыкании, о пагубном пристрастии? Может быть, проституция — это нечто вроде наркомании, может быть, проститутки тоже страдают от синдрома отнятия? В это не так сложно поверить… "Сходящие с ума по старым и новым любовникам, они посвящают несколько дней подряд самому разнообразному разврату; в этом состоянии экзальтации они с жаром отдаются всем, о ком мечтают, преступают все возможные границы, и в конце концов мы обнаруживаем у них, как кажется, симптомы венерических болезней, которые, однако, исчезают после нескольких дней покоя".
Лечение стóит дорого и длится долго, так что очень быстро пропускная способность диспансеров оказывается исчерпанной. Как обслужить всех больных? Поскольку средств на медицинскую систему выделялось недостаточно, то довольно скоро больницам пришлось прибегнуть к практике отказов в приеме, например, больницы соглашались лечить только местных. В национальных архивах немало материалов, живо излагающих отчаяние, в котором находились девушки, зарегистрированные как больные, но которых никто не хотел лечить.
Так, мэрия коммуны Созе выдает 14 июня 1835 года разрешение некоей "Марианне Делорм, дочери Жака Делорма, винодела, проживающего в нашей коммуне, свободно переехать из Макона в Лион и просит оказывать ей всякую возможную помощь. Эта девушка совершенно нищая, ее родители очень бедны, она вынуждена отправиться в это путешествие, так как ей необходимо обратиться в больницу за излечением от тяжелой болезни. Поэтому мы призываем всех добрых людей, каких она встретит на пути, помочь ей и обращаться с ней так, как того требует человечность". К этому документу приложен и другой: "Я, нижеподписавшийся, доктор медицины, подтверждаю, что Марианна Делорм страдает венерическим заболеванием. Поскольку она не имеет средств к существованию, она должна была бы быть принята в больницу Антикай. Однако в больнице Антикай нет свободных мест, и поэтому ей отказано в приеме".
Что стало с Марианной Делорм, мы уже никогда не узнаем.
Если верить врачам, то бордельные проститутки реже страдают сифилисом, чем нелегальные уличные проститутки. Этот довод был главным оружием регламентаристов, которых очень пугало уменьшение количества борделей и рост числа "уличных девок". По данным анналов службы дерматологической и сифилитической терапии, доля больных бор- дельных проституток за десять лет — с 1873 по 1883 год — снизилась с 30 до 7,2 % и оставалась на этом уровне вплоть до конца века. Вероятно, этому способствовали открытия Пастера, но мы можем также предполагать, что здесь сыграло свою роль и изменение образа мыслей проституток: "Не подлежит никакому сомнению, что в настоящее время проститутки уделяют гораздо больше внимания уходу за собой и чистоте тела, нежели еще двадцать лет назад; они гораздо сильнее боятся заразы и делают все, чтобы ее избежать, не потому, что они боятся заразы как таковой, это им все равно, но потому, что они боятся, в случае заражения, попасть в Сен-Лазар". Разумеется, девушки также могут покинуть бордель на время визита врача или просто его подкупить… Бордель все равно остается "фабрикой разочарований", кунсткамерой болезней, куда мужчины — напомним об этом, хотя это и очевидно — приходят заразиться и заразить девушек, так как известное число последних прибывает в бордель совершенно здоровыми. Чтобы избежать опасности и вернуть господ в бордели, нужно было создать санитарные условия высочайшего уровня, именно: перед каждым осмотром оставлять девушек в запертой комнате под присмотром на два часа, чтобы всякий "макияж", нанесенный ими на известные места с целью скрыть симптомы болезни, исчез, или устраивать внеочередные осмотры без предупреждения.
В Париже было принято отправлять всех больных девушек в Сен-Лазар. К кровати каждой прикрепляли табличку, на которой записывали ее диагноз и состояние здоровья. Поликлиника при Сен- Лазаре работала с 1836 года. Попасть туда можно было со стороны Сен-Дени, ее разместили в здании бывшего монастыря. Иные говорили о Сен-Лазаре как о грязной помойке, иные — как о заведении, где гигиена и чистота поддерживаются на образцовом уровне. Если верить доктору Беро, "здание большое, просторное, в нем длинные широкие коридоры, каждый выходит во двор, где содержащиеся в здании люди могут прогуливаться два-три раза в день. Комнаты, кровати, белье и все прочее поддерживается в чистоте, достойной высшей похвалы… Больных каждый день кормят супом, мясом и овощами, а также так называемым "тюремным" хлебом высшего качества. Больных никогда не бьют, на них не кричат, так как, даже имея дело с этими источниками зла, мы должны проявлять к ним уважение, тем более что иные из них достойны жалости". Максим дю Кан вторит Беро, изображая совершенно идиллическую картину этакого дворца, где на несчастных изливается свет добродетели: "Паркет блестит, оконные стекла сверкают, оловянная посуда начищена так, что можно подумать, это серебро, здесь все так светло и радостно, все говорят, смеются, иногда спорят; это дом равенства, где вечерние платья и шикарные шляпы оставили в гардеробе, а носят все один и тот же костюм — серое платье и белый чепчик".
Кофиньон увидел в Сен-Лазаре совершенно другое; ему это место напоминает лепрозорий, он возмущен тем, как там ведут себя с больными: подъем в пять утра, затем десять часов работы с двумя часовыми перерывами, с девяти до десяти и с двух до трех. Пища скудная, одна вода, полупустой бульон, сушеные овощи, лишь изредка немного мяса. Если больная смеет протестовать, ее сажают в карцер с крысами. Гюйо увидел в Сен-Лазаре обычную тюрьму, где все пропахло затхлостью, где царит ужасающая антисанитария. Нет ни умывальников, ни ванных комнат, нет полотенец, нет платков; за всем следят монахини, которые считают, что всякая попытка заняться личной гигиеной — посягательство на стыд. Карко, который как-то посетил Сен-Лазар в середине рабочего дня, тоже говорит об ужасном запахе ("здесь пахнет монастырем, потным бельем, супом и лекарствами"), о голоде, терзающем девушек, о местном "рынке" и ценах на нем: юбка — в обмен на полфунта шоколада, туфли — в обмен на кусок ветчины или литр вина. Минимальный срок пребывания там — десять дней, максимальный — двести пятьдесят.
Нана испытывает самый настоящий ужас при мысли о том, что ее могут арестовать и заточить в Сен-Лазар, она представляет себе это место в виде глубокого рва, черной дыры, где женщин хоронят заживо, предварительно обрив. Девушка, нарушившая правила поведения, имеет право на свидание только один раз в неделю, в то время как воровки имеют право на ежедневные свидания. Поэтому проститутки пытаются выставить себя воровками, чтобы иметь возможность видеть своих родственников, свою бандершу или сутенера по вторникам и пятницам. Среди врачей практикуется что-то вроде кумовства. Поскольку по закону для врачей не установлен максимальный срок пребывания на посту, они остаются на своих местах по многу лет: "Даже в самые последние годы мы все еще могли видеть одного старика, из наиболее уважаемых, которого каждый день приводил в больницу коллега или слуга; он полагал, что если оставить его одного, то он не найдет дороги на свое рабочее место, но что касалось его профессиональных функций, то он считал, что выполняет их на высшем уровне".
В провинции ситуация была ничуть не лучше. И в Лионе, и в Марселе пребывание в больнице больше напоминало тюремное заключение, курс лечения же больше всего походил на пытки и наказания. Санитарные требования не выполнялись никогда. Если попытаться составить список наказаний и страданий, которым подвергались во Франции девушки только за то, что они были… больны, то мы никогда не закончим. В больнице Динан палата для венерических больных была грязнее иной помойки, все стены были в паутине, а монахини устроили на крыше карцеры для недовольных. В военном и гражданском госпитале Сен-Дизье палату для венерических больных запирали на засов, а окна в ней были зарешечены. В больнице Сен-Морис д'Эпиналь прямо рядом с палатой располагался карцер, а сама палата всегда была заперта на ключ. В странноприимном доме в Шато-Тьерри венерических больных сначала держали в палате для буйных, располагавшейся в бывшей пекарне, которая находилась прямо над моргом, а потом поместили в одну палату со стариками, страдающими маразмом. ""Ох, им самое место здесь, в одной палате с этим нечистым старичьем!" — восклицает надзирающая за ними монахиня"".
Больные регулярно поднимают восстания; впрочем, длятся они недолго, так как власти жестоко подавляют их. Мятежи, поддерживаемые всем населением больницы, происходили и в Сен-Лазаре, и в Лионе, и в Сент-Этьене вплоть до самого начала Первой мировой войны. Однако власти совершенно не желали изменять условия содержания проституток, из чего мы можем сделать однозначный вывод о том, как они — дважды заклейменные, своим грехом и своей болезнью, — воспринимались обществом. "Пусть эти женщины, служащие громоотводом для страстей самцов, остаются за решеткой, невидимые для мира, и пусть их постигнут самые жестокие наказания!" — таково было тогдашнее кредо.
К бездействию властей следует добавить и неэффективность большинства самих диспансеров: лечение ртутью, калием и йодом устраняло лишь внешние симптомы заболевания. Главная функция этих диспансеров-лепрозориев, как можно судить, заключалась в заточении больных под предлогом воображаемого лечения; девушек выпускали из них с документами, в которых значилось "практически здоров", но сами они все равно оставались больны сифилисом.
И снова начинало крутиться это адское колесо, снова к проституткам приклеили старые ярлыки "сточной канавы общества", "средоточия греха", "источника заболеваний, передающихся половым путем", "гниющей плоти".
"Она испытывала гордость от того, что больна. Она восторгалась своей силе, своей способности заражать! Ах, мерзавцы измарали ее! Что ж, она сама теперь измарает других, молодых, старых, красивых, уродливых, всех, кто увяжется за ней, всех, кому она только сможет передать этот вирус поцелуем или укусом. Она наслаждалась этой горькой страстью, у нее кружилась голова от предвкушения будущей мести, она не могла дождаться, когда сторицей отплатит злом за зло, когда она начнет заражать всех, без устали… Она шагала по улицам Парижа, по подземным переходам, по галереям, по всем местам, где были прохожие, она была черной дырой, в которую проваливалось все — здоровье, счастье, семья…" (В. Маргерит "Проститутка").
Уличная девка — находящаяся вне закона, бешеная, взбалмошная, заразная — представляла собой предмет сильнейшего беспокойства для врачей, моралистов и власть предержащих, которые никак не могли возродить былую страсть мужчин к борделям. Изменился образ мышления: статус пансионерок борделей все больше и больше начинает пониматься как рабский, и поэтому изменяется сам образ любви. Разумеется, женщины остаются женщинами, то есть производительницами потомства, но постепенно в головы людей начинает проникать идея равенства, идея товарищества в любви, идея равного обмена чувствами и половыми удовольствиями между мужчиной и женщиной. Юные поколения все больше проникаются этой мыслью; голос феминисток и шок Первой мировой войны, в результате которой очень многим женщинам пришлось научиться жить без мужчин, сумели создать в людях новый образ сексуальности, менее манихейский, чем прежний.
Объяснить эволюцию вкусов невозможно… особенно вкусов сексуальных! Но как иначе понимать возникший тогда вкус мужчин к женщинам, не заточенным более нигде, нежели как стремление, надежду — пусть иллюзорную — найти в них скорее партнера в удовольствии, чем "сточную канаву"?! Да, все эти женщины — публичные девки. В центре отношений все равно остаются деньги. Чтобы получать удовольствие, нужно, как и раньше, платить, но теперь радости получается больше, так как девушка отдается мужчине по собственной воле, а не ждет его покорно в борделе. Попытки заточить порок потерпели крах, а с ними — и сами регламентаристы: никогда уже бордели не вернут себе былой славы, никогда в них уже не будет ходить столько людей, а в 1946 году их вовсе запретят. Но в это время уличная проституция будет жить полной жизнью, изменяясь одновременно с модой и веяниями в обществе. Эти девушки несвободны и, вероятно, никогда не будут свободны, потому что причина проституции — нехватка денег, но с тех самых пор, как эра борделей ушла в прошлое, они стали ближе, стали больше похожи на самых обычных людей, стали любить сильнее и перестали воплощать в себе страсть к совокуплению по-звериному в тисках доисторической страсти.
"Она откидывала одеяло и осматривала себя со всех сторон. Она поворачивала руки и так и эдак, видя, к своему ужасу, что число розовых пятнышек увеличилось, а некоторые из них, те, что на груди, загноились. Вид множества фиолетовых волдырей на теле выводил ее из себя. Руками она раздвигала паховые волосы, обращая внимание на малейшие изменения, на каждый симптом, видя со страхом, что там появилась новая опухоль. С каждым днем шанкры становились все более ужасными, она не могла больше сопротивляться, у нее случались приступы бессильной ярости, она думала, что болезнь уничтожит все ее тело целиком, превратит ее в бесформенную массу отбросов, в отвратительный перегной. Когда она больше не могла смотреть на эту страшную картину, она натягивала на себя одеяло до подбородка и закрывала глаза, дрожа".
Система санитарного контроля за проституцией родилась вместе с Великой французской революцией: в 1798 году в Париже были назначены двое врачей, в обязанности которых входил осмотр проституток по месту их жительства. Затем возникает политика регламентаризма, одновременно появляются и начатки системы здравоохранения. В 1802 году префектура принимает постановление, согласно которому проститутки были обязаны проходить медосмотр периодически, для чего два раза в месяц двое врачей под охраной одного полицейского отправлялись в рейд по публичным домам. В 1805 году учреждается диспансер "для осмотра и лечения публичных женщин, страдающих венерическими заболеваниями". В 1820 году сами проститутки открывают медицинский кабинет, но так как в массе своей "жрицы любви" не желали его посещать, он вскоре закрылся. С 1828 года по приказу нового префекта полиции Дебеллейма проституткам было вменено в обязанность проходить медосмотр раз в неделю, для чего в бордели в центре города направлялся специальный врач, в то время как проститутки из борделей на окраинах были обязаны сами отправляться в диспансер. Когда девушки не хотели отправляться на медосмотр, их приходилось приводить силой, что провоцировало драки и скандалы; в результате полиция стала возить их на осмотр в спе- циальных закрытых экипажах. Уже в те годы проблема венерических заболеваний стояла достаточно остро, префектура полиции Парижа была буквально завалена письмами обеспокоенных глав местного самоуправления.
"Мулен, 29 марта 1829 года.
Уважаемый господин Префект, г-н Министр обороны известил меня, что распространение венерических заболеваний в четвертом гарнизоне стрелков, расквартированном в Мулене, принимает угрожающие масштабы, что число зараженных этой болезнью значительно превышает обычное и что эта зараза не замедлит распространиться еще шире, если гражданские власти не поспешат принять меры в отношении публичных женщин, которые наводняют наш город, каковые меры снизили бы число заболевших и восстановили бы их здоровье".
27 ноября 1829 года префект города Мёрт пишет в Министерство внутренних дел: "В настоящее время в Нанси такое количество публичных женщин, что в результате к нам поступает угрожающее число петиций от отцов семейств и командиров воинских частей, расквартированных у нас. Не говоря о том, что посещение этих женщин приводит к падению дисциплины и семейным скандалам, проститутки также заражают наших солдат постыдными болезнями, так что администрация вынуждена принимать меры, чтобы защитить от них тех еще здоровых солдат, которых эти женщины к себе привлекают".
В Париже диспансерные осмотры проводятся ежедневно, кроме воскресенья, с 11 до 18 часов без перерыва. На осмотр являются девушки в индивидуальном порядке, а также и арестованные, и содержащиеся в Сен-Лазаре. Чтобы быть врачом, осматривающим проституток, нужно обладать поистине экстраординарными качествами, как пишет Паран-Дюшатле: "В диспансере должны работать люди незапятнанные, которые везде могут пройти с высоко поднятой головой, которые не станут краснеть и смело расскажут своим друзьям о своей профессии". Еще лучше, если такой врач женат и в возрасте, так как в этом случае у него нет соблазна вступить с осматриваемыми в связь! Нужно также хорошо знать свое врачебное дело, разумеется, нужны также такт и уважение. Осмотр должен проводиться строго без свидетелей, так чтобы у девушки — именно так! — не было никакого повода вести себя похотливо.
"И в тюрьмах, и в больницах во время осмотра женщина ложится на некое подобие стола или кровати высотой около метра, который в больницах используется для проведения сложных операций, особенно полостных. К этому столу с одной стороны прикрепляется планка, на которую женщина ставит ноги, а с другой — ставят скамеечку, на которую встает врач… У этого стола очень много достоинств, он особенно полезен в случаях, когда нужно для осмотра применить хирургическое зеркало. Стол позволяет также провести детальный осмотр анального отверстия и паха, повышенная чувствительность которого может подсказать опытному врачу, что у осматриваемой раздражение шейки матки или вагинит".
Но от этого идеального стола пришлось отказаться, так как женщина не могла лежать на нем в головном уборе, который она не имела права снимать. К большому неудовольствию Паран-Дюшатле, врачам пришлось пользоваться стулом на высоких ножках с сильно отклоненной спинкой.
Проститутка была обязана проходить медосмотр раз в неделю. В утренние часы осмотр проводился бесплатно, после полудня — за плату; общественное мнение выступило против, и в Париже плату отменили. Размер платы составлял 2–3 франка в зависимости от дня недели, доходы позволяли покрывать расходы на осмотр. Некоторые смотрели на плату за обязательный медосмотр как на нелегальный налог, девушки считали его попросту штрафом. "Как оценить законность сбора денег, если он не утвержден ни законом о бюджете, ни каким-либо другим законом или административным актом, тем более что собранные деньги идут исключительно на оплату молчания властей, которые решили скрывать от общества эту часть работы полиции по причине, надо полагать, отвращения, которое всякий добродетельный человек испытывает к занятию подобным делом, и равнодушия к нему девушек, вынужденных подвергаться осмотру?"
В Париже, как мы сказали, этот налог был отменен, но он сохранился в провинции вплоть до времен Третьей республики. Отсутствие единого законодательства по этому вопросу приводило к значительному разбросу цен на осмотр: в Марселе осмотр стоил 1–3 франка, в других городах он проводился бесплатно для местных жительниц, в Лионе и Бордо девушки, у которых имелись хотя бы какие-то средства, проходили платный осмотр у частных врачей — они даже считали долгом чести избегать государственных больниц, — которые обычно обращались с ними гораздо бережнее, чем в диспансерах, и заставляли меньше ждать в очереди. В утренние часы в среду и в четверг осмотр проводился бесплатно.
Процедура осмотра подвергалась жесточайшей критике на всем протяжении XIX века. Прежде всего общественное мнение полагало, что осмотр половых органов — это не что иное, как изнасилование, непростительное посягательство на стыд и интимность. С самими проститутками, обязанными по закону раздвигать на осмотре ноги, обращались как со скотом, об этом говорят совершенно чудовищный ритм, в котором работали врачи (в час врач осматривал пятьдесят с лишним женщин, то есть в среднем на осмотр одной женщины уходило тридцать две секунды), и практика пометок в личном деле женщины после осмотра (в дело ставилась печать: S — если женщина здорова, М — если женщина больна[24]). Сам осмотр, как представляется, не давал никаких существенных результатов: вплоть до 1887 года каждый второй осмотр проходил без использования хирургического зеркала; к тому же санитарные условия в диспансерах были ужасающие. Девушки научились мастерски скрывать симптомы болезни, врачи совершенствовали технику осмотра. Так, доктор Жаннель из Бордо изобрел специальное кресло, которое позволяло без предварительной настройки осматривать женщин разного телосложения: "Женщина поднимается на специальную платформу, проходя между большой педалью и собственно креслом. Она садится в кресло, откидывается на спинку, одновременно нажимая правой ногой на одну из педалей или на выемку для локтя, а левой ногой нажимает на большую педаль. В результате правое колено отодвигается в сторону и опускается, левое колено также отодвигается в сторону, но поднимается. В этом положении становится видно анальное отверстие, вульва же находится в вертикальном положении. Врач становится немного справа от женщины таким образом, чтобы не отбрасывать на осматриваемые органы тени. Передняя часть кресла должна быть пододвинута к источнику света, например большому окну… Мы смазываем хирургическое зеркало смесью из ароматизированного оливкового масла и половиной сотой доли горького миндаля. Я настоятельно рекомендую использование этой смеси, так как она совершенно устраняет запах из влагалища, который порой может быть весьма неприятным, заменяя его на весьма приятный аромат. Кроме всего прочего, если девушка приходит на осмотр грязной, ее наказывают арестом сроком на 24 часа; то же самое ожидает девушку, страдающую паразитарными заболеваниями".
В борделе, как и в диспансере, хирургическое зеркало не применяется в случае, если у девушки месячные или она беременна. Процедура заканчивается осмотром рта, щек, языка и гортани. Каждый бордель должен был иметь кресло-качалку, а также кровать для осмотра и набор хирургических зеркал.
Что касается числа проституток, больных сифилисом, то здесь трудно привести точные цифры, поскольку они, как правило, разные в разных работах; надо принимать во внимание и то, что панический страх перед этой болезнью порой сводил с ума даже тех, кто пытался писать научные труды! И все же кажется вполне правдоподобным, что болезнью страдала как минимум половина всех проституток. В половине случаев больной сифилисом проститутке семнадцать — двадцать лет. Напротив, старые проститутки чаще всего не страдают сифилисом — то ли потому, что в течение многих лет подвергались сифилизации, то ли потому, что принимали исключительные меры предосторожности. Обычно заболевшая проститутка живет с болезнью с семнадцати до тридцати лет, порой она не слишком страдает от нее, часто у нее нельзя обнаружить внешних симптомов. Лечение, проводимое в диспансере, дает лишь кратковременные результаты: проститутка извлекается из "оборота", но лечить ее, по сути дела, не собираются. В среднем в Сен-Лазаре проститутку лечили от сифилиса в течение четырех с половиной месяцев. За это время ей делали инъекции, которые обычно не убивали болезнь, а лишь облегчали ее течение. Жизнь девушек во время этого вынужденного воздержания столь плачевна, что после выписки из больницы они с головой окунаются в свою старую жизнь, вовсе не заботясь о предосторожностях. Может быть, тут надо говорить о привыкании, о пагубном пристрастии? Может быть, проституция — это нечто вроде наркомании, может быть, проститутки тоже страдают от синдрома отнятия? В это не так сложно поверить… "Сходящие с ума по старым и новым любовникам, они посвящают несколько дней подряд самому разнообразному разврату; в этом состоянии экзальтации они с жаром отдаются всем, о ком мечтают, преступают все возможные границы, и в конце концов мы обнаруживаем у них, как кажется, симптомы венерических болезней, которые, однако, исчезают после нескольких дней покоя".
Лечение стóит дорого и длится долго, так что очень быстро пропускная способность диспансеров оказывается исчерпанной. Как обслужить всех больных? Поскольку средств на медицинскую систему выделялось недостаточно, то довольно скоро больницам пришлось прибегнуть к практике отказов в приеме, например, больницы соглашались лечить только местных. В национальных архивах немало материалов, живо излагающих отчаяние, в котором находились девушки, зарегистрированные как больные, но которых никто не хотел лечить.
Так, мэрия коммуны Созе выдает 14 июня 1835 года разрешение некоей "Марианне Делорм, дочери Жака Делорма, винодела, проживающего в нашей коммуне, свободно переехать из Макона в Лион и просит оказывать ей всякую возможную помощь. Эта девушка совершенно нищая, ее родители очень бедны, она вынуждена отправиться в это путешествие, так как ей необходимо обратиться в больницу за излечением от тяжелой болезни. Поэтому мы призываем всех добрых людей, каких она встретит на пути, помочь ей и обращаться с ней так, как того требует человечность". К этому документу приложен и другой: "Я, нижеподписавшийся, доктор медицины, подтверждаю, что Марианна Делорм страдает венерическим заболеванием. Поскольку она не имеет средств к существованию, она должна была бы быть принята в больницу Антикай. Однако в больнице Антикай нет свободных мест, и поэтому ей отказано в приеме".
Что стало с Марианной Делорм, мы уже никогда не узнаем.
Если верить врачам, то бордельные проститутки реже страдают сифилисом, чем нелегальные уличные проститутки. Этот довод был главным оружием регламентаристов, которых очень пугало уменьшение количества борделей и рост числа "уличных девок". По данным анналов службы дерматологической и сифилитической терапии, доля больных бор- дельных проституток за десять лет — с 1873 по 1883 год — снизилась с 30 до 7,2 % и оставалась на этом уровне вплоть до конца века. Вероятно, этому способствовали открытия Пастера, но мы можем также предполагать, что здесь сыграло свою роль и изменение образа мыслей проституток: "Не подлежит никакому сомнению, что в настоящее время проститутки уделяют гораздо больше внимания уходу за собой и чистоте тела, нежели еще двадцать лет назад; они гораздо сильнее боятся заразы и делают все, чтобы ее избежать, не потому, что они боятся заразы как таковой, это им все равно, но потому, что они боятся, в случае заражения, попасть в Сен-Лазар". Разумеется, девушки также могут покинуть бордель на время визита врача или просто его подкупить… Бордель все равно остается "фабрикой разочарований", кунсткамерой болезней, куда мужчины — напомним об этом, хотя это и очевидно — приходят заразиться и заразить девушек, так как известное число последних прибывает в бордель совершенно здоровыми. Чтобы избежать опасности и вернуть господ в бордели, нужно было создать санитарные условия высочайшего уровня, именно: перед каждым осмотром оставлять девушек в запертой комнате под присмотром на два часа, чтобы всякий "макияж", нанесенный ими на известные места с целью скрыть симптомы болезни, исчез, или устраивать внеочередные осмотры без предупреждения.
В Париже было принято отправлять всех больных девушек в Сен-Лазар. К кровати каждой прикрепляли табличку, на которой записывали ее диагноз и состояние здоровья. Поликлиника при Сен- Лазаре работала с 1836 года. Попасть туда можно было со стороны Сен-Дени, ее разместили в здании бывшего монастыря. Иные говорили о Сен-Лазаре как о грязной помойке, иные — как о заведении, где гигиена и чистота поддерживаются на образцовом уровне. Если верить доктору Беро, "здание большое, просторное, в нем длинные широкие коридоры, каждый выходит во двор, где содержащиеся в здании люди могут прогуливаться два-три раза в день. Комнаты, кровати, белье и все прочее поддерживается в чистоте, достойной высшей похвалы… Больных каждый день кормят супом, мясом и овощами, а также так называемым "тюремным" хлебом высшего качества. Больных никогда не бьют, на них не кричат, так как, даже имея дело с этими источниками зла, мы должны проявлять к ним уважение, тем более что иные из них достойны жалости". Максим дю Кан вторит Беро, изображая совершенно идиллическую картину этакого дворца, где на несчастных изливается свет добродетели: "Паркет блестит, оконные стекла сверкают, оловянная посуда начищена так, что можно подумать, это серебро, здесь все так светло и радостно, все говорят, смеются, иногда спорят; это дом равенства, где вечерние платья и шикарные шляпы оставили в гардеробе, а носят все один и тот же костюм — серое платье и белый чепчик".
Кофиньон увидел в Сен-Лазаре совершенно другое; ему это место напоминает лепрозорий, он возмущен тем, как там ведут себя с больными: подъем в пять утра, затем десять часов работы с двумя часовыми перерывами, с девяти до десяти и с двух до трех. Пища скудная, одна вода, полупустой бульон, сушеные овощи, лишь изредка немного мяса. Если больная смеет протестовать, ее сажают в карцер с крысами. Гюйо увидел в Сен-Лазаре обычную тюрьму, где все пропахло затхлостью, где царит ужасающая антисанитария. Нет ни умывальников, ни ванных комнат, нет полотенец, нет платков; за всем следят монахини, которые считают, что всякая попытка заняться личной гигиеной — посягательство на стыд. Карко, который как-то посетил Сен-Лазар в середине рабочего дня, тоже говорит об ужасном запахе ("здесь пахнет монастырем, потным бельем, супом и лекарствами"), о голоде, терзающем девушек, о местном "рынке" и ценах на нем: юбка — в обмен на полфунта шоколада, туфли — в обмен на кусок ветчины или литр вина. Минимальный срок пребывания там — десять дней, максимальный — двести пятьдесят.
Нана испытывает самый настоящий ужас при мысли о том, что ее могут арестовать и заточить в Сен-Лазар, она представляет себе это место в виде глубокого рва, черной дыры, где женщин хоронят заживо, предварительно обрив. Девушка, нарушившая правила поведения, имеет право на свидание только один раз в неделю, в то время как воровки имеют право на ежедневные свидания. Поэтому проститутки пытаются выставить себя воровками, чтобы иметь возможность видеть своих родственников, свою бандершу или сутенера по вторникам и пятницам. Среди врачей практикуется что-то вроде кумовства. Поскольку по закону для врачей не установлен максимальный срок пребывания на посту, они остаются на своих местах по многу лет: "Даже в самые последние годы мы все еще могли видеть одного старика, из наиболее уважаемых, которого каждый день приводил в больницу коллега или слуга; он полагал, что если оставить его одного, то он не найдет дороги на свое рабочее место, но что касалось его профессиональных функций, то он считал, что выполняет их на высшем уровне".
В провинции ситуация была ничуть не лучше. И в Лионе, и в Марселе пребывание в больнице больше напоминало тюремное заключение, курс лечения же больше всего походил на пытки и наказания. Санитарные требования не выполнялись никогда. Если попытаться составить список наказаний и страданий, которым подвергались во Франции девушки только за то, что они были… больны, то мы никогда не закончим. В больнице Динан палата для венерических больных была грязнее иной помойки, все стены были в паутине, а монахини устроили на крыше карцеры для недовольных. В военном и гражданском госпитале Сен-Дизье палату для венерических больных запирали на засов, а окна в ней были зарешечены. В больнице Сен-Морис д'Эпиналь прямо рядом с палатой располагался карцер, а сама палата всегда была заперта на ключ. В странноприимном доме в Шато-Тьерри венерических больных сначала держали в палате для буйных, располагавшейся в бывшей пекарне, которая находилась прямо над моргом, а потом поместили в одну палату со стариками, страдающими маразмом. ""Ох, им самое место здесь, в одной палате с этим нечистым старичьем!" — восклицает надзирающая за ними монахиня"".
Больные регулярно поднимают восстания; впрочем, длятся они недолго, так как власти жестоко подавляют их. Мятежи, поддерживаемые всем населением больницы, происходили и в Сен-Лазаре, и в Лионе, и в Сент-Этьене вплоть до самого начала Первой мировой войны. Однако власти совершенно не желали изменять условия содержания проституток, из чего мы можем сделать однозначный вывод о том, как они — дважды заклейменные, своим грехом и своей болезнью, — воспринимались обществом. "Пусть эти женщины, служащие громоотводом для страстей самцов, остаются за решеткой, невидимые для мира, и пусть их постигнут самые жестокие наказания!" — таково было тогдашнее кредо.
К бездействию властей следует добавить и неэффективность большинства самих диспансеров: лечение ртутью, калием и йодом устраняло лишь внешние симптомы заболевания. Главная функция этих диспансеров-лепрозориев, как можно судить, заключалась в заточении больных под предлогом воображаемого лечения; девушек выпускали из них с документами, в которых значилось "практически здоров", но сами они все равно оставались больны сифилисом.
И снова начинало крутиться это адское колесо, снова к проституткам приклеили старые ярлыки "сточной канавы общества", "средоточия греха", "источника заболеваний, передающихся половым путем", "гниющей плоти".
"Она испытывала гордость от того, что больна. Она восторгалась своей силе, своей способности заражать! Ах, мерзавцы измарали ее! Что ж, она сама теперь измарает других, молодых, старых, красивых, уродливых, всех, кто увяжется за ней, всех, кому она только сможет передать этот вирус поцелуем или укусом. Она наслаждалась этой горькой страстью, у нее кружилась голова от предвкушения будущей мести, она не могла дождаться, когда сторицей отплатит злом за зло, когда она начнет заражать всех, без устали… Она шагала по улицам Парижа, по подземным переходам, по галереям, по всем местам, где были прохожие, она была черной дырой, в которую проваливалось все — здоровье, счастье, семья…" (В. Маргерит "Проститутка").
Уличная девка — находящаяся вне закона, бешеная, взбалмошная, заразная — представляла собой предмет сильнейшего беспокойства для врачей, моралистов и власть предержащих, которые никак не могли возродить былую страсть мужчин к борделям. Изменился образ мышления: статус пансионерок борделей все больше и больше начинает пониматься как рабский, и поэтому изменяется сам образ любви. Разумеется, женщины остаются женщинами, то есть производительницами потомства, но постепенно в головы людей начинает проникать идея равенства, идея товарищества в любви, идея равного обмена чувствами и половыми удовольствиями между мужчиной и женщиной. Юные поколения все больше проникаются этой мыслью; голос феминисток и шок Первой мировой войны, в результате которой очень многим женщинам пришлось научиться жить без мужчин, сумели создать в людях новый образ сексуальности, менее манихейский, чем прежний.
Объяснить эволюцию вкусов невозможно… особенно вкусов сексуальных! Но как иначе понимать возникший тогда вкус мужчин к женщинам, не заточенным более нигде, нежели как стремление, надежду — пусть иллюзорную — найти в них скорее партнера в удовольствии, чем "сточную канаву"?! Да, все эти женщины — публичные девки. В центре отношений все равно остаются деньги. Чтобы получать удовольствие, нужно, как и раньше, платить, но теперь радости получается больше, так как девушка отдается мужчине по собственной воле, а не ждет его покорно в борделе. Попытки заточить порок потерпели крах, а с ними — и сами регламентаристы: никогда уже бордели не вернут себе былой славы, никогда в них уже не будет ходить столько людей, а в 1946 году их вовсе запретят. Но в это время уличная проституция будет жить полной жизнью, изменяясь одновременно с модой и веяниями в обществе. Эти девушки несвободны и, вероятно, никогда не будут свободны, потому что причина проституции — нехватка денег, но с тех самых пор, как эра борделей ушла в прошлое, они стали ближе, стали больше похожи на самых обычных людей, стали любить сильнее и перестали воплощать в себе страсть к совокуплению по-звериному в тисках доисторической страсти.
читать дальшеСутенеры полезны или по крайней мере кажутся таковыми: их основная задача — следить за проститутками и защищать их от полиции. Появляясь под руку с девушкой на улице, предъявляя свидетельства о браке, провоцируя стычки, они изо всех сил стараются избежать ареста. Полицейский быстро становится их злейшим врагом. Более того — он становится их конкурентом! Полиция осуществляет контроль за проституцией, то есть она проводит расследования по требованиям мэрии, префектуры, министерств. Она должна наказывать злоупотребляющих и арестовывать нарушителей. Здесь надо еще раз напомнить, что проституция — это не преступление. Статья 334 уголовного кодекса говорила о непристойном поведении и оскорблении нравов. Поэтому с точки зрения закона проститутки не подлежали ни юрисдикции полиции, ни юрисдикции обычных судов. Тем не менее проститутки и платили штрафы, и садились в тюрьму, иногда в результате откровенного произвола и надругательства над законностью! Отношения юстиции и проституции с давних времен устроены очень странно, будучи сотканы одновременно из молчания, слепоты и незнания. Как говорит Паран-Дюшатле, проститутки хорошо понимают свой статус отбросов общества: "Они хорошо знают, что противостоят всем человеческим и нравственным законам, что они, будучи тем, кто они есть, по самой своей сути не имеют права претендовать ни на какие права, привлекательность которых они осознают, но распространения на себя недостойны". Проститутка по собственной воле покидает человеческое общество и по этой причине не может претендовать на права, которыми обладает любой член этого общества. В начале Великой французской революции некоторые потребовали уничтожить проституцию. Но в тот же самый год, когда Конституционное собрание приняло Всеобщую декларацию прав человека, суд второго округа Парижа вынес следующее решение (от 4 августа 1791 года):
"Вышеупомянутая Мария-Луиза Берто, во вдовстве Дебле, приговаривается к тому, чтобы палач провел ее по всем улицам и перекресткам Парижа, в частности, по площади Пале-Рояль, на осле, спиной вперед, с соломенной шляпой на голове, повесив ей на спину и на грудь таблички со следующей надписью: "Развратительница молодежи", а далее чтобы указанный палач высек указанную Берто в обнаженном виде на указанной площади Пале-Рояль розгами, а также чтобы выжег у нее на правом плече печать в виде лилии; а затем чтобы отвел ее в тюрьму при общественном госпитале Сальпетриер, в каковой она должна содержаться в течение трех лет".
После революции в документах парижской полиции значилось: "Если полиция прежних времен, не уважавшая ничьих прав, полагала, что может притеснять проституток и других униженных, то мы не станем брать с нее пример и быть хищниками, этакими бандами людей в форме, у которых эти женщины состоят в рабстве, ибо из того факта, что эти женщины безнравственны, никоим образом не следует, что они лишены гражданских прав и прав на законную защиту". Были назначены люди, которые должны были провести перепись проституток. В 1796 году была сделана попытка создать новый реестр проституток, в 1797-м перепись попытались сделать регулярной. Эта попытка провалилась. Директория же 7 января 1796 года потребовала от Совета пятисот признать проституцию преступлением и разработать соответствующую уголовную процедуру для работы с лицами, занимающимися ею. Созданная советом комиссия не смогла прийти к единому мнению и утвердить определение проституции… С тех пор законодатели больше не возвращались к этой теме, которая провоцировала столько недовольства и скандалов. Молчание законодателей продолжалось весь XIX век, что привело к самым разнообразным злоупотреблениям и породило мно- жество юридических коллизий. Исполнительная власть делегировала полномочия по контролю и управлению проституцией местному самоуправлению, каковое положение вещей даже было утверждено в 1884 году принятием соответствующего закона.
В Париже существовала полиция нравов — второе бюро первого отделения префектуры, она делала вид, что является поборницей общественной морали и стоит на страже общественного здоровья. Поэтому, когда с полицейскими чиновниками говорили о морали, они переводили разговор на тему здоровья, и наоборот. Вот как начальник этого бюро, г-н Делаво, определяет его основные задачи в циркуляре от 18 июня 1823 года: "Мы хотим сконцентрировать зло в известных домах, управляемых женщинами, которые бы отвечали за поведение девушек, работающих у них. Полиция полагает, что если ей удастся заточить проституцию в стены домов терпимости, над которыми установлен постоянный и бдительный контроль, то она тем самым сделает очень много на пользу общественной морали". Эта политика не менялась на протяжении целого века, но потерпела сокрушительный крах. Полицейские циркуляры пытались воспрепятствовать росту нелегальной уличной проституции. Так, 11 марта 1829 года вступил в силу запрет "женщинам известной профессии появляться в известных местах на бульварах во всякое время", 15 апреля 1830 года проституткам приказали "осуществлять свою профессиональную деятельность исключительно в домах терпимости". Но затем в 1843 году было опубликовано знаменитое постановление Делессера, которое можно считать признанием провала: "Действия местной власти и военных в отношении этих женщин должны осуществляться исключительно по справедливости и по закону, соответственно, активные действия в их отношении допустимы лишь тогда, когда совершенно очевидны посягательства на общественный порядок и лишь в случаях, не учтенных в законодательстве… Я оставляю за собой право определять сроки наказаний в случаях, когда таковые должны быть назначены".
Скандалы, однако, следовали один за другим, и полицию нравов стали обвинять в самых тяжких нарушениях закона и в подверженности самым грязным формам коррупции. Особенно часто критике подвергалась кадровая политика отдела, общество полагало, что все сотрудники полиции нравов — проходимцы, получающие деньги от бандерш, а вовсе не борцы за нравственность и мораль. Да, Паран-Дюшатле писал, что "сотрудники отдела нравов должны быть умными, беспристрастными, бескорыстными, кристально честными, уважаемыми, у них должно быть крепкое телосложение, им должно быть от тридцати до сорока лет"; разумеется, это вовсе не всегда было так.
Инспекторы нравов должны были следить за домами терпимости, а также за порядком в общественных местах, они должны были отыскивать нелегальных проституток, которые не проходят регулярные медосмотры. Весь Париж разделили на десять участков, каждые три месяца инспектор переходил с одного участка на другой. В сороковые годы XIX века инспектор получал 1200 франков плюс премии каждый квартал, размеры которых зависели от результатов его работы. Тем самым у инспектора появлялась материальная заинтересованность, что, естественно, приводило к тому, что инспекторы пользовались своими репрессивными полномочиями по собственному произволу. Даже среди полицейских лишь немногие отрицали это. Паран-Дюшатле, который всегда верил в силу закона, писал, что инспекторы полиции нравов стали подлинными повелителями подвластных им территорий: "От них никуда не скроешься, они имеют право входить в квартиры, где проживают девушки, без того, чтобы быть обвиненными в нарушении неприкосновенности жилища; если они желают войти в магазины виноторговцев, то им нельзя отказать… раньше они вели войну с сутенерами, теперь они победили и берут себе в помощники работников борделей и даже их хозяев". Газеты не уставали писать про то, что полиция осуществляет самый жестокий произвол в отношении "порочных женщин" и… даже женщин, не являющихся проститутками. Как верно писал Доллеанс, "порок пустил глубокие корни в полиции нравов, она вовсе не ведет нас к большей свободе, но является источником опасности, используя свою власть по собственному усмотрению". Полиция нравов служит как бы дополнительной бригадой мусорщиков и ведет себя соответственно, избавляясь от проституток так же, как мусорщики от грязи на улицах. Газета "Время" писала 20 июля 1881 года: "Метла мусорщика и кулак инспектора нравов, равно как и тележка первого и "воронок" последнего, с равным успехом побеждают как нечистоты, так и проституцию". Поэтому на бульварных девушек устраивают, без зазрения совести, массовые облавы, напоминающие охоту. "Нет парижанина, который бы не был свидетелем этих жестких и отвратительных сцен. Полицейские набрасываются на женщин, как стая бешеных псов, те бегут от них, крича и рыдая; в кафе устраивают подлинный разгром, несчастных проституток избивают, со сладострастием срывают с них одежду; тех, кто смеет сопротивляться, бьют ногами. Если кто-либо из окружающих решается протестовать, его тоже начинают избивать, пока несколько мерзавцев-зевак с удовольствием смотрят на происходящее и хохочут".
Всем известно, что число арестов резко возрастает в те моменты, когда тюрьме-больнице Сен-Лазар требуются новые работники. Команда из пятнадцати агентов может за один час арестовать и отправить в тюрьму до восьмидесяти женщин. Наиболее опасными местами в этом смысле являются в Париже бульвар Пуасонньер и бульвар Сен-Дени. "Если женщина оказывает сопротивление, ее бьют ногами и таскают за волосы, невзирая на то, что она, может быть, больна, беременна, истощена", короче говоря, полицейские делают из нее козла отпущения. Чтобы поддерживать число арестов на должном уровне, полицейские не скупятся на применение силы. Больше всего девушки боятся облав, так как от них нет спасения. Атлас и Нана дрожат при одной мысли, что могут "попасть в окружение". Они знают, что в этой ситуации у человека от страха подкашиваются ноги и он не может бежать: "Все бегут в разные стороны, слышно, как рвется ткань. Удары, крики. Какая-то женщина падает. Толпа смотрит на все и хохочет, пока полицейские со звериной жестокостью сгоняют девушек в круг". Эти операции часто заказывают местные торговцы, желающие "очистить квартал", их проводят и в борделях, и в домах свиданий. Когда однажды ночью Нана слышит крик: "Полиция!", она сходит с ума и предпочитает выброситься из окна отеля на улице Лаваль, где она укрылась со своей подругой Атлас, нежели быть арестованной. "Дом наполнился криками, в дверях какая-то девушка упиралась изо всех сил, стараясь помешать полицейским увести ее; другую застали в постели с любовником-сутенером, она притворялась честной женщиной, возмущенной подобным обращением, кричала, что подаст на полицию в суд. В течение целого часа на лестнице стоял грохот, люди ходили вверх и вниз, было слышно, как ударом ноги открывают двери, как девушки сопротивляются, дерутся, звуки борьбы заглушали рыдания. Проснулся весь дом, из него вывели группу девушек, их грубо толкали трое агентов под предводительством очень вежливого комиссара, блондина невысокого роста. Когда все закончилось, дом снова заснул".
Масштаб и жестокость репрессий зависят от политической конъюнктуры. С 1856 по 1871 год число арестов держалось на приемлемом уровне, но с 1872 по 1877 год репрессии ужесточились в контексте борьбы с рабочим движением и с "классами — источниками опасности" вообще. Многое также зависело от региона — в Париже все было очень строго, в Лионе все было гораздо хуже. Общественное мнение было возмущено тем, что подобные действия беззастенчиво проводились на глазах у всех и каждого, а газеты не уставали публиковать в рубрике "Новости" сообщения об акциях полиции нравов.
Вот сообщение о событиях, произошедших в 1876 году в Лионе: "На вокзале Перраш полицейский остановил девушку по имени Мелани М., примерно двадцати лет от роду, одетую по буржуазной моде, в тот момент, когда она взяла под руку некоего приезжего. По знаку полицейского появились двое других, они схватили Мелани М. за руки и попытались отвести ее в отделение.
Девушка оказала ожесточенное сопротивление. Последовала ужасная сцена — решив покончить с собой, она бросилась на землю и стала биться головой о мостовую, полицейские изо всех сил тащили ее в отделение прямо через дорогу. В это время мимо проезжал омнибус, кучер не успел остановить его, и колеса переехали девушке ноги. Собралась толпа, многие уважаемые люди города, возмущенные жестокостью полиции, испытывая жалость к несчастной жертве, попытались вмешаться, они потребовали от агентов отправить пострадавшую в больницу Юнивер, откуда бы полицейские забрали ее на следующий день, и вызывались оплатить врачебные расходы. Полицейские отказались и потащили девушку дальше в отделение, она же, несмотря на переломы, продолжала оказывать им сопротивление. Полицейский врач потребовал, чтобы ее отправили в городской приют. Подошел фиакр, девушку закинули в него, один полицейский сел рядом с ней, другой рядом с кучером. Когда фиакр выехал на набережную Шарите, девушка внезапно открыла дверь, выскочила из фиакра и бросилась в Рону. Ее тело уже два дня не могут найти…
На следующий день, около семи часов утра, агент полиции нравов явился в отель Дюгесклен и попытался арестовать некую девушку по имени Мари Данс. В ужасе г-жа Данс открыла окно своей комнаты, расположенной на третьем этаже, и бросилась вниз, получив в результате тяжелейшие телесные повреждения.
В конце недели, в субботу 9 сентября, некая девушка Р. попыталась покончить с собой в полицейском отделении на улице Люцерн. Не сумев задушить себя фартуком, она нанесла себе несколько ударов ножом; к счастью, острие ножа было круглым, так что раны оказались неглубокими. В этом состоянии ее отправили в тюрьму Сен-Жозеф".
В Марселе на набережных полиция вела себя так, что девушки предпочитали бросаться в грязные воды порта, нежели позволить себя арестовать. Одна девушка попыталась покончить с собой. Прохожие вытащили ее, появился полицейский, растолкал всех и сбросил ее обратно в воду: "Пусть дохнет, это шлюха". Девушку спасли, но позже она повесилась в туалете в полицейском участке.
Чтобы выполнить норму, полицейские не стеснялись арестовывать обычных женщин, ведущих честную жизнь, которым в результате приходилось ночевать в участке без малейших шансов на получение помощи. Такая практика вызвала сильное возмущение в обществе. Например, 10 апреля 1877 года в парижской хронике всплыла такая история. Агент по имени Грас встретил около полуночи на площади Сорбонны некую девушку по имени Б. Он остановил ее и объявил, что арестовывает ее. Она возмутилась, объяснив, что вышла за лекарствами для своего сына. Агент, несмотря на это, арестовал ее. Ребенок на рассвете умер, а женщину поместили в Сальпетриер… В том же году некую Мари Лижрон арестовал капрал, когда она вышла на улицу после занятий в вечерней школе. В участке ее заставили написать и подписать заявление о том, что она занимается проституцией, девушка умерла от нервного потрясения. Медосмотр показал, что она была девственницей… После всех этих арестов невинных девушек и матерей семейств, вплоть до жен банкиров, вызванных нежеланием полиции признавать свои ошибки, в обществе поднялась такая паника, что полиции пришлось изменить свои правила. В 1881 году был издан циркуляр, согласно которому "полиция не имеет права арестовывать женщину, если она пристает к мужчине; напротив, если она взяла его под руку, то это является посягательством на его честь и свободу, и в этом случае ее должно арестовать".
После ареста женщина проводит ночь в полицейском участке, на следующее утро ее отвозят в префектуру. В участке в одни и те же камеры загоняют всех проституток без разбора по категориям. Выдержать ночь в участке и не потерять сознание практически невозможно. Вот как Мирёр описывает некий марсельский участок, который ему довелось посетить: "Неубранная комната размером десять на пять метров. Войти можно через дверь, на ней тяжелые замки, толстые решетки, она обита железом. В комнате стоят деревянные кровати, почерневшие от времени и грязи, привинченные к полу; они занимают почти все пространство комнаты. Напротив двери есть окно, оно забрано толстыми железными прутьями, прикрыто дополнительным решетчатым навесом. Пол деревянный, выкрашенный в красную краску, постоянно покрыт дурно пахнущей влагой. На оштукатуренных известью стенах похабные надписи. В одном углу — отхожее место, в другом — душ, огороженный каменной кладкой, для подготовки к медосмотру… В комнате находятся около двух десятков женщин всех возрастов, кто одет в грязные лохмотья, кто в изысканные шелка, все они подавлены, почти все полураздеты, бледны, со всклокоченными волосами, со взглядом, одновременно похотливым, молящим и уставшим; почти все босы, на некоторых запачканные кружева, на других даже украшения, блеск которых только подчеркивает их несчастье; некоторые стоят, некоторые сгорбившись сидят на краю кровати".
На следующее утро после ареста, не выспавшись, не умывшись, они предстают перед полицейским комиссаром, а затем перед административным судом. Максим дю Кан, который испытывал к проституткам одно лишь презрение, как-то раз присутствовал на таком суде: "Некоторые ухмыляются, некоторые выглядят сонными, самые закоренелые развратницы стараются вызвать к себе жалость, рыдают… Есть и запутавшиеся дети… они постоянно пьяны, алкоголь как будто у них в крови, поэтому они постоянно что-то говорят, не могут остановиться. Бесполезно взывать к ним, угрожать им, кричать, чтобы они замолчали, — их тягучий голос продолжает звучать, они говорят бессвязные слова, роняют их, словно бы это были капли в водяных часах". Комиссар назначает срок наказания. Теоретически после принятия закона Жиго девушка имела право подать на решение комиссара апелляцию, однако апелляционная комиссия практически всегда либо подтверждала решение, либо ужесточала наказание. Впрочем, довольно многих оправдывали — некоторые в течение своей карьеры были оправданы до сорока раз. Если бы это было не так, полицейская система перестала бы работать, так как в среднем одну девушку арестовывали два раза в год. Назначались наказания в виде помещения в тюрьму Сен-Лазар на срок от трех дней до двух недель в зависимости от тяжести проступка: приставание к приезжим на вокзале, уклонение от медосмотра, оскорбление агента полиции при исполнении им служебных обязанностей, посягательство на общественную нравственность, использование фальшивых документов, пьянство… Из префектуры девушки отправлялись в тюрьму. В конце XVIII века их конвоировали только ночью в экипажах, затем их стали отправлять в тюрьму пешком под конвоем солдат прямо по городским улицам, так что "на них могли глазеть все, кому не лень, девушки же не стеснялись привлекать к себе внимание самыми скандальными способами: хохотали во всю глотку, приставали к своим конвоирам; часто случались побеги, иногда девушкам помогали их сутенеры, иногда их отпускали сами солдаты". Поэтому с 1816 года проституток снова стали перевозить в экипажах. Сначала их содержали в участке Сен-Мартен, затем в Сальпетриере, затем в замке Венсенн, затем в Пти Форс и, наконец, в Сен-Лазаре, где были обустроены тюрьма и следственный изолятор. В 1836 году тюрьму разделили на три отделения: для обвиняемых и осужденных, для проституток, состоящих на учете в полиции, и для несовершеннолетних. Тысяча сто заключенных-проституток в течение дня занимались шитьем и кройкой, то есть тем же, что и обычные заключенные, от которых они, однако, были изолированы. Они жили в тяжелых условиях: помещения не отапливались, белье менялось два раза в месяц, кормили их ситным хлебом и овощным супом. Содержали их в камерах, где вместо стен были решетки, их письма вскрывались и рецензировались. В комнатах для работы стояла невыносимая влажность, над ними надзирали монахини, которые вслух читали религиозные трактаты. Паран-Дюшатле, впрочем, считал, что эта система слишком либеральна и что нужно ввести более строгий военный режим, который бы дал проституткам понять, что они находятся в учреждении для наказаний, а не в доме отдыха. Для этого он предлагал использовать в тюрьмах английское изобретение — колесо-топчак, то есть клетку-барабан на оси, внутри которого находились люди, приводившие его в движение ходьбой, как белка в колесе. Паран-Дюшатле не смущало, что предлагаемая им вещь — не что иное, как орудие пыток; более того, он писал: "Что до меня, то я двумя руками "за" введение колеса, я требую, чтобы его начали использовать; я поддерживаю его использование, так как это очень эффективное репрессивное средство против проституток; я одобряю все это, так как мне кажется, что это хорошо". К счастью, предложение Паран-Дюшатле не было принято.
Административный арест как мера воздействия практикуется и в провинции. В Марселе, Лионе, Руане проститутки отбывают наказание в переполненных тюрьмах и исправительных домах. Местные власти применяют к ним административные меры не- мыслимой степени жестокости. В восьмидесятых годах XIX века суды выносили следующие приговоры:
— административный арест на срок от пятнадцати суток до месяца за а) появление в неустановленных местах; б) появление на улице в запрещенные часы; в) нахождение в состоянии опьянения на улице и за ночлег на улице и под заборами; г) просьбу предоставить убежище в воинской части; д) прогуливание в общественных местах с целью привлечь к себе внимание путем "пристального разглядывания мужчин"; е) стук в окна частных домов и кабаре; ж) нищенство, выпрашивание милостыни; з) уклонение от посещения врача в течение двадцати четырех часов после того, как это предписано сделать; и) регулярное уклонение от медосмотров; к) появление на улице без головного убора или в декольте; л) уклонение от отъезда из Парижа после получения на руки паспорта;
— лишение свободы на срок от двух до трех месяцев за а) оскорбление врачей при исполнении ими служебных обязанностей; б) уклонение от посещения диспансеров и занятие проституцией в случае, если известно, что нарушительница больна; в) брань в общественных местах; г) появление в окне в обнаженном виде; д) приставания к мужчинам "в чересчур настойчивой манере с целью склонить их к разврату против их воли".
Эта жестокость, сопровождающаяся заключением под стражу и изгнанием из города, где проститутка была арестована, распространяется одновременно на нищих и бродяг; после падения Коммуны ситуация усугубляется. Власти, в неясном страхе перед "классами — источниками опасности", оправдывают свои действия угрозой распространения сифилиса. Смертельный ужас перед этой болезнью сплотил врачей, моралистов и юристов. Их тактика состояла в том, чтобы заключить в узкое пространство носителей болезни, сиречь проституток, и тем самым оградить общество от опасностей как медицинского, так и морального плана. В конце семидесятых годов XIX века пришлось признать, что эта политика так называемого "регламентаризма" потерпела полный крах: бордели вымирали, число нелегальных проституток неуклонно росло, а применяемые вслепую репрессии становились все менее и менее эффективными.
Полиция, нужно это признать, никак не соответствовала поставленной перед ней цели. Полицейские говорили: "Без юридического произвола невозможен никакой контроль за публичными девками". Да, действительно, полиция питала большую страсть как к произволу, так и к… коррупции. В 1857 году г-н Дютаста, начальник службы безопасности, пишет: "Действия инспекторов сопровождаются самыми тяжкими злоупотреблениями. Некоторые полицейские чиновники совершенно не стесняются участвовать в прибылях людей, эксплуатирующих женщин, и защищать их интересы, более того, порой они сами склоняют женщин к разврату и отправляют их к сводням, за что получают от последних компенсацию". В этом плане много объясняет кадровая политика отделов нравов. Агенты — это и бывшие солдаты, которые не желают заниматься настоящей работой, это и просто не весть откуда взявшиеся авантюристы, друзья других агентов, соблазненные возможностью легкой наживы, и, как пишет Фьо, "грязные комедианты от любви на свежем воздухе". Вплоть до 1854 года на службу принимали людей с неснятой судимостью. Агенты получали оклад и премии: 3 франка за розыск проституток, "пропавших без вести", то есть тех, кто в течение трех месяцев не являлся на медосмотр, 15 франков за обнаружение тайного дома свиданий, 25 франков за обнаружение дома свиданий, где клиентов обслуживают несовершеннолетние. Общественное мнение резко протестовало против этой системы, и в 1863 году премии отменили. Но инспекторы занимались и другой прибыльной деятельностью — они поставляли в бордели кадры, конкурируя с "обычными" кадровыми агентствами. Так, в Монпелье был скандал, связанный с инспектором, который набирал "персонал" в странноприимных домах и среди домашних слуг. В результате кампании, проведенной газетой "Пти Меридьональ", его уволили. Агенты "покровительствуют" известным женщинам, выходящим на панель, порой за бесплатный секс, порой просто за наличные деньги. В 1872 году г-н Фресс, начальник полиции Бордо, признается: "Самый грозный бич полиции нравов — коррумпированность ее агентов. Находясь в постоянном контакте с публичными домами и их сотрудницами, им очень сложно устоять от того, чтобы не вступить в сговор с ними, так что мне приходится вести подлинную войну против собственных подчиненных".
В Париже в 1866 году некоего полицейского инспектора изобличили в том, что он содержал собственный дом свиданий, после чего он передал управление одному своему родственнику и попытался втридорога продать его. Полиция также часто закрывала глаза на нарушения правил содержания в богатых борделях, за что также получала деньги. Некоторые сдавали свои полицейские удостоверения "внаем" знакомым, которые "развлекались" с проститутками и обирали их. Гюйо, который не стесняясь писал обо всем этом, приговорили к штрафу в 3 тысячи франков и лишению свободы на шесть месяцев; в приговоре значилось, что обвиняемый "изобразил значительную часть агентов полиции нравов как подонков, вышедших из грязи, которые железными сапогами топчут парижские улицы, которые обирают подконтрольных им женщин, проводя три четверти своего времени в их постели, которые собрали свое состояние, занимаясь сутенерством, которые предаются исключительно пьянству и разврату, ведут звериный образ жизни и утрачивают всякое понятие о морали на следующий день после своего назначения на пост".
В 1881 году, не выдержав девятого вала протестов и агитационной кампании в прессе, во главе которой стоял "Фонарь", префект Андриё вынужден был распустить отдел нравов. А начиная с 1877 года во Франции переняли эстафету борьбы против рабства от англичан, среди которых ее начала Жозефина Батлер[22]. Главной целью было искоренить рабство в обществе, прекратить издевательства над проститутками, запретить полиции вести их учет, одновременно улучшив санитарное состояние общества, а вместе с ним и моральное[23]. Поэтому бывших агентов полиции нравов перевели в медицинские службы. Ни к чему хорошему это не привело, так как они лишь укрепили таким образом свою власть над проститутками. Андриё в своих "Воспоминаниях префекта полиции", по прошествии многих лет от описываемых нами времен, с иронией говорит об этих поддельных миссионерах, которые под прикрытием защиты интересов свободы и добродетели и под предлогом защиты проституток от произвола старались проводить в жизнь свои политические идеи… короче, на самом деле все они были просто левые экстремисты! "В то время как в Великобритании идеи человечности, свободы и уважения к женщине властвовали над умами добродетельных членов движения за свободу женщин, и руководили ими, даже когда они совершали ошибки, то в Париже все было не так, и французские сторонники этого английского движения старались проводить свои политические идеи, заботясь об общественном благе и полностью игнорируя истину… Да, случаи, о которых рассказывали в газетах, были ужасны, но не стоит преувеличивать их масштаб. Полиция нравов совершенно не занималась многим из того, в чем ее обвиняли".
На некоторое время число арестов упало и наказания стали не столь жестокими, но с 1885 года все возобновилось с новой силой. Эту тенденцию следует связывать как с ослаблением влияния движения за запрет рабства во Франции, так и с ростом масштабов страха перед венерическими болезнями. Любопытно, как верно подметил Ален Корбен, что "эта смена политики совпадает с изменениями в политике пенитенциарной, причем в масштабе всей планеты; а это подтверждает тот факт, что проститутки являлись жертвами усиленного государственного контроля, закручивавшего гайки все туже и туже и подавлявшего сопротивление во всех его формах". Полиция продолжала поддерживать сторонников регламентаризма. Заметив, что с начала семидесятых годов XIX века посещаемость борделей резко упала, а число нелегальных проституток резко увеличилось, полиция принялась поддерживать бандерш путем ослабления правил содержания борделей, стремясь тем самым облегчить работу себе — ведь она совершенно не собиралась отказываться от старого рецепта: "Чтобы контролировать порок, нужно сконцентрировать его".
"Вышеупомянутая Мария-Луиза Берто, во вдовстве Дебле, приговаривается к тому, чтобы палач провел ее по всем улицам и перекресткам Парижа, в частности, по площади Пале-Рояль, на осле, спиной вперед, с соломенной шляпой на голове, повесив ей на спину и на грудь таблички со следующей надписью: "Развратительница молодежи", а далее чтобы указанный палач высек указанную Берто в обнаженном виде на указанной площади Пале-Рояль розгами, а также чтобы выжег у нее на правом плече печать в виде лилии; а затем чтобы отвел ее в тюрьму при общественном госпитале Сальпетриер, в каковой она должна содержаться в течение трех лет".
После революции в документах парижской полиции значилось: "Если полиция прежних времен, не уважавшая ничьих прав, полагала, что может притеснять проституток и других униженных, то мы не станем брать с нее пример и быть хищниками, этакими бандами людей в форме, у которых эти женщины состоят в рабстве, ибо из того факта, что эти женщины безнравственны, никоим образом не следует, что они лишены гражданских прав и прав на законную защиту". Были назначены люди, которые должны были провести перепись проституток. В 1796 году была сделана попытка создать новый реестр проституток, в 1797-м перепись попытались сделать регулярной. Эта попытка провалилась. Директория же 7 января 1796 года потребовала от Совета пятисот признать проституцию преступлением и разработать соответствующую уголовную процедуру для работы с лицами, занимающимися ею. Созданная советом комиссия не смогла прийти к единому мнению и утвердить определение проституции… С тех пор законодатели больше не возвращались к этой теме, которая провоцировала столько недовольства и скандалов. Молчание законодателей продолжалось весь XIX век, что привело к самым разнообразным злоупотреблениям и породило мно- жество юридических коллизий. Исполнительная власть делегировала полномочия по контролю и управлению проституцией местному самоуправлению, каковое положение вещей даже было утверждено в 1884 году принятием соответствующего закона.
В Париже существовала полиция нравов — второе бюро первого отделения префектуры, она делала вид, что является поборницей общественной морали и стоит на страже общественного здоровья. Поэтому, когда с полицейскими чиновниками говорили о морали, они переводили разговор на тему здоровья, и наоборот. Вот как начальник этого бюро, г-н Делаво, определяет его основные задачи в циркуляре от 18 июня 1823 года: "Мы хотим сконцентрировать зло в известных домах, управляемых женщинами, которые бы отвечали за поведение девушек, работающих у них. Полиция полагает, что если ей удастся заточить проституцию в стены домов терпимости, над которыми установлен постоянный и бдительный контроль, то она тем самым сделает очень много на пользу общественной морали". Эта политика не менялась на протяжении целого века, но потерпела сокрушительный крах. Полицейские циркуляры пытались воспрепятствовать росту нелегальной уличной проституции. Так, 11 марта 1829 года вступил в силу запрет "женщинам известной профессии появляться в известных местах на бульварах во всякое время", 15 апреля 1830 года проституткам приказали "осуществлять свою профессиональную деятельность исключительно в домах терпимости". Но затем в 1843 году было опубликовано знаменитое постановление Делессера, которое можно считать признанием провала: "Действия местной власти и военных в отношении этих женщин должны осуществляться исключительно по справедливости и по закону, соответственно, активные действия в их отношении допустимы лишь тогда, когда совершенно очевидны посягательства на общественный порядок и лишь в случаях, не учтенных в законодательстве… Я оставляю за собой право определять сроки наказаний в случаях, когда таковые должны быть назначены".
Скандалы, однако, следовали один за другим, и полицию нравов стали обвинять в самых тяжких нарушениях закона и в подверженности самым грязным формам коррупции. Особенно часто критике подвергалась кадровая политика отдела, общество полагало, что все сотрудники полиции нравов — проходимцы, получающие деньги от бандерш, а вовсе не борцы за нравственность и мораль. Да, Паран-Дюшатле писал, что "сотрудники отдела нравов должны быть умными, беспристрастными, бескорыстными, кристально честными, уважаемыми, у них должно быть крепкое телосложение, им должно быть от тридцати до сорока лет"; разумеется, это вовсе не всегда было так.
Инспекторы нравов должны были следить за домами терпимости, а также за порядком в общественных местах, они должны были отыскивать нелегальных проституток, которые не проходят регулярные медосмотры. Весь Париж разделили на десять участков, каждые три месяца инспектор переходил с одного участка на другой. В сороковые годы XIX века инспектор получал 1200 франков плюс премии каждый квартал, размеры которых зависели от результатов его работы. Тем самым у инспектора появлялась материальная заинтересованность, что, естественно, приводило к тому, что инспекторы пользовались своими репрессивными полномочиями по собственному произволу. Даже среди полицейских лишь немногие отрицали это. Паран-Дюшатле, который всегда верил в силу закона, писал, что инспекторы полиции нравов стали подлинными повелителями подвластных им территорий: "От них никуда не скроешься, они имеют право входить в квартиры, где проживают девушки, без того, чтобы быть обвиненными в нарушении неприкосновенности жилища; если они желают войти в магазины виноторговцев, то им нельзя отказать… раньше они вели войну с сутенерами, теперь они победили и берут себе в помощники работников борделей и даже их хозяев". Газеты не уставали писать про то, что полиция осуществляет самый жестокий произвол в отношении "порочных женщин" и… даже женщин, не являющихся проститутками. Как верно писал Доллеанс, "порок пустил глубокие корни в полиции нравов, она вовсе не ведет нас к большей свободе, но является источником опасности, используя свою власть по собственному усмотрению". Полиция нравов служит как бы дополнительной бригадой мусорщиков и ведет себя соответственно, избавляясь от проституток так же, как мусорщики от грязи на улицах. Газета "Время" писала 20 июля 1881 года: "Метла мусорщика и кулак инспектора нравов, равно как и тележка первого и "воронок" последнего, с равным успехом побеждают как нечистоты, так и проституцию". Поэтому на бульварных девушек устраивают, без зазрения совести, массовые облавы, напоминающие охоту. "Нет парижанина, который бы не был свидетелем этих жестких и отвратительных сцен. Полицейские набрасываются на женщин, как стая бешеных псов, те бегут от них, крича и рыдая; в кафе устраивают подлинный разгром, несчастных проституток избивают, со сладострастием срывают с них одежду; тех, кто смеет сопротивляться, бьют ногами. Если кто-либо из окружающих решается протестовать, его тоже начинают избивать, пока несколько мерзавцев-зевак с удовольствием смотрят на происходящее и хохочут".
Всем известно, что число арестов резко возрастает в те моменты, когда тюрьме-больнице Сен-Лазар требуются новые работники. Команда из пятнадцати агентов может за один час арестовать и отправить в тюрьму до восьмидесяти женщин. Наиболее опасными местами в этом смысле являются в Париже бульвар Пуасонньер и бульвар Сен-Дени. "Если женщина оказывает сопротивление, ее бьют ногами и таскают за волосы, невзирая на то, что она, может быть, больна, беременна, истощена", короче говоря, полицейские делают из нее козла отпущения. Чтобы поддерживать число арестов на должном уровне, полицейские не скупятся на применение силы. Больше всего девушки боятся облав, так как от них нет спасения. Атлас и Нана дрожат при одной мысли, что могут "попасть в окружение". Они знают, что в этой ситуации у человека от страха подкашиваются ноги и он не может бежать: "Все бегут в разные стороны, слышно, как рвется ткань. Удары, крики. Какая-то женщина падает. Толпа смотрит на все и хохочет, пока полицейские со звериной жестокостью сгоняют девушек в круг". Эти операции часто заказывают местные торговцы, желающие "очистить квартал", их проводят и в борделях, и в домах свиданий. Когда однажды ночью Нана слышит крик: "Полиция!", она сходит с ума и предпочитает выброситься из окна отеля на улице Лаваль, где она укрылась со своей подругой Атлас, нежели быть арестованной. "Дом наполнился криками, в дверях какая-то девушка упиралась изо всех сил, стараясь помешать полицейским увести ее; другую застали в постели с любовником-сутенером, она притворялась честной женщиной, возмущенной подобным обращением, кричала, что подаст на полицию в суд. В течение целого часа на лестнице стоял грохот, люди ходили вверх и вниз, было слышно, как ударом ноги открывают двери, как девушки сопротивляются, дерутся, звуки борьбы заглушали рыдания. Проснулся весь дом, из него вывели группу девушек, их грубо толкали трое агентов под предводительством очень вежливого комиссара, блондина невысокого роста. Когда все закончилось, дом снова заснул".
Масштаб и жестокость репрессий зависят от политической конъюнктуры. С 1856 по 1871 год число арестов держалось на приемлемом уровне, но с 1872 по 1877 год репрессии ужесточились в контексте борьбы с рабочим движением и с "классами — источниками опасности" вообще. Многое также зависело от региона — в Париже все было очень строго, в Лионе все было гораздо хуже. Общественное мнение было возмущено тем, что подобные действия беззастенчиво проводились на глазах у всех и каждого, а газеты не уставали публиковать в рубрике "Новости" сообщения об акциях полиции нравов.
Вот сообщение о событиях, произошедших в 1876 году в Лионе: "На вокзале Перраш полицейский остановил девушку по имени Мелани М., примерно двадцати лет от роду, одетую по буржуазной моде, в тот момент, когда она взяла под руку некоего приезжего. По знаку полицейского появились двое других, они схватили Мелани М. за руки и попытались отвести ее в отделение.
Девушка оказала ожесточенное сопротивление. Последовала ужасная сцена — решив покончить с собой, она бросилась на землю и стала биться головой о мостовую, полицейские изо всех сил тащили ее в отделение прямо через дорогу. В это время мимо проезжал омнибус, кучер не успел остановить его, и колеса переехали девушке ноги. Собралась толпа, многие уважаемые люди города, возмущенные жестокостью полиции, испытывая жалость к несчастной жертве, попытались вмешаться, они потребовали от агентов отправить пострадавшую в больницу Юнивер, откуда бы полицейские забрали ее на следующий день, и вызывались оплатить врачебные расходы. Полицейские отказались и потащили девушку дальше в отделение, она же, несмотря на переломы, продолжала оказывать им сопротивление. Полицейский врач потребовал, чтобы ее отправили в городской приют. Подошел фиакр, девушку закинули в него, один полицейский сел рядом с ней, другой рядом с кучером. Когда фиакр выехал на набережную Шарите, девушка внезапно открыла дверь, выскочила из фиакра и бросилась в Рону. Ее тело уже два дня не могут найти…
На следующий день, около семи часов утра, агент полиции нравов явился в отель Дюгесклен и попытался арестовать некую девушку по имени Мари Данс. В ужасе г-жа Данс открыла окно своей комнаты, расположенной на третьем этаже, и бросилась вниз, получив в результате тяжелейшие телесные повреждения.
В конце недели, в субботу 9 сентября, некая девушка Р. попыталась покончить с собой в полицейском отделении на улице Люцерн. Не сумев задушить себя фартуком, она нанесла себе несколько ударов ножом; к счастью, острие ножа было круглым, так что раны оказались неглубокими. В этом состоянии ее отправили в тюрьму Сен-Жозеф".
В Марселе на набережных полиция вела себя так, что девушки предпочитали бросаться в грязные воды порта, нежели позволить себя арестовать. Одна девушка попыталась покончить с собой. Прохожие вытащили ее, появился полицейский, растолкал всех и сбросил ее обратно в воду: "Пусть дохнет, это шлюха". Девушку спасли, но позже она повесилась в туалете в полицейском участке.
Чтобы выполнить норму, полицейские не стеснялись арестовывать обычных женщин, ведущих честную жизнь, которым в результате приходилось ночевать в участке без малейших шансов на получение помощи. Такая практика вызвала сильное возмущение в обществе. Например, 10 апреля 1877 года в парижской хронике всплыла такая история. Агент по имени Грас встретил около полуночи на площади Сорбонны некую девушку по имени Б. Он остановил ее и объявил, что арестовывает ее. Она возмутилась, объяснив, что вышла за лекарствами для своего сына. Агент, несмотря на это, арестовал ее. Ребенок на рассвете умер, а женщину поместили в Сальпетриер… В том же году некую Мари Лижрон арестовал капрал, когда она вышла на улицу после занятий в вечерней школе. В участке ее заставили написать и подписать заявление о том, что она занимается проституцией, девушка умерла от нервного потрясения. Медосмотр показал, что она была девственницей… После всех этих арестов невинных девушек и матерей семейств, вплоть до жен банкиров, вызванных нежеланием полиции признавать свои ошибки, в обществе поднялась такая паника, что полиции пришлось изменить свои правила. В 1881 году был издан циркуляр, согласно которому "полиция не имеет права арестовывать женщину, если она пристает к мужчине; напротив, если она взяла его под руку, то это является посягательством на его честь и свободу, и в этом случае ее должно арестовать".
После ареста женщина проводит ночь в полицейском участке, на следующее утро ее отвозят в префектуру. В участке в одни и те же камеры загоняют всех проституток без разбора по категориям. Выдержать ночь в участке и не потерять сознание практически невозможно. Вот как Мирёр описывает некий марсельский участок, который ему довелось посетить: "Неубранная комната размером десять на пять метров. Войти можно через дверь, на ней тяжелые замки, толстые решетки, она обита железом. В комнате стоят деревянные кровати, почерневшие от времени и грязи, привинченные к полу; они занимают почти все пространство комнаты. Напротив двери есть окно, оно забрано толстыми железными прутьями, прикрыто дополнительным решетчатым навесом. Пол деревянный, выкрашенный в красную краску, постоянно покрыт дурно пахнущей влагой. На оштукатуренных известью стенах похабные надписи. В одном углу — отхожее место, в другом — душ, огороженный каменной кладкой, для подготовки к медосмотру… В комнате находятся около двух десятков женщин всех возрастов, кто одет в грязные лохмотья, кто в изысканные шелка, все они подавлены, почти все полураздеты, бледны, со всклокоченными волосами, со взглядом, одновременно похотливым, молящим и уставшим; почти все босы, на некоторых запачканные кружева, на других даже украшения, блеск которых только подчеркивает их несчастье; некоторые стоят, некоторые сгорбившись сидят на краю кровати".
На следующее утро после ареста, не выспавшись, не умывшись, они предстают перед полицейским комиссаром, а затем перед административным судом. Максим дю Кан, который испытывал к проституткам одно лишь презрение, как-то раз присутствовал на таком суде: "Некоторые ухмыляются, некоторые выглядят сонными, самые закоренелые развратницы стараются вызвать к себе жалость, рыдают… Есть и запутавшиеся дети… они постоянно пьяны, алкоголь как будто у них в крови, поэтому они постоянно что-то говорят, не могут остановиться. Бесполезно взывать к ним, угрожать им, кричать, чтобы они замолчали, — их тягучий голос продолжает звучать, они говорят бессвязные слова, роняют их, словно бы это были капли в водяных часах". Комиссар назначает срок наказания. Теоретически после принятия закона Жиго девушка имела право подать на решение комиссара апелляцию, однако апелляционная комиссия практически всегда либо подтверждала решение, либо ужесточала наказание. Впрочем, довольно многих оправдывали — некоторые в течение своей карьеры были оправданы до сорока раз. Если бы это было не так, полицейская система перестала бы работать, так как в среднем одну девушку арестовывали два раза в год. Назначались наказания в виде помещения в тюрьму Сен-Лазар на срок от трех дней до двух недель в зависимости от тяжести проступка: приставание к приезжим на вокзале, уклонение от медосмотра, оскорбление агента полиции при исполнении им служебных обязанностей, посягательство на общественную нравственность, использование фальшивых документов, пьянство… Из префектуры девушки отправлялись в тюрьму. В конце XVIII века их конвоировали только ночью в экипажах, затем их стали отправлять в тюрьму пешком под конвоем солдат прямо по городским улицам, так что "на них могли глазеть все, кому не лень, девушки же не стеснялись привлекать к себе внимание самыми скандальными способами: хохотали во всю глотку, приставали к своим конвоирам; часто случались побеги, иногда девушкам помогали их сутенеры, иногда их отпускали сами солдаты". Поэтому с 1816 года проституток снова стали перевозить в экипажах. Сначала их содержали в участке Сен-Мартен, затем в Сальпетриере, затем в замке Венсенн, затем в Пти Форс и, наконец, в Сен-Лазаре, где были обустроены тюрьма и следственный изолятор. В 1836 году тюрьму разделили на три отделения: для обвиняемых и осужденных, для проституток, состоящих на учете в полиции, и для несовершеннолетних. Тысяча сто заключенных-проституток в течение дня занимались шитьем и кройкой, то есть тем же, что и обычные заключенные, от которых они, однако, были изолированы. Они жили в тяжелых условиях: помещения не отапливались, белье менялось два раза в месяц, кормили их ситным хлебом и овощным супом. Содержали их в камерах, где вместо стен были решетки, их письма вскрывались и рецензировались. В комнатах для работы стояла невыносимая влажность, над ними надзирали монахини, которые вслух читали религиозные трактаты. Паран-Дюшатле, впрочем, считал, что эта система слишком либеральна и что нужно ввести более строгий военный режим, который бы дал проституткам понять, что они находятся в учреждении для наказаний, а не в доме отдыха. Для этого он предлагал использовать в тюрьмах английское изобретение — колесо-топчак, то есть клетку-барабан на оси, внутри которого находились люди, приводившие его в движение ходьбой, как белка в колесе. Паран-Дюшатле не смущало, что предлагаемая им вещь — не что иное, как орудие пыток; более того, он писал: "Что до меня, то я двумя руками "за" введение колеса, я требую, чтобы его начали использовать; я поддерживаю его использование, так как это очень эффективное репрессивное средство против проституток; я одобряю все это, так как мне кажется, что это хорошо". К счастью, предложение Паран-Дюшатле не было принято.
Административный арест как мера воздействия практикуется и в провинции. В Марселе, Лионе, Руане проститутки отбывают наказание в переполненных тюрьмах и исправительных домах. Местные власти применяют к ним административные меры не- мыслимой степени жестокости. В восьмидесятых годах XIX века суды выносили следующие приговоры:
— административный арест на срок от пятнадцати суток до месяца за а) появление в неустановленных местах; б) появление на улице в запрещенные часы; в) нахождение в состоянии опьянения на улице и за ночлег на улице и под заборами; г) просьбу предоставить убежище в воинской части; д) прогуливание в общественных местах с целью привлечь к себе внимание путем "пристального разглядывания мужчин"; е) стук в окна частных домов и кабаре; ж) нищенство, выпрашивание милостыни; з) уклонение от посещения врача в течение двадцати четырех часов после того, как это предписано сделать; и) регулярное уклонение от медосмотров; к) появление на улице без головного убора или в декольте; л) уклонение от отъезда из Парижа после получения на руки паспорта;
— лишение свободы на срок от двух до трех месяцев за а) оскорбление врачей при исполнении ими служебных обязанностей; б) уклонение от посещения диспансеров и занятие проституцией в случае, если известно, что нарушительница больна; в) брань в общественных местах; г) появление в окне в обнаженном виде; д) приставания к мужчинам "в чересчур настойчивой манере с целью склонить их к разврату против их воли".
Эта жестокость, сопровождающаяся заключением под стражу и изгнанием из города, где проститутка была арестована, распространяется одновременно на нищих и бродяг; после падения Коммуны ситуация усугубляется. Власти, в неясном страхе перед "классами — источниками опасности", оправдывают свои действия угрозой распространения сифилиса. Смертельный ужас перед этой болезнью сплотил врачей, моралистов и юристов. Их тактика состояла в том, чтобы заключить в узкое пространство носителей болезни, сиречь проституток, и тем самым оградить общество от опасностей как медицинского, так и морального плана. В конце семидесятых годов XIX века пришлось признать, что эта политика так называемого "регламентаризма" потерпела полный крах: бордели вымирали, число нелегальных проституток неуклонно росло, а применяемые вслепую репрессии становились все менее и менее эффективными.
Полиция, нужно это признать, никак не соответствовала поставленной перед ней цели. Полицейские говорили: "Без юридического произвола невозможен никакой контроль за публичными девками". Да, действительно, полиция питала большую страсть как к произволу, так и к… коррупции. В 1857 году г-н Дютаста, начальник службы безопасности, пишет: "Действия инспекторов сопровождаются самыми тяжкими злоупотреблениями. Некоторые полицейские чиновники совершенно не стесняются участвовать в прибылях людей, эксплуатирующих женщин, и защищать их интересы, более того, порой они сами склоняют женщин к разврату и отправляют их к сводням, за что получают от последних компенсацию". В этом плане много объясняет кадровая политика отделов нравов. Агенты — это и бывшие солдаты, которые не желают заниматься настоящей работой, это и просто не весть откуда взявшиеся авантюристы, друзья других агентов, соблазненные возможностью легкой наживы, и, как пишет Фьо, "грязные комедианты от любви на свежем воздухе". Вплоть до 1854 года на службу принимали людей с неснятой судимостью. Агенты получали оклад и премии: 3 франка за розыск проституток, "пропавших без вести", то есть тех, кто в течение трех месяцев не являлся на медосмотр, 15 франков за обнаружение тайного дома свиданий, 25 франков за обнаружение дома свиданий, где клиентов обслуживают несовершеннолетние. Общественное мнение резко протестовало против этой системы, и в 1863 году премии отменили. Но инспекторы занимались и другой прибыльной деятельностью — они поставляли в бордели кадры, конкурируя с "обычными" кадровыми агентствами. Так, в Монпелье был скандал, связанный с инспектором, который набирал "персонал" в странноприимных домах и среди домашних слуг. В результате кампании, проведенной газетой "Пти Меридьональ", его уволили. Агенты "покровительствуют" известным женщинам, выходящим на панель, порой за бесплатный секс, порой просто за наличные деньги. В 1872 году г-н Фресс, начальник полиции Бордо, признается: "Самый грозный бич полиции нравов — коррумпированность ее агентов. Находясь в постоянном контакте с публичными домами и их сотрудницами, им очень сложно устоять от того, чтобы не вступить в сговор с ними, так что мне приходится вести подлинную войну против собственных подчиненных".
В Париже в 1866 году некоего полицейского инспектора изобличили в том, что он содержал собственный дом свиданий, после чего он передал управление одному своему родственнику и попытался втридорога продать его. Полиция также часто закрывала глаза на нарушения правил содержания в богатых борделях, за что также получала деньги. Некоторые сдавали свои полицейские удостоверения "внаем" знакомым, которые "развлекались" с проститутками и обирали их. Гюйо, который не стесняясь писал обо всем этом, приговорили к штрафу в 3 тысячи франков и лишению свободы на шесть месяцев; в приговоре значилось, что обвиняемый "изобразил значительную часть агентов полиции нравов как подонков, вышедших из грязи, которые железными сапогами топчут парижские улицы, которые обирают подконтрольных им женщин, проводя три четверти своего времени в их постели, которые собрали свое состояние, занимаясь сутенерством, которые предаются исключительно пьянству и разврату, ведут звериный образ жизни и утрачивают всякое понятие о морали на следующий день после своего назначения на пост".
В 1881 году, не выдержав девятого вала протестов и агитационной кампании в прессе, во главе которой стоял "Фонарь", префект Андриё вынужден был распустить отдел нравов. А начиная с 1877 года во Франции переняли эстафету борьбы против рабства от англичан, среди которых ее начала Жозефина Батлер[22]. Главной целью было искоренить рабство в обществе, прекратить издевательства над проститутками, запретить полиции вести их учет, одновременно улучшив санитарное состояние общества, а вместе с ним и моральное[23]. Поэтому бывших агентов полиции нравов перевели в медицинские службы. Ни к чему хорошему это не привело, так как они лишь укрепили таким образом свою власть над проститутками. Андриё в своих "Воспоминаниях префекта полиции", по прошествии многих лет от описываемых нами времен, с иронией говорит об этих поддельных миссионерах, которые под прикрытием защиты интересов свободы и добродетели и под предлогом защиты проституток от произвола старались проводить в жизнь свои политические идеи… короче, на самом деле все они были просто левые экстремисты! "В то время как в Великобритании идеи человечности, свободы и уважения к женщине властвовали над умами добродетельных членов движения за свободу женщин, и руководили ими, даже когда они совершали ошибки, то в Париже все было не так, и французские сторонники этого английского движения старались проводить свои политические идеи, заботясь об общественном благе и полностью игнорируя истину… Да, случаи, о которых рассказывали в газетах, были ужасны, но не стоит преувеличивать их масштаб. Полиция нравов совершенно не занималась многим из того, в чем ее обвиняли".
На некоторое время число арестов упало и наказания стали не столь жестокими, но с 1885 года все возобновилось с новой силой. Эту тенденцию следует связывать как с ослаблением влияния движения за запрет рабства во Франции, так и с ростом масштабов страха перед венерическими болезнями. Любопытно, как верно подметил Ален Корбен, что "эта смена политики совпадает с изменениями в политике пенитенциарной, причем в масштабе всей планеты; а это подтверждает тот факт, что проститутки являлись жертвами усиленного государственного контроля, закручивавшего гайки все туже и туже и подавлявшего сопротивление во всех его формах". Полиция продолжала поддерживать сторонников регламентаризма. Заметив, что с начала семидесятых годов XIX века посещаемость борделей резко упала, а число нелегальных проституток резко увеличилось, полиция принялась поддерживать бандерш путем ослабления правил содержания борделей, стремясь тем самым облегчить работу себе — ведь она совершенно не собиралась отказываться от старого рецепта: "Чтобы контролировать порок, нужно сконцентрировать его".
читать дальшеИ в шикарных домах свиданий, и в грязных трущобах, везде, где процветает легальная и нелегальная проституция, "жрицам любви" требуются клиенты, и они завлекают их в свои любовные сети самыми разнообразными способами. Свободные женщины бегают тут и там, сутенеры сторожат заработанное. Они работают больше, чем проститутки в борделях, и сильнее устают. Если у девушки нет сутенера, она не может быть проституткой. Чтобы ей досталась часть улицы и комната, она должна находиться под защитой сутенера, своей сводни, своего, так сказать, альтер эго, своего любовника, своего хозяина, своего тирана. Сутенер живет за счет проститутки, обеспечивая ей защиту. Сутенер — это не возлюбленный, которого проститутка выбирает сердцем, не с ним она предается настоящей любви. Он также и не любовник, то есть любимый клиент бордельной девки или дамы полусвета, тот, кто периодически приходит к ней и получает от нее подарки. Сутенер — чаще всего тот, кто лишил эту девушку девственности, кто живет с ней, кто следует за ней повсюду; он сидит на террасе кафе, наблюдает за тем, как его проститутка выходит на панель и возвращается обратно, считает, сколько клиентов у нее было за день. Он приходит ей на помощь, если возникают проблемы, ранним утром он относит ее, уставшую до изнеможения, в комнату, где они живут, ложится с ней, она засыпает у него на груди. Он одновременно и насильник, и любовник, соблазнитель и работодатель, хозяин, враг и лучший друг. Бывают и "стыдливые сутенеры" — это те, кто имеет работу, но выгоняет свою любовницу на панель для дополнительного заработка.
Сутенеры могут работать по окраинам, скажем, в Гренель, Вилетт, Бельвиль, Менильмонтане, Шаронне, в районе Рынков. Обычно они безработные; такой сутенер начинает с того, что находит себе старуху и работает с ней, затем отыскивает кого-нибудь получше. Сутенеры, работающие в центре города, обычно бывшие официанты или служители отелей. Франсис Карко рассказывает об одном таком сутенере по прозвищу Трехглазый; в свое время он правил холмом Монмартр, демонстрируя свою власть ежевечерне в танцевальном зале Элизе-Монмартр:
"Его звали Трехглазым за то, что на правом виске у него было огромное родимое пятно, которое, когда он наклонял голову, напоминало зрачок; он был в кафе главным. Каждый вечер в заведении наступал час подлинного ужаса, когда он усаживался со своими помощниками в углу зала, а к нему одна за одной подходили женщины и ставили ему выпивку, прежде чем отправиться обратно "работать". Огромный, здоровенный, невозмутимый, непреклонный, он умел шутить, он умел жестоко мстить, и те восемь — десять женщин, что спорили за честь отдавать ему, помимо причитающейся ему части выручки, еще и так называемую "львиную долю", пользовались в барах и ночных кафе такой популярностью, что все другие проститутки им завидовали. "Эта милашка Трехглазого", — шептались между собой господа, когда одна из этих "счастливиц" отказывалась танцевать с ними. "А! Тогда ничего не поделаешь, отказала, значит, отказала"".
Все так и есть — проститутка является собственностью своего сутенера, она принадлежит ему душой и телом. С ним она спит, с ним она занимается любовью, с ним ей должно быть весело. Девушке не разрешается испытывать удовольствие с клиентами; в таком случае ее будут считать извращенкой. Если девушка испытывает с клиентами удовольствие, ее силы быстро сходят на нет, она теряет свою ценность. Только сутенер имеет право доставлять ей удовольствие. Он, кроме того, единственный, кто может стать отцом ее детей. Что это, такая странная смесь любви, удовольствия и материнства? Скорее всего. Дети, которых они рожают, — подлинные плоды любви, всегда желанные: "Проститутка возмущается, если кто-то выражает сомнение по поводу того, от кого она беременна. Они становятся матерями только по воле, с разрешения и в результате "активных действий" своего сутенера. Посылы других мужчин они считают фальшивыми, они лишь терпят их в силу требований своей профессии, с ними они не испытывают тех ощущений, без которых, как они думают, зачатие невозможно. Они точно знают — лишь их сутенеры способны их оплодотворить, потому что только они могут полностью утолить их страсть". Когда они принимают клиентов, они применяют в качестве контрацептива губки. И только своему сутенеру они отдаются целиком.
Сутенерам обычно от восемнадцати до пятидесяти лет, они часто торгуют лошадьми и театральными билетами на лучшие места. Их можно встретить на скачках, на ярмарках, они организуют там лотереи и азартные игры. Когда им нужна новая женщина, они временно нанимаются официантами или помощниками парикмахера. Литература и театр "усилили" образ сутенера, превратив его в страшного бандита, дикаря-людоеда, существо циничное и богомерзкое, которое валяется в кресле в бистро напротив дома свиданий, попивает абсент и считает, сколько раз его "товар" зашел в отель с клиентами. Он бьет свою проститутку, он оскорбляет ее, он отбирает у нее заработанные ею деньги, но она его любит… Почему? Какова природа этого союза? Поставленные перед этим фактом моралисты скрепя сердце вынуждены были признать, что в сердце всякой проститутки все же есть любовь и доброта, пусть и спящие; но, признав это, они со всем остервенением принялись очернять фигуру сутенера, превратив его в подлинное чудовище, которое злоупотребляет своей жестокой властью над несчастной женщиной, надевая маску то соблазнителя, то тирана:
"Молодой ли, старый ли, сутенер во всяком случае ворчун, любитель вкусно поесть, бездельник и вор. По ночам он грабит одиноких прохожих. Если есть возможность, он превращается в педераста и занимается шантажом. Физически он всегда хорошо сложен и силен. Он умеет быть похабно-приветливым. Его костюм, ни одна деталь которого не подходит к другой — он покупал вещи в разных местах и в разное время, в зависимости от того, каковы были доходы его подопечной, — представляет собой ярчайшую картину элегантной нищеты. У него пагубное пристрастие к украшениям. Драки — его самое любимое времяпрепровождение: он дерется с другими людьми, ходит на собачьи бои, ему не важно, кто и с кем дерется… Во всем, что касается морали, его инстинкты самые низменные… Он еще и ревнив, но его ревность — самое неопровержимое доказательство его деградации".
Они встают поздно, сразу после обеда "снимают кассу", обходя места, где живут их проститутки, остаток дня до вечера проводят в кафе или на ярмарке, а с семи часов вечера выходят на панель следить за своими девками. Женщины отдают им все: деньги, честь, достоинство. Сутенер — одновременно судья их жизни и их единственный спутник, он оазис, он убежище, он защита. Он даже в чем-то оправдывает их существование, сообщая ему смысл. Это страстное поклонение, этот добровольный мазохизм служат для проститутки механизмами искупления и очищения, укрепляют в ней мысль о самопожертвовании, откуда уже один шаг до того, чтобы решиться стать матерью. Насколько сильно это чувство, можно понять, взглянув на татуировки проституток: очень часто они выводят на своей собственной коже имя своего сутенера, вечный знак своей любви к нему. По выколотому образу — а это может быть кинжал, сердце, голубь — можно понять, какова природа их любви. Часто татуировки делают сами сутенеры. Если же происходит разрыв, то на теле у проститутки возникают другие образы, выколотые их подругами или профессиональными татуировщиками — сломанная стрела, слезы, могила. Сложно прочесть в этих знаках, тщательно изученных сначала Параном-Дюшатле, а затем Леблоном и Лукасом, свидетельство порабощения. Некоторые решаются говорить о том, что отношения сутенера и проститутки носят садомазохистский характер или подобны отношениям хозяин — раб, однако этот их вывод не находит подтверждения в немногих дошедших до нас свидетельствах самих проституток — в словах, сказанных ими в судах под присягой, в словах, написанных ими в письмах, обнаруженных на развалинах борделей. Да, их били, оскорбляли, подло обманывали, эксплуатировали, но они всегда оставались верными своим сутенерам. Где искать корень такой полной покорности? В страхе или в страсти? В природе самого образа их жизни, небезопасность которой делает наличие защиты вопросом жизни и смерти? Во всяком случае, двусмысленность этих отношений не раз приводила к трагедиям: никто еще не пересчитал их всех, найденных на рассвете в луже крови, чьих убийц полиция даже не пыталась искать. Карко рассказывает о некоей Пипе Пантере, которая была слишком внутренне свободна, чтобы жить: "Несчастная Пипа! Как хорошо я помню ее короткую юбку, ее фуфайку, ее зеленые ботинки, ее светлые волосы, ее милое личико. Черт попутал ее стараться быть независимой от своих любовников. Ее судьба да послужит другим примером. Она слишком любила громко смеяться, слишком любила веселиться, была слишком легкомысленна, слишком непохожа на других; и я навсегда запомнил то удовольствие, что отразилось на лицах очень многих местных женщин, когда они прочитали в газетах о ее смерти. Злорадствуя, они говорили: "Ну что ж, одной меньше"".
Для Беро сутенер — воплощение насилия: "Он всегда хладнокровно жесток, когда дело доходит до крови. В душе он подлый трус, что только подчеркивает его страсть совершать кровавые преступления". И все же… Все же отношения проститутки и сутенера выдерживают все испытания благодаря или вопреки страху, побоям, унижениям, изменам, пьянству. Врачи не дадут нам соврать: сколько раз им приходилось видеть, как излеченные ими от кровавых синяков и переломов девушки возвращались к своим мучителям.
"Некая проститутка, узнав, что ее "человек" вернулся в Париж пьяным, нашла его и пошла за ним на некотором отдалении, наблюдая; когда он упал в сточную канаву, она побежала за подмогой, помогла вытащить его на дорогу, но сразу же после этого укрылась в ближайшем почтовом отделении, чтобы "избежать его гнева" На следующий день она отправилась искать его в префектуру, куда, как она была уверена, его отвезли вчера.
Другая, желая остановить своего любовника, который с ножом в руках принялся крушить все, что было в их комнате, добилась лишь того, что он еще больше разъярился и набросился на нее; избежать верной смерти она смогла, лишь выпрыгнув из окна четвертого этажа. Вылечившись от контузии и переломов, она вернулась к этому же человеку, который шесть месяцев спустя снова заставил ее спасаться бегством через окно".
Как все это понимать? Жизнь проститутки похожа на ад, но как ей из него выйти? Куда ей идти, ведь если при ней не будет кого-то, кто бы мог ее защитить, то к ней пристанет кто-то другой, и этот другой, возможно, окажется еще хуже прежнего. Пощечины, деньги, оскорбления, деньги… снова пощечины… Каждое утро начинается то же самое цирковое представление, что давали вчера.
Вот типичный сюжет. Леон — "кот" Валентины. Валентина — "товар" Леона. Леон бьет Валентину. Валентина выживает, ее тело сотрясают рыдания. Леон торгует кокаином. Жизнь Валентины хуже, чем у чертей в преисподней. Леона арестовывают. Он тут же пишет своей девке. Что это за письмо? Письмо любви? Деловое письмо? "Первое письмо я пишу тебе… Почему? Потому что так я себя меньше чувствую ханжой… Как ты там без меня? Что нового дома? Жду новостей… а также жду, собственно, тебя в четверг в этой вонючей тюрьме, тебя ждет разрешение на свидание со мной. Там ты услышишь из первых уст повесть о моих страданиях и поймешь, что все это так на самом деле. Ты придешь с деньгами… Пятьдесят франков в неделю мне вполне хватит. В канцелярии суда больше не принимают. Также потребуется заплатить моему адвокату, и тут я очень рассчитываю на тебя и твои сбережения, надеюсь, твое доброе сердце не даст тебе меня бросить. Не стоит поступать, как те дети, которые, когда их отец оказался в тюрьме, сбежали со всем нажитым и бросили его навсегда. Будет совсем нехорошо, если ты последуешь их примеру, так как, может статься, настанет день и ты сама окажешься в моем положении, и я клянусь, что поведу себя как подобает, если случится такое несчастье".
Леон — из сутенеров, работающих на окраине, он следит за своей бандой проституток, торгует кокаином на площади Пигаль и не стесняется при случае грабить прохожих. Г-н Дюгатель, который, в отличие от Леона, не плод воображения писателя, а реальная личность, принадлежит к категории "стыдливых сутенеров", которые живут в гражданском браке со своей любовницей и в то же время нещадно ее эксплуатируют. Г-н Дюгатель на протяжении долгого времени пытал свою любовницу. Месть заставила себя подождать, но в конце концов настигла его, и как-то утром г-на Дюгателя нашли в одном вшивом притоне на улице Вожирар с ножом в груди. Есть, оказывается, предел терпению и любви проституток. Следствие решило, что мотивом убийства стали напряженные отношения между убитым и его любовницей, г-жой Дельпланк, сорока двух лет от роду, "в течение длительного времени занимавшейся известным непристойным ремеслом", которая и предстала перед Парижским городским судом 19 сентября 1844 года. Ее обвиняли в том, что она нанесла убитому удар ножом, отчего он скончался.
"Судья: Как вас зовут?
Обвиняемая (отвечает, рыдая): Меня зовут Ясинт Виктуар Жозеф Дельпланк.
Судья: Какова ваша профессия?
Обвиняемая молчит. Молчание — вполне достаточный в данном случае ответ, так как предварительное следствие установило ее род занятий с необходимой точностью.
Судья: Как долго вы жили совместно с господином Дюгателем?
Обвиняемая: Семь или восемь лет.
Судья: Делились ли вы с ним доходом от вашей богомерзкой профессии?
Обвиняемая: Да, ваша честь, и когда я не приносила достаточно денег, он меня бил.
Судья: Вы его любили?
Обвиняемая: Да, ваша честь, я ему говорила, когда он меня бил: "Ты что, хочешь, чтобы я как твоя законная жена умирала долго и медленно? У тебя есть дети, пошли им денег. Я могу вести хозяйство на то, что зарабатываю, и время от времени ты можешь посылать им пять франков" — "Еще чего! Еще чего, — отвечал он, — денег им слать, да еще часто. А как же я?" Я много раз пыталась устроиться служанкой; куда бы я ни направлялась, он следовал за мной и так себя вел, что мне отовсюду давали от ворот поворот. А когда я возвращалась, он меня бил… У меня вся голова избита этой железкой, которой виноделы протыкают бочки (обвиняемая плачет). Я никогда не осмеливалась жаловаться в полицию, он говорил: "Это я туда должен идти" И он заставлял меня идти с ним вместе в полицию, но он никогда не переступал ее порог.
Обвиняемая бросила проституцию и устроилась служанкой. Он последовал за ней. От отчаяния она бросилась в колодец, он ее спас и заставил снова выйти на панель.
Обвиняемая: Когда мне не удавалось ничего заработать, он говорил: "Ты наказана" Порой наказание представляло собой сорок восемь часов без еды. В результате я попала в Сен-Лазар и пробыла там три месяца. Когда я вышла из тюрьмы и пришла к нему, то выяснилось, что у него нет ни су, что он продал башмаки; я купила ему одежду на деньги, сэкономленные мной в заключении.
В результате обвиняемая снова стала проституткой в кабаре.
Судья: Вы часто бывали пьяны?
Обвиняемая: Ваша честь, господа, приходившие к виноторговцу, часто говорили мне: "Мадам, не хотите ли бокал вина?" Знаете, ваша честь, бокал вина — это не такая вещь, от которой можно отказаться (смех в зале).
Судья: Приходил ли господин Дюгатель пить в это кабаре?
Обвиняемая: Как только у него заводились деньги, он приходил потратить их в кабаре… Особенно по воскресеньям; он бил меня, и хозяину приходилось прятать меня в задней комнате.
Судья: Событие, являющееся предметом разбирательства, произошло в воскресенье?
Обвиняемая: Да, он пришел, в кабаре никого не было, только одна женщина по прозвищу Свиная Морда. Он стал с ней разговаривать. Я ей до того сказала: "Не держи его, пусть уходит, уже поздно, он же только хочет еще раз меня побить". Наверное, Свиная Морда ему повторила мои слова, так как он направился ко мне и сказал: "Ах вот как, шлюха, ты все полощешь мое имя" Я была на кухне. Он начал бить меня ногами… И тогда я схватила этот проклятый нож и… (обвиняемая рыдает, не может говорить)… Это все он, он же десять раз пытался меня убить. Погодите, вот (обвиняемая снимает шаль, закрывавшую ее грудь, видно, что на ней множественные шрамы от ножевых ранений). Вот шрамы, это он мне нанес ножом. Я никогда никому не говорила. Я слишком его любила".
Г-жа Дельпланк была полностью оправдана.
Есть еще сутенеры, работающие в кафе, которые выдают себя за певцов, парикмахеров, ярмарочных атлетов. Среди них выделяется категория так называемых "запускал", которые обучают юных проституток ремеслу. Обычно они очень хорошо одеты, культурны, они презирают тех, кто носит шелковые шляпы, а их, в свою очередь, презирают сутенеры из высшего света, которые носят цветы в петлицах и посещают салоны в поисках желающих поразвратничать. Не следует забывать и о титулованных развратниках, о бедных студентах, о торговцах, о беглых каторжниках. Сутенером может быть всякий, и как его статус, так и его внешний вид со временем меняется. Несмотря на принципиальную разобщенность, в течение XIX века в среде сутенеров несколько раз возникало нечто вроде корпоративной солидарности.
Так, в начале тридцатых годов XIX века, после принятия закона, запрещавшего проституткам снимать клиентов на улицах города, сутенеры объединились и подали в префектуру петицию в виде брошюры, озаглавленной "Пять сотен новых воров в Париже, или Перечисление прежних болезней столицы против положения, изданного г-ном Префектом полиции":
"Сутенер, уважаемый господин Префект, это изящного вида молодой человек, крепкий малый, умеющий за себя постоять, следящий за модой, умеющий танцевать, обожаемый девушками, поклоняющимися Венере, поддерживающий их в повседневной жизни, защищающий их от опасностей, умеющий заставить уважать их и себя, умеющий заставить их вести себя как подобает, именно как подобает… Вы видите, господин Префект, что сутенер — существо высокой морали, полезное обществу; и вот теперь вы превращаете его в бич этого общества, заставляете его заключить его предприятие в стены домов… Мы люди не амбициозные, мы вовсе не хотим жить как аристократы, мы не хотим покупать дома; мы не хотим быть как господин Видок — купить шикарный дом в деревне и кабриолет, мы вовсе не хотим писать мемуары и заставлять общество говорить о нас. Мы хотим всего лишь пить, играть, курить, читать, ходить на спектакли, танцевать, гулять, в конце концов, жить сегодняшним днем и дарить радость той несчастной душе, которую злая судьба заставила заниматься проституцией. Вы издали ваш приказ, и что же теперь будет с нами? Мы не можем ничего об этом знать, ведь мы умеем заниматься только тем, чем занимаемся. Деньги, которые наши дамы отдают нам, чтобы некоторое время не видеть нас, мы тратим ежедневно на наши привычки и желания. Мы все окажемся в нищете, если ваш приказ будет исполнен, и мы вовсе не преувеличиваем, когда говорим, что в результате проведения вашего приказа в жизнь в Париже появятся пять сотен новых воров. А поскольку мы вовсе не хотим пополнять собой число тех, кто сидит в тюрьме и работает на каторге, мы молим вас, господин Префект, ради всего святого, отмените ваш приказ, издав новый, и возвратите честным гражданам спокойствие, которое вы у них отняли".
Сорок лет спустя в тот момент, когда в Париже прошли массовые задержания сутенеров на дому у их любовниц — сутенера приводили в префектуру, он представал перед судом и затем его отпускали, — они организовали нечто вроде ассоциации, целью которой было заставить полицию считаться с неприкосновенностью жилища своих подопечных. Кстати, довольно часто сутенеры прятались под кроватью своих проституток и грабили пришедших клиентов!
Сколько их? Если верить моралистам, они наводнили крупные города, распространяя "чуму порока", и за это их надо выслать в заморские колонии; но точную цифру назвать нельзя — в 1891 году "Время" пишет, что в Париже пятьдесят тысяч сутенеров, а полиция в тот же год насчитывает их всего десять тысяч. Можно быть почти уверенным, что большинство из них принадлежало к преступному миру: им периодически приходилось отвечать перед законом за свои действия, и по выходе из тюрем они снова возвращались к эксплуатации проституток. Правосудие учло это обстоятельство, и 27 мая 1885 года был принят закон о высылке из страны преступников-рецидивистов, в котором лица, признанные сутенерами, приравнивались к лицам без определенного места жительства и без определенных занятий, даже в том случае, если у них было постоянное жилье, и отныне подпадали под статью 69 уголовного кодекса с соответствующими последствиями.
С течением времени лицо сутенера меняется: он отказывается от имиджа денди с напомаженными волосами, от образа благородного бандита в клетчатых штанах и в котелке и мало-помалу начинает одеваться, как обыкновенный буржуа, смешиваясь с почти однородной массой посетителей танцевальных залов и кафе. Его отношения с клиентурой ожесточаются: хозяева борделей, клиенты и полицейские начинают воспринимать его как важную шишку и подчиняться. С "высоты" своих всего-то восемнадцати лет он умудряется заставлять играть по его правилам, по правилам сводни, в то время как он сам является, по сути дела, частью общества честных людей. Жан Лоррен вкладывает в уста несчастного Филибера грустные слова, в которых можно видеть отражение этой революции в образе сутенера, с которой он никак не может смириться:
"Раньше хозяин и сутенер понимали друг друга, они были друзья, а теперь между ними идет война, да не на жизнь, а на смерть. Сутенеры забирают себе все, канальи этакие, они указывают, каких женщин брать, а каких нет, они не дают никому заработать, только себе. Они назначают цены, и ладно, я не против, если бы женщины стали от этого счастливее, так нет же! Бедные крошки не получают ни гроша! Они их бьют, они их пугают, они их убивают, если захотят. Вот почитайте новости в газете, бедные девушки за все отвечают собственной шкурой. Они их режут только что не каждый день, и чем моложе сутенер, тем он страшнее, хуже всех эти восемнадцатилетние, куда все катится? Они собственную мать выгнали бы на панель, прости Господи! Ах! Что это за поколение выросло в семидесятые, месье Жак!"
Карко и Макорлан также отметили эту тенденцию. К двадцатым годам XX века сутенеры окончательно себя дискредитировали. Объединившись в банды, воевавшие друг против друга, они сеяли ужас в "горячих" кварталах. Карко рассказывает, что видел примерно десяток осад "Бойкого кролика" и участвовал несколько раз в настоящих боях с применением пистолетов. Защитники проституток превратились в головорезов.
Сутенеры могут работать по окраинам, скажем, в Гренель, Вилетт, Бельвиль, Менильмонтане, Шаронне, в районе Рынков. Обычно они безработные; такой сутенер начинает с того, что находит себе старуху и работает с ней, затем отыскивает кого-нибудь получше. Сутенеры, работающие в центре города, обычно бывшие официанты или служители отелей. Франсис Карко рассказывает об одном таком сутенере по прозвищу Трехглазый; в свое время он правил холмом Монмартр, демонстрируя свою власть ежевечерне в танцевальном зале Элизе-Монмартр:
"Его звали Трехглазым за то, что на правом виске у него было огромное родимое пятно, которое, когда он наклонял голову, напоминало зрачок; он был в кафе главным. Каждый вечер в заведении наступал час подлинного ужаса, когда он усаживался со своими помощниками в углу зала, а к нему одна за одной подходили женщины и ставили ему выпивку, прежде чем отправиться обратно "работать". Огромный, здоровенный, невозмутимый, непреклонный, он умел шутить, он умел жестоко мстить, и те восемь — десять женщин, что спорили за честь отдавать ему, помимо причитающейся ему части выручки, еще и так называемую "львиную долю", пользовались в барах и ночных кафе такой популярностью, что все другие проститутки им завидовали. "Эта милашка Трехглазого", — шептались между собой господа, когда одна из этих "счастливиц" отказывалась танцевать с ними. "А! Тогда ничего не поделаешь, отказала, значит, отказала"".
Все так и есть — проститутка является собственностью своего сутенера, она принадлежит ему душой и телом. С ним она спит, с ним она занимается любовью, с ним ей должно быть весело. Девушке не разрешается испытывать удовольствие с клиентами; в таком случае ее будут считать извращенкой. Если девушка испытывает с клиентами удовольствие, ее силы быстро сходят на нет, она теряет свою ценность. Только сутенер имеет право доставлять ей удовольствие. Он, кроме того, единственный, кто может стать отцом ее детей. Что это, такая странная смесь любви, удовольствия и материнства? Скорее всего. Дети, которых они рожают, — подлинные плоды любви, всегда желанные: "Проститутка возмущается, если кто-то выражает сомнение по поводу того, от кого она беременна. Они становятся матерями только по воле, с разрешения и в результате "активных действий" своего сутенера. Посылы других мужчин они считают фальшивыми, они лишь терпят их в силу требований своей профессии, с ними они не испытывают тех ощущений, без которых, как они думают, зачатие невозможно. Они точно знают — лишь их сутенеры способны их оплодотворить, потому что только они могут полностью утолить их страсть". Когда они принимают клиентов, они применяют в качестве контрацептива губки. И только своему сутенеру они отдаются целиком.
Сутенерам обычно от восемнадцати до пятидесяти лет, они часто торгуют лошадьми и театральными билетами на лучшие места. Их можно встретить на скачках, на ярмарках, они организуют там лотереи и азартные игры. Когда им нужна новая женщина, они временно нанимаются официантами или помощниками парикмахера. Литература и театр "усилили" образ сутенера, превратив его в страшного бандита, дикаря-людоеда, существо циничное и богомерзкое, которое валяется в кресле в бистро напротив дома свиданий, попивает абсент и считает, сколько раз его "товар" зашел в отель с клиентами. Он бьет свою проститутку, он оскорбляет ее, он отбирает у нее заработанные ею деньги, но она его любит… Почему? Какова природа этого союза? Поставленные перед этим фактом моралисты скрепя сердце вынуждены были признать, что в сердце всякой проститутки все же есть любовь и доброта, пусть и спящие; но, признав это, они со всем остервенением принялись очернять фигуру сутенера, превратив его в подлинное чудовище, которое злоупотребляет своей жестокой властью над несчастной женщиной, надевая маску то соблазнителя, то тирана:
"Молодой ли, старый ли, сутенер во всяком случае ворчун, любитель вкусно поесть, бездельник и вор. По ночам он грабит одиноких прохожих. Если есть возможность, он превращается в педераста и занимается шантажом. Физически он всегда хорошо сложен и силен. Он умеет быть похабно-приветливым. Его костюм, ни одна деталь которого не подходит к другой — он покупал вещи в разных местах и в разное время, в зависимости от того, каковы были доходы его подопечной, — представляет собой ярчайшую картину элегантной нищеты. У него пагубное пристрастие к украшениям. Драки — его самое любимое времяпрепровождение: он дерется с другими людьми, ходит на собачьи бои, ему не важно, кто и с кем дерется… Во всем, что касается морали, его инстинкты самые низменные… Он еще и ревнив, но его ревность — самое неопровержимое доказательство его деградации".
Они встают поздно, сразу после обеда "снимают кассу", обходя места, где живут их проститутки, остаток дня до вечера проводят в кафе или на ярмарке, а с семи часов вечера выходят на панель следить за своими девками. Женщины отдают им все: деньги, честь, достоинство. Сутенер — одновременно судья их жизни и их единственный спутник, он оазис, он убежище, он защита. Он даже в чем-то оправдывает их существование, сообщая ему смысл. Это страстное поклонение, этот добровольный мазохизм служат для проститутки механизмами искупления и очищения, укрепляют в ней мысль о самопожертвовании, откуда уже один шаг до того, чтобы решиться стать матерью. Насколько сильно это чувство, можно понять, взглянув на татуировки проституток: очень часто они выводят на своей собственной коже имя своего сутенера, вечный знак своей любви к нему. По выколотому образу — а это может быть кинжал, сердце, голубь — можно понять, какова природа их любви. Часто татуировки делают сами сутенеры. Если же происходит разрыв, то на теле у проститутки возникают другие образы, выколотые их подругами или профессиональными татуировщиками — сломанная стрела, слезы, могила. Сложно прочесть в этих знаках, тщательно изученных сначала Параном-Дюшатле, а затем Леблоном и Лукасом, свидетельство порабощения. Некоторые решаются говорить о том, что отношения сутенера и проститутки носят садомазохистский характер или подобны отношениям хозяин — раб, однако этот их вывод не находит подтверждения в немногих дошедших до нас свидетельствах самих проституток — в словах, сказанных ими в судах под присягой, в словах, написанных ими в письмах, обнаруженных на развалинах борделей. Да, их били, оскорбляли, подло обманывали, эксплуатировали, но они всегда оставались верными своим сутенерам. Где искать корень такой полной покорности? В страхе или в страсти? В природе самого образа их жизни, небезопасность которой делает наличие защиты вопросом жизни и смерти? Во всяком случае, двусмысленность этих отношений не раз приводила к трагедиям: никто еще не пересчитал их всех, найденных на рассвете в луже крови, чьих убийц полиция даже не пыталась искать. Карко рассказывает о некоей Пипе Пантере, которая была слишком внутренне свободна, чтобы жить: "Несчастная Пипа! Как хорошо я помню ее короткую юбку, ее фуфайку, ее зеленые ботинки, ее светлые волосы, ее милое личико. Черт попутал ее стараться быть независимой от своих любовников. Ее судьба да послужит другим примером. Она слишком любила громко смеяться, слишком любила веселиться, была слишком легкомысленна, слишком непохожа на других; и я навсегда запомнил то удовольствие, что отразилось на лицах очень многих местных женщин, когда они прочитали в газетах о ее смерти. Злорадствуя, они говорили: "Ну что ж, одной меньше"".
Для Беро сутенер — воплощение насилия: "Он всегда хладнокровно жесток, когда дело доходит до крови. В душе он подлый трус, что только подчеркивает его страсть совершать кровавые преступления". И все же… Все же отношения проститутки и сутенера выдерживают все испытания благодаря или вопреки страху, побоям, унижениям, изменам, пьянству. Врачи не дадут нам соврать: сколько раз им приходилось видеть, как излеченные ими от кровавых синяков и переломов девушки возвращались к своим мучителям.
"Некая проститутка, узнав, что ее "человек" вернулся в Париж пьяным, нашла его и пошла за ним на некотором отдалении, наблюдая; когда он упал в сточную канаву, она побежала за подмогой, помогла вытащить его на дорогу, но сразу же после этого укрылась в ближайшем почтовом отделении, чтобы "избежать его гнева" На следующий день она отправилась искать его в префектуру, куда, как она была уверена, его отвезли вчера.
Другая, желая остановить своего любовника, который с ножом в руках принялся крушить все, что было в их комнате, добилась лишь того, что он еще больше разъярился и набросился на нее; избежать верной смерти она смогла, лишь выпрыгнув из окна четвертого этажа. Вылечившись от контузии и переломов, она вернулась к этому же человеку, который шесть месяцев спустя снова заставил ее спасаться бегством через окно".
Как все это понимать? Жизнь проститутки похожа на ад, но как ей из него выйти? Куда ей идти, ведь если при ней не будет кого-то, кто бы мог ее защитить, то к ней пристанет кто-то другой, и этот другой, возможно, окажется еще хуже прежнего. Пощечины, деньги, оскорбления, деньги… снова пощечины… Каждое утро начинается то же самое цирковое представление, что давали вчера.
Вот типичный сюжет. Леон — "кот" Валентины. Валентина — "товар" Леона. Леон бьет Валентину. Валентина выживает, ее тело сотрясают рыдания. Леон торгует кокаином. Жизнь Валентины хуже, чем у чертей в преисподней. Леона арестовывают. Он тут же пишет своей девке. Что это за письмо? Письмо любви? Деловое письмо? "Первое письмо я пишу тебе… Почему? Потому что так я себя меньше чувствую ханжой… Как ты там без меня? Что нового дома? Жду новостей… а также жду, собственно, тебя в четверг в этой вонючей тюрьме, тебя ждет разрешение на свидание со мной. Там ты услышишь из первых уст повесть о моих страданиях и поймешь, что все это так на самом деле. Ты придешь с деньгами… Пятьдесят франков в неделю мне вполне хватит. В канцелярии суда больше не принимают. Также потребуется заплатить моему адвокату, и тут я очень рассчитываю на тебя и твои сбережения, надеюсь, твое доброе сердце не даст тебе меня бросить. Не стоит поступать, как те дети, которые, когда их отец оказался в тюрьме, сбежали со всем нажитым и бросили его навсегда. Будет совсем нехорошо, если ты последуешь их примеру, так как, может статься, настанет день и ты сама окажешься в моем положении, и я клянусь, что поведу себя как подобает, если случится такое несчастье".
Леон — из сутенеров, работающих на окраине, он следит за своей бандой проституток, торгует кокаином на площади Пигаль и не стесняется при случае грабить прохожих. Г-н Дюгатель, который, в отличие от Леона, не плод воображения писателя, а реальная личность, принадлежит к категории "стыдливых сутенеров", которые живут в гражданском браке со своей любовницей и в то же время нещадно ее эксплуатируют. Г-н Дюгатель на протяжении долгого времени пытал свою любовницу. Месть заставила себя подождать, но в конце концов настигла его, и как-то утром г-на Дюгателя нашли в одном вшивом притоне на улице Вожирар с ножом в груди. Есть, оказывается, предел терпению и любви проституток. Следствие решило, что мотивом убийства стали напряженные отношения между убитым и его любовницей, г-жой Дельпланк, сорока двух лет от роду, "в течение длительного времени занимавшейся известным непристойным ремеслом", которая и предстала перед Парижским городским судом 19 сентября 1844 года. Ее обвиняли в том, что она нанесла убитому удар ножом, отчего он скончался.
"Судья: Как вас зовут?
Обвиняемая (отвечает, рыдая): Меня зовут Ясинт Виктуар Жозеф Дельпланк.
Судья: Какова ваша профессия?
Обвиняемая молчит. Молчание — вполне достаточный в данном случае ответ, так как предварительное следствие установило ее род занятий с необходимой точностью.
Судья: Как долго вы жили совместно с господином Дюгателем?
Обвиняемая: Семь или восемь лет.
Судья: Делились ли вы с ним доходом от вашей богомерзкой профессии?
Обвиняемая: Да, ваша честь, и когда я не приносила достаточно денег, он меня бил.
Судья: Вы его любили?
Обвиняемая: Да, ваша честь, я ему говорила, когда он меня бил: "Ты что, хочешь, чтобы я как твоя законная жена умирала долго и медленно? У тебя есть дети, пошли им денег. Я могу вести хозяйство на то, что зарабатываю, и время от времени ты можешь посылать им пять франков" — "Еще чего! Еще чего, — отвечал он, — денег им слать, да еще часто. А как же я?" Я много раз пыталась устроиться служанкой; куда бы я ни направлялась, он следовал за мной и так себя вел, что мне отовсюду давали от ворот поворот. А когда я возвращалась, он меня бил… У меня вся голова избита этой железкой, которой виноделы протыкают бочки (обвиняемая плачет). Я никогда не осмеливалась жаловаться в полицию, он говорил: "Это я туда должен идти" И он заставлял меня идти с ним вместе в полицию, но он никогда не переступал ее порог.
Обвиняемая бросила проституцию и устроилась служанкой. Он последовал за ней. От отчаяния она бросилась в колодец, он ее спас и заставил снова выйти на панель.
Обвиняемая: Когда мне не удавалось ничего заработать, он говорил: "Ты наказана" Порой наказание представляло собой сорок восемь часов без еды. В результате я попала в Сен-Лазар и пробыла там три месяца. Когда я вышла из тюрьмы и пришла к нему, то выяснилось, что у него нет ни су, что он продал башмаки; я купила ему одежду на деньги, сэкономленные мной в заключении.
В результате обвиняемая снова стала проституткой в кабаре.
Судья: Вы часто бывали пьяны?
Обвиняемая: Ваша честь, господа, приходившие к виноторговцу, часто говорили мне: "Мадам, не хотите ли бокал вина?" Знаете, ваша честь, бокал вина — это не такая вещь, от которой можно отказаться (смех в зале).
Судья: Приходил ли господин Дюгатель пить в это кабаре?
Обвиняемая: Как только у него заводились деньги, он приходил потратить их в кабаре… Особенно по воскресеньям; он бил меня, и хозяину приходилось прятать меня в задней комнате.
Судья: Событие, являющееся предметом разбирательства, произошло в воскресенье?
Обвиняемая: Да, он пришел, в кабаре никого не было, только одна женщина по прозвищу Свиная Морда. Он стал с ней разговаривать. Я ей до того сказала: "Не держи его, пусть уходит, уже поздно, он же только хочет еще раз меня побить". Наверное, Свиная Морда ему повторила мои слова, так как он направился ко мне и сказал: "Ах вот как, шлюха, ты все полощешь мое имя" Я была на кухне. Он начал бить меня ногами… И тогда я схватила этот проклятый нож и… (обвиняемая рыдает, не может говорить)… Это все он, он же десять раз пытался меня убить. Погодите, вот (обвиняемая снимает шаль, закрывавшую ее грудь, видно, что на ней множественные шрамы от ножевых ранений). Вот шрамы, это он мне нанес ножом. Я никогда никому не говорила. Я слишком его любила".
Г-жа Дельпланк была полностью оправдана.
Есть еще сутенеры, работающие в кафе, которые выдают себя за певцов, парикмахеров, ярмарочных атлетов. Среди них выделяется категория так называемых "запускал", которые обучают юных проституток ремеслу. Обычно они очень хорошо одеты, культурны, они презирают тех, кто носит шелковые шляпы, а их, в свою очередь, презирают сутенеры из высшего света, которые носят цветы в петлицах и посещают салоны в поисках желающих поразвратничать. Не следует забывать и о титулованных развратниках, о бедных студентах, о торговцах, о беглых каторжниках. Сутенером может быть всякий, и как его статус, так и его внешний вид со временем меняется. Несмотря на принципиальную разобщенность, в течение XIX века в среде сутенеров несколько раз возникало нечто вроде корпоративной солидарности.
Так, в начале тридцатых годов XIX века, после принятия закона, запрещавшего проституткам снимать клиентов на улицах города, сутенеры объединились и подали в префектуру петицию в виде брошюры, озаглавленной "Пять сотен новых воров в Париже, или Перечисление прежних болезней столицы против положения, изданного г-ном Префектом полиции":
"Сутенер, уважаемый господин Префект, это изящного вида молодой человек, крепкий малый, умеющий за себя постоять, следящий за модой, умеющий танцевать, обожаемый девушками, поклоняющимися Венере, поддерживающий их в повседневной жизни, защищающий их от опасностей, умеющий заставить уважать их и себя, умеющий заставить их вести себя как подобает, именно как подобает… Вы видите, господин Префект, что сутенер — существо высокой морали, полезное обществу; и вот теперь вы превращаете его в бич этого общества, заставляете его заключить его предприятие в стены домов… Мы люди не амбициозные, мы вовсе не хотим жить как аристократы, мы не хотим покупать дома; мы не хотим быть как господин Видок — купить шикарный дом в деревне и кабриолет, мы вовсе не хотим писать мемуары и заставлять общество говорить о нас. Мы хотим всего лишь пить, играть, курить, читать, ходить на спектакли, танцевать, гулять, в конце концов, жить сегодняшним днем и дарить радость той несчастной душе, которую злая судьба заставила заниматься проституцией. Вы издали ваш приказ, и что же теперь будет с нами? Мы не можем ничего об этом знать, ведь мы умеем заниматься только тем, чем занимаемся. Деньги, которые наши дамы отдают нам, чтобы некоторое время не видеть нас, мы тратим ежедневно на наши привычки и желания. Мы все окажемся в нищете, если ваш приказ будет исполнен, и мы вовсе не преувеличиваем, когда говорим, что в результате проведения вашего приказа в жизнь в Париже появятся пять сотен новых воров. А поскольку мы вовсе не хотим пополнять собой число тех, кто сидит в тюрьме и работает на каторге, мы молим вас, господин Префект, ради всего святого, отмените ваш приказ, издав новый, и возвратите честным гражданам спокойствие, которое вы у них отняли".
Сорок лет спустя в тот момент, когда в Париже прошли массовые задержания сутенеров на дому у их любовниц — сутенера приводили в префектуру, он представал перед судом и затем его отпускали, — они организовали нечто вроде ассоциации, целью которой было заставить полицию считаться с неприкосновенностью жилища своих подопечных. Кстати, довольно часто сутенеры прятались под кроватью своих проституток и грабили пришедших клиентов!
Сколько их? Если верить моралистам, они наводнили крупные города, распространяя "чуму порока", и за это их надо выслать в заморские колонии; но точную цифру назвать нельзя — в 1891 году "Время" пишет, что в Париже пятьдесят тысяч сутенеров, а полиция в тот же год насчитывает их всего десять тысяч. Можно быть почти уверенным, что большинство из них принадлежало к преступному миру: им периодически приходилось отвечать перед законом за свои действия, и по выходе из тюрем они снова возвращались к эксплуатации проституток. Правосудие учло это обстоятельство, и 27 мая 1885 года был принят закон о высылке из страны преступников-рецидивистов, в котором лица, признанные сутенерами, приравнивались к лицам без определенного места жительства и без определенных занятий, даже в том случае, если у них было постоянное жилье, и отныне подпадали под статью 69 уголовного кодекса с соответствующими последствиями.
С течением времени лицо сутенера меняется: он отказывается от имиджа денди с напомаженными волосами, от образа благородного бандита в клетчатых штанах и в котелке и мало-помалу начинает одеваться, как обыкновенный буржуа, смешиваясь с почти однородной массой посетителей танцевальных залов и кафе. Его отношения с клиентурой ожесточаются: хозяева борделей, клиенты и полицейские начинают воспринимать его как важную шишку и подчиняться. С "высоты" своих всего-то восемнадцати лет он умудряется заставлять играть по его правилам, по правилам сводни, в то время как он сам является, по сути дела, частью общества честных людей. Жан Лоррен вкладывает в уста несчастного Филибера грустные слова, в которых можно видеть отражение этой революции в образе сутенера, с которой он никак не может смириться:
"Раньше хозяин и сутенер понимали друг друга, они были друзья, а теперь между ними идет война, да не на жизнь, а на смерть. Сутенеры забирают себе все, канальи этакие, они указывают, каких женщин брать, а каких нет, они не дают никому заработать, только себе. Они назначают цены, и ладно, я не против, если бы женщины стали от этого счастливее, так нет же! Бедные крошки не получают ни гроша! Они их бьют, они их пугают, они их убивают, если захотят. Вот почитайте новости в газете, бедные девушки за все отвечают собственной шкурой. Они их режут только что не каждый день, и чем моложе сутенер, тем он страшнее, хуже всех эти восемнадцатилетние, куда все катится? Они собственную мать выгнали бы на панель, прости Господи! Ах! Что это за поколение выросло в семидесятые, месье Жак!"
Карко и Макорлан также отметили эту тенденцию. К двадцатым годам XX века сутенеры окончательно себя дискредитировали. Объединившись в банды, воевавшие друг против друга, они сеяли ужас в "горячих" кварталах. Карко рассказывает, что видел примерно десяток осад "Бойкого кролика" и участвовал несколько раз в настоящих боях с применением пистолетов. Защитники проституток превратились в головорезов.
на природеЭтот тип проституции практикуется на окраинах городов; те, кто ею занимается, делают это эпизодически. Полицейский комиссар из Шато-Гонтье пишет в 1849 году: "Большая часть таких проституток живет со своей семьей, имеет постоянную работу и занимается развратом только по вечерам вне города, в хорошую погоду — на променадах, в плохую — в домах свиданий".
Некая девушка из Лаваля признавалась в 1865 году, что "однажды на лугу близ улицы Кроссардьер получила 2 франка от человека, которого раньше не встречала, после чего совершила с ним половой акт на близлежащей лужайке". Проститутки отыскивали удобные места между городом и сельской местностью, так как на эту территорию не распространялись правила. С наступлением лета они — то есть все, даже совсем юные, двенадцати-тринадцатилетние — покидали отчий дом на много дней, отправляясь в поля пить и развлекаться с мужчинами. Прямо посреди леса под Анжером открывалось одно кабаре за другим: "Поля, посреди которых стоят эти кабаре, служат прибежищем разврата самого гадкого свойства, плоды которого поистине ужасны".
В сельской местности полицейские комиссары не устают подавать жалобы на бездомных проституток, толпы которых разоряют поля. Одним прекрасным июньским утром 1846 года на окраине Майенна некий журналист наткнулся на весьма интересную картину: "Я увидел несколько мужчин и женщин. Никого из них я не знал, они купались. Женщины были одеты, мужчины, как я думаю, были без одежды, так как находились в воде. Я увидел, как мужчина и женщина подошли друг к другу, женщина как бы присела, я видел ее колени. Мужчина был к ней очень близко, они держали друг друга за плечи. Тут-то я и решил, что они совокуплялись; другие в это время играли и резвились в воде".
Составить представление о том, как была устроена такая проституция на природе, довольно непросто. Источников мало, они труднодоступны. Тем не менее кажется, что проституция даже в XVIII веке была явлением, свойственным отнюдь не только городу. Кажется, что вне города взгляды на сексуальность были другие, нравы в деревне были более раскованными. Занятия любовью там не всегда влекли за собой какую-то историю и не требовали стольких церемоний, сколько в городе. Некоторые женщины предавались разврату без того, чтобы становиться проститутками, поскольку в остальное время они работали в поле и растили своих детей. Некая юная дама по прозвищу Митральеза выводила своих клиентов с собой в поле. Действие происходит в Майенне в июне 1872 года:
"Мы отправились в поле, отошли примерно на сто метров от моего дома… Я легла на спину, подняла юбки, после чего вышеупомянутый К. наслаждался мною в течение полутора часов".
по утрамБродяжки следуют теми же путями, что и всё прочее население Франции: солдаты переезжают с одного места дислокации на другое, и женщины едут за ними; рабочие едут строить железную дорогу из одного места в другое, и женщины едут за ними. Некоторые находят себе жилье рядом с укреплениями и казармами. Обычно они уже в возрасте, некрасивы, даже отвратительны, лето проводят в амбарах, зиму — в строящихся домах. "Они отдаются солдатам и предаются самым гнусным актам разврата везде — на тропинках, у большой дороги, во всякое время, невзирая на прохожих".
Часто это бывшие служанки и работницы, выставленные за дверь хозяевами по достижении известного возраста. Иногда они отдаются просто за кусок хлеба. Отбросы общества, уличные девки в самом конце карьерного пути, оборванки, пьянчужки, женщины, один взгляд на которых вызывает у моралистов отвращение и сочувствие: "Они слишком обездолены, они стоят слишком дешево, чтобы из них можно было извлечь выгоду. Единственная польза от них — то, что у них есть долги, которые хозяин надеется из них выдоить; впрочем, они обычно настолько уродливы и до такой степени отвратительны, что они могут вызывать желание лишь у того, чей разум помутился — сам по себе или под влиянием алкоголя".
Еще ниже представленных дам лежат нищенки. Слишком старые для того, чтобы выходить на панель, они переселяются в места, где предаются разврату, и изо всех сил стараются быть полезными. Они ходят на рынок, сопровождают проституток в баню, на медосмотры и в полицию, ходят с ними рука об руку по бульварам.
Катулл Мендес с ненавистью и презрением писал об этих женщинах, готовых на все ради нескольких су. В "Женщине-ребенке" многие из них отзываются на объявление о наборе артисток в местный театрик и выходят на сцену на прослушивание к ужасу режиссера: "Юбки и панталоны висели на них, как на вешалках, они стояли, безобразно выпучив животы, там же, где одежда их протерлась до дыр, были видны обтянутые кожей кости… Глаза их были потухшие, налитые кровью, с лопнувшими венами, с синими веками, казавшимися покрытыми трупными пятнами. Накрашенные кирпичной пылью скулы, намазанная грубой пудрой, не держащейся на висках, кожа, жуткие складки на щеках и шее… Волосы, в которые кое-как, криво вплетен шиньон, как будто сморщенные, коротко стриженные… Дрянная помада… Что это были за женщины? Из какой пригородной дыры они вылезли, эти девки, должно быть, ужасные в раздетом виде, похожие на жеваный окурок сигары? Как этим монстрам вообще пришло в голову прийти сюда и предстать перед нашими глазами, с обнаженными руками и грудью, в платье, прилипшем ко всем частям их тела?"
Но это еще не самое худшее. В самом конце ночи на улице можно найти женщин, которых называют "пресмыкающимися". Они настолько ужасны, что выходят на улицу, только когда очень темно. Они бродят по отдаленным кварталам и работают в одной упряжке с местными бандитами. Они ходят по незастроенным площадям и по стройплощадкам. Они спят под лестницами и на набережных этакими летучими мышами, они набрасываются на ничего не ожидающего клиента и не отпускают его, пока он не даст им монетку. Они нигде не живут постоянно, поэтому полиции лишь с трудом удается их поймать. В Париже они ночуют под мостом Шатле, под мостом Согласия: "Когда, при свете желтой луны, ты идешь по серому гравию, одна твоя ноздря чует опасность, другая — добычу. От опасности надо бежать, добычу — хватать".
Одну такую "пресмыкающуюся" звали Эпитафия, она умирала от чахотки и предлагала себя за 50 сантимов, а умерла от слишком крепких объятий одного здоровяка у Пон-Ляббе или у Конкарно. Они обычно настолько уродливы и отвратительны, что ни у кого не хватает смелости вступать с ними в нормальный контакт, так что "работают" они уже только руками. В некоторых кварталах даже образуется конкуренция за звание самой уродливой и самой нищей. В Париже это кварталы лачуг на улицах Монжоль и Аслен, где живут уже не люди, а человеческая масса.
"Окна без занавесок, грязные харчевни, комнатушки, кишащие клопами; там по инерции живут проститутки и прочий сброд, мерзкий, тупой, крикливый. Здесь ночные горшки выливают на землю, здесь если есть полотенце, то оно одно и его не стирают, а просто сушат на печке. Там под неопределенно-коричневого цвета покрывалом видны засохшие следы еще недавно свежей грязи. Пахнет керосином, духами, мочой, плесенью. На особенно загаженном камине стоят два бокала с красным вином, видимо, в ожидании, когда клиент предложит выпить".
Самые дешевые проститутки работают в домах, которые зовут "трущобами терпимости", где аренда комнаты стоит франк в день. Эти комнаты — совершенно простые, они располагаются на первом этаже, освещаются дневным светом через окно и дверь. Проститутки сидят на пороге или на подоконнике и зазывают клиентов. Частенько они оставляют дверь открытой, и прохожие могут видеть, как они готовят еду, едят, причесываются. Если дверь закрыта, девушка "занята". "Пресмыкающиеся" выходят по ночам в районы таких трущоб и предлагают клиентам еще более низкие цены. Фрежье в своих прогулках по Парижу не раз встречал целые популяции проституток, живущих прямо посреди улицы и спящих на куче тряпок или в лачугах, где вместо стекол окна были затянуты промасленной бумагой и где мусор выкидывали прямо на лестницу, так что он скапливался на нижних ступеньках. Масе, бывший начальник службы государственной безопасности, пишет о "мерзких клоаках" в парижском квартале Бон-Нувель, где проститутки предлагали свои услуги в каморках за 15–30 сантимов. То же самое было и в Марселе в портовых кварталах. "Уже десять лет я работаю служанкой без жалованья в общественной уборной… Я продаю мужчинам удовольствия, соглашаясь на все их требования, я получаю 2 франка за раз, я делюсь своими доходами с хозяйкой". Мэрии Марселя никогда не удавалось ликвидировать эти очаги разврата.
Некая девушка из Лаваля признавалась в 1865 году, что "однажды на лугу близ улицы Кроссардьер получила 2 франка от человека, которого раньше не встречала, после чего совершила с ним половой акт на близлежащей лужайке". Проститутки отыскивали удобные места между городом и сельской местностью, так как на эту территорию не распространялись правила. С наступлением лета они — то есть все, даже совсем юные, двенадцати-тринадцатилетние — покидали отчий дом на много дней, отправляясь в поля пить и развлекаться с мужчинами. Прямо посреди леса под Анжером открывалось одно кабаре за другим: "Поля, посреди которых стоят эти кабаре, служат прибежищем разврата самого гадкого свойства, плоды которого поистине ужасны".
В сельской местности полицейские комиссары не устают подавать жалобы на бездомных проституток, толпы которых разоряют поля. Одним прекрасным июньским утром 1846 года на окраине Майенна некий журналист наткнулся на весьма интересную картину: "Я увидел несколько мужчин и женщин. Никого из них я не знал, они купались. Женщины были одеты, мужчины, как я думаю, были без одежды, так как находились в воде. Я увидел, как мужчина и женщина подошли друг к другу, женщина как бы присела, я видел ее колени. Мужчина был к ней очень близко, они держали друг друга за плечи. Тут-то я и решил, что они совокуплялись; другие в это время играли и резвились в воде".
Составить представление о том, как была устроена такая проституция на природе, довольно непросто. Источников мало, они труднодоступны. Тем не менее кажется, что проституция даже в XVIII веке была явлением, свойственным отнюдь не только городу. Кажется, что вне города взгляды на сексуальность были другие, нравы в деревне были более раскованными. Занятия любовью там не всегда влекли за собой какую-то историю и не требовали стольких церемоний, сколько в городе. Некоторые женщины предавались разврату без того, чтобы становиться проститутками, поскольку в остальное время они работали в поле и растили своих детей. Некая юная дама по прозвищу Митральеза выводила своих клиентов с собой в поле. Действие происходит в Майенне в июне 1872 года:
"Мы отправились в поле, отошли примерно на сто метров от моего дома… Я легла на спину, подняла юбки, после чего вышеупомянутый К. наслаждался мною в течение полутора часов".
по утрамБродяжки следуют теми же путями, что и всё прочее население Франции: солдаты переезжают с одного места дислокации на другое, и женщины едут за ними; рабочие едут строить железную дорогу из одного места в другое, и женщины едут за ними. Некоторые находят себе жилье рядом с укреплениями и казармами. Обычно они уже в возрасте, некрасивы, даже отвратительны, лето проводят в амбарах, зиму — в строящихся домах. "Они отдаются солдатам и предаются самым гнусным актам разврата везде — на тропинках, у большой дороги, во всякое время, невзирая на прохожих".
Часто это бывшие служанки и работницы, выставленные за дверь хозяевами по достижении известного возраста. Иногда они отдаются просто за кусок хлеба. Отбросы общества, уличные девки в самом конце карьерного пути, оборванки, пьянчужки, женщины, один взгляд на которых вызывает у моралистов отвращение и сочувствие: "Они слишком обездолены, они стоят слишком дешево, чтобы из них можно было извлечь выгоду. Единственная польза от них — то, что у них есть долги, которые хозяин надеется из них выдоить; впрочем, они обычно настолько уродливы и до такой степени отвратительны, что они могут вызывать желание лишь у того, чей разум помутился — сам по себе или под влиянием алкоголя".
Еще ниже представленных дам лежат нищенки. Слишком старые для того, чтобы выходить на панель, они переселяются в места, где предаются разврату, и изо всех сил стараются быть полезными. Они ходят на рынок, сопровождают проституток в баню, на медосмотры и в полицию, ходят с ними рука об руку по бульварам.
Катулл Мендес с ненавистью и презрением писал об этих женщинах, готовых на все ради нескольких су. В "Женщине-ребенке" многие из них отзываются на объявление о наборе артисток в местный театрик и выходят на сцену на прослушивание к ужасу режиссера: "Юбки и панталоны висели на них, как на вешалках, они стояли, безобразно выпучив животы, там же, где одежда их протерлась до дыр, были видны обтянутые кожей кости… Глаза их были потухшие, налитые кровью, с лопнувшими венами, с синими веками, казавшимися покрытыми трупными пятнами. Накрашенные кирпичной пылью скулы, намазанная грубой пудрой, не держащейся на висках, кожа, жуткие складки на щеках и шее… Волосы, в которые кое-как, криво вплетен шиньон, как будто сморщенные, коротко стриженные… Дрянная помада… Что это были за женщины? Из какой пригородной дыры они вылезли, эти девки, должно быть, ужасные в раздетом виде, похожие на жеваный окурок сигары? Как этим монстрам вообще пришло в голову прийти сюда и предстать перед нашими глазами, с обнаженными руками и грудью, в платье, прилипшем ко всем частям их тела?"
Но это еще не самое худшее. В самом конце ночи на улице можно найти женщин, которых называют "пресмыкающимися". Они настолько ужасны, что выходят на улицу, только когда очень темно. Они бродят по отдаленным кварталам и работают в одной упряжке с местными бандитами. Они ходят по незастроенным площадям и по стройплощадкам. Они спят под лестницами и на набережных этакими летучими мышами, они набрасываются на ничего не ожидающего клиента и не отпускают его, пока он не даст им монетку. Они нигде не живут постоянно, поэтому полиции лишь с трудом удается их поймать. В Париже они ночуют под мостом Шатле, под мостом Согласия: "Когда, при свете желтой луны, ты идешь по серому гравию, одна твоя ноздря чует опасность, другая — добычу. От опасности надо бежать, добычу — хватать".
Одну такую "пресмыкающуюся" звали Эпитафия, она умирала от чахотки и предлагала себя за 50 сантимов, а умерла от слишком крепких объятий одного здоровяка у Пон-Ляббе или у Конкарно. Они обычно настолько уродливы и отвратительны, что ни у кого не хватает смелости вступать с ними в нормальный контакт, так что "работают" они уже только руками. В некоторых кварталах даже образуется конкуренция за звание самой уродливой и самой нищей. В Париже это кварталы лачуг на улицах Монжоль и Аслен, где живут уже не люди, а человеческая масса.
"Окна без занавесок, грязные харчевни, комнатушки, кишащие клопами; там по инерции живут проститутки и прочий сброд, мерзкий, тупой, крикливый. Здесь ночные горшки выливают на землю, здесь если есть полотенце, то оно одно и его не стирают, а просто сушат на печке. Там под неопределенно-коричневого цвета покрывалом видны засохшие следы еще недавно свежей грязи. Пахнет керосином, духами, мочой, плесенью. На особенно загаженном камине стоят два бокала с красным вином, видимо, в ожидании, когда клиент предложит выпить".
Самые дешевые проститутки работают в домах, которые зовут "трущобами терпимости", где аренда комнаты стоит франк в день. Эти комнаты — совершенно простые, они располагаются на первом этаже, освещаются дневным светом через окно и дверь. Проститутки сидят на пороге или на подоконнике и зазывают клиентов. Частенько они оставляют дверь открытой, и прохожие могут видеть, как они готовят еду, едят, причесываются. Если дверь закрыта, девушка "занята". "Пресмыкающиеся" выходят по ночам в районы таких трущоб и предлагают клиентам еще более низкие цены. Фрежье в своих прогулках по Парижу не раз встречал целые популяции проституток, живущих прямо посреди улицы и спящих на куче тряпок или в лачугах, где вместо стекол окна были затянуты промасленной бумагой и где мусор выкидывали прямо на лестницу, так что он скапливался на нижних ступеньках. Масе, бывший начальник службы государственной безопасности, пишет о "мерзких клоаках" в парижском квартале Бон-Нувель, где проститутки предлагали свои услуги в каморках за 15–30 сантимов. То же самое было и в Марселе в портовых кварталах. "Уже десять лет я работаю служанкой без жалованья в общественной уборной… Я продаю мужчинам удовольствия, соглашаясь на все их требования, я получаю 2 франка за раз, я делюсь своими доходами с хозяйкой". Мэрии Марселя никогда не удавалось ликвидировать эти очаги разврата.
читать дальшеСнаружи дом свиданий выглядит как самый обычный дом, клиенты, как правило, постоянные. "Друзья" дома порой могут платить половину от того, что платят "простые клиенты". Полиция, разумеется, куплена. Хозяйки в большинстве своем никогда не несли ответственности за то, что у них работали несовершеннолетние. В одном доме свиданий на улице Тильзит полиция, проводя облаву, обнаружила двенадцатилетнюю девочку, которую туда каждый день приводил отец, как в школу. У хозяйки дома свиданий имелось полное досье на девочку, с именами и адресами ее клиентов, с данными об их состоятельности и профессии.
— Но зачем вы хранили этот компрометирующий документ? — спросил хозяйку капитан полиции.
— Это совершенно ясно — если у меня возникают проблемы, мои клиенты, люди с хорошими связями наверху, защищают меня под угрозой того, что я раскрою общественности их истинное лицо.
— Однако вы хорошо подготовились, — сказал другой полицейский.
И действительно, дело против нее возбуждать не стали.
Тем не менее был очень громкий процесс над некоей г-жой де Мейрений, которая поставляла несовершеннолетних девочек в дома свиданий. В газеты также попала история дома свиданий на улице Камбасер; особенно часто цитировался следующий диалог между судьей и хозяйкой дома:
— Как вы можете не испытывать стыда, вы, мать семейства, за то, что приучали к самому гнусному разврату маленьких детей?
— Да с какой же стати мне этого стыдиться, мой дорогой? Вы ведь, приходя ко мне, еще жалуетесь, что они слишком старые.
Слава дома свиданий распространяется быстро, и если общественности становится известно, что у этого дома были проблемы с правосудием по поводу использования труда несовершеннолетних, это только добавляет ему шарма в глазах клиентов… Исследователям удалось разыскать архивы некоторых домов свиданий тех времен, что позволило им составить социальные портреты как клиентов, так и проституток. Так, г-н Мас, начальник полицейского отделения при префектуре Парижа, сумел откопать архивы дома свиданий вдовы Фретиль. В списке клиентов фигурировали люди из самых изысканных обществ и семейств Франции, там были и члены Жокейского клуба, и генералы, и адмиралы, и министры, и президенты крупных частных компаний. Список агентов, поставщиков кадров — девушек и маленьких девочек, — также впечатлял своим размахом: там были и торговцы вечерними платьями, и модельеры, и парикмахеры, и гадалки, и начальники обычных кадровых агентств, и повивальные бабки, и официанты кафе… Вирметру удалось добыть книжечку одной бандерши, где фигурировали описания клиентов вроде следующих:
"Б., финансист. Сто тысяч ливров ренты, раз в месяц, новая девочка от двенадцати до четырнадцати (максимум) лет. Должна быть очень худая.
Каждую неделю, чем сильнее, тем лучше, 100 франков, полчаса: красивая или нет, не важно, главное, чтобы грудь была побольше.
Г-жа де Т. После полуночи в дни приемов хочет блондинку, по возможности русую, ненадушенную, она любит, когда женщина пахнет сама собой.
Г-н граф де С. Надо отправлять к нему каждую субботу, в дом Луизы, девочку, лучше из семьи торговцев или старьевщиков, двенадцати лет, в рабочей одежде, не причесывать, не мыть, каждый раз должна быть разная.
Г-н Д. Каждый месяц отправлять к нему самую высокую женщину, у которой в этот момент менструация, не менять белье.
Генерал Т., старый брюзга, очень сложно удовлетворить, хочет только маленьких девочек десяти — одиннадцати лет".
Некоторые дома свиданий превращаются в своих предшественников — дома разврата самого экстравагантного вида. Они конкурируют с возрожденными великими борделями; там есть и зеркальные комнаты, и камеры пыток, и розги. В этих домах постоянно меняют "товар", в них предлагают всевозможные виды услуг, способных возродить желание у самых пресыщенных импотентов и вернуть мужскую силу самым старым развалинам. Сексуальные упражнения в таких домах порой заканчиваются трагически: Амель рассказывает, что девушек, побывавших с клиентами в камерах пыток, нужно было всякий раз отправлять в больницу. Можно утверждать с почти стопроцентной уверенностью — здесь сходятся все свидетельства, — что несовершеннолетние пользовались в таких домах самым большим спросом и что некоторые дома всю свою репутацию строили именно на них. Так было и в Марселе, где Ален Корбен сумел разыскать в архивах департамента Буш-дю-Рон историю некоей Полины Т., девочки одиннадцати лет, завербованной одной из своих подруг. До того она продавала на улице газеты: "Теперь я продаю себя каждый день с одиннадцати до половины первого и с пяти до семи вечера у одной дамы, которая платит мне от двух франков пятидесяти до семи франков". Девочка занималась с клиентами только мастурбацией и оральным сексом. "Но один из них как-то раз овладел мною целиком, мне было очень больно". Да, маленькие девочки очень сильно возбуждают… Разумеется, частенько роли девственниц и маленьких девочек исполняли совершенно- летние, нужным образом причесанные, накрашенные и одетые; но не будем себя обманывать: детская проституция была с 1830 по 1930 год явлением, распространенным повсеместно. Да никто и не пытается отрицать этот факт: ни полиция, иные функционеры которой регистрируют двенадцати-тринадцатилетних проституток и официально ставят их на учет (к тому же подавляющее большинство муниципальных постановлений о проституции просто не содержат указаний на возраст, начиная с которого проститутку можно регистрировать); ни врачи, которым приходится сталкиваться в госпиталях с теми же двенадцатилетними девочками, страдающими сифилисом в последних стадиях; ни органы правосудия, которые время от времени проводят показательные процессы над матерями, продавшими в бордель своих дочерей. Никто и не пытается скрыть этот факт, но некоторые считают нужным выразить свое возмущение, особенно консерваторы и клерикалы, которые видят в таких детях источник опасности и порока, а иногда и причину роста преступности. Если верить Эмилю Ришару, то к 1890 году число несовершеннолетних проституток в Париже стало столь огромным, что утрачена возможность его точно установить: "Я даже не пытаюсь дать хотя бы приблизительную оценку их числа. Они составляют значительную долю парижских проституток, среди них есть самые разные дети, от дочерей бакалейщиков двенадцати — пятнадцати лет, которые работают на дома свиданий зазывалами на бульварах и в центральных кварталах, до юных уличных девок, которые бегают за клиентами на внешних бульварах, на рынках, на вокзалах и даже на центральных улицах. Совершенно необходимо срочно принять какие-то меры против их порабощения и развращения".
Едва выйдя на панель, девочки заболевают сифилисом. Врачебная статистика неумолима: риск заразиться сифилисом в первый же год работы проституткой ужасающе велик. Средний возраст проституток неуклонно снижается, вызывая сильнейшее беспокойство врачей и юристов. В Париже этот феномен особенно ярко выражен, но ситуация в провинции принципиально не отличается от столичной. "Пенитенциарный журнал" в 1904 году опубликовал опрос о нравах горожан, проведенный среди полицейских офицеров семнадцати населенных пунктов. Согласно данным опроса, в Лилле, Гренобле и Гавре наблюдается тенденция к увеличению масштабов детской проституции. Так, в Гавре в борделе была арестована девочка тринадцати лет, в Париже на Больших бульварах задержали девочку восьми лет, которую изнасиловал отец, а его любовница водила ее на прогулки и продавала всем желающим. Как пишет Ревиль, большую часть девочек продают сводням родители, но некоторые выходят на панель по собственному желанию. Сводни ловят родителей малолетних девочек на улицах и предлагают им отвести своих десятилетних чад позировать художникам, отпустить их продавать цветы или участвовать в бродячих труппах. Маленьких проституток можно встретить повсюду: на улице, в борделе, в доме свиданий, в пивной. Одна женщина говорила прево: "Если вам нужны малютки, они у нас есть, стоит только подняться на второй этаж. Там даже моя дочь есть, малышка Жюли, она уже большая девочка, ей двенадцать лет, и не сказать, чтобы она была уродка или тупая". В домах свиданий всегда можно найти несовершеннолетних "сотрудниц", которые точно знают, что без "работы" не останутся. Еще раз повторим: в те дни на детство и на сам статус детей смотрели иначе, чем сейчас; но разве может наше сердце не обливаться кровью перед лицом такого бесчеловечного отношения к душе и телу ребенка?
Напрасно Макс Шалей напоминает нам, что в Лондоне ситуация была еще более ужасающей и что там существовали особые бордели со стенами, обитыми войлоком специально с целью заглушить крики детей; дело не в этом, а в том, чтобы как-то себе объяснить поведение родителей этих детей. И в центре Парижа, и на окраинах матери и отцы ежедневно выводили своих детей на улицы после захода солнца и продавали их старым развратникам. Другие отдавали своих дочерей бандершам, которые вносили их в свой реестр и предлагали клиентам. Наконец, были дети, которые жили сами по себе, без источников доходов, падая жертвой самых разнообразных соблазнов:
"Не стóит строить иллюзий относительно числа девочек, еще совсем детей, которые живут в Париже совсем одни, выброшенные на улицу… Сироты, дети, оставленные родителями, до которых никому нет дела, несчастные юные бродяжки, живущие этакими дикарями, этакими маленькими зверьками, занимающиеся воровством, просящие милостыню, проводящие ночи под открытым небом, — им некуда идти, и поэтому они прямиком отправляются по самой ясной из дорожек: становятся проститутками…
Газета "Новый и Старый Свет" опубликовала 15 июня 1878 года заметку об одной девочке двенадцати лет, которую арестовала бордоская полиция. Она заявила полиции, что "давно занимается подпольной проституцией и не желает искать других источников существования". Было проведено расследование, в результате которого выяснилось, что девочку уже двенадцать раз арестовывали за непристойное поведение и что ее родители совершенно не хотят о ней заботиться. Она регулярно посещала венерическую лечебницу и имела разрешение от префектуры. Полицейский рапорт заканчивался сетованием на "бесполезность наших советов". Заметив, что эти девочки приносят большую прибыль, сводни разработали целую систему изготовления девственниц специально для клиентов, единственной радостью которых была дефлорация. Девочка проходила сложную процедуру: полное воздержание в течение некоторого времени, затем обработка слизистой оболочки влагалища специальным стягивающим кремом из белого вазелина, розового экстракта и лосьона из хинной настойки. После этого девушка принимала уксусную ванну, и через несколько дней у нее снова появлялась девственная плева!
Полиция не испытывала гордости от того, что регистрировала несовершеннолетних проституток, но и не боролась против распространения этого явления. Луи Фьо пишет прямо: "Постановка на полицейский учет малолетних проституток осуществляется повсеместно и регулярно, если не считать ряд лицемерных формальностей, необходимых для этого".
В лионской префектуре учет малолетних проституток ведут особым порядком, в Париже от них требуют поставить подпись под заявлением о постановке на учет, что снимает ответственность с полицейского чиновника. В официальной статистике они не фигурируют, тем не менее в этой связи все же произошло несколько скандалов. 8 апреля 1874 года перед Парижским городским судом предстала некая Мари Бурдон, приемная мать десятилетней девочки. Ее вызвали в суд после того, как ее приемная дочь явилась в полицию и рассказала комиссару следующее:
"Уже год прошел с тех пор, как мама потеряла друга, который ее содержал, в результате у нее стало очень туго с деньгами, и вот она мне сказала, что если мы не хотим умереть с голода, то надо ходить по улицам и бульварам, искать господ и давать им себя целовать. Она еще сказала, что раз я делаю это по тяжкой необходимости, то в этом нет ничего дурного. Она следила за тем, чтобы я молилась по утрам и вечерам, и водила меня исповедоваться. Однажды я пересказала исповеднику то, что мне сказала мама, он сказал мне, что это большой грех, что я не должна больше так делать; но я все равно это делала, так как мама мне сказала, что это наш единственный способ выжить. Вот она взяла меня за руку и повела на бульвар, подозвала какого-то красивого господина, который отвез нас к нам домой в экипаже и зашел к нам в гости".
Мамашу приговорили к пяти годам лишения свободы, штрафу в тысячу франков и лишению родительских прав на двадцать лет. Девочку же отправили в исправительный дом. Вот здесь-то мы и видим ключевую ошибку всей системы. Проституция — не преступление, но, несмотря на это, девочку отправляют в исправительный дом, исключают из общества, изолируют в одном помещении с другими такими же девочками, которые вовсе не собираются исправляться. Законодатели, борцы за общественную мораль, попечительские советы и даже представители самой пенитенциарной системы восставали против этой чрезмерно репрессивной практики. Почему девочек нужно изолировать, когда они ни в чем не виноваты? С какой стати повергать их "исправлению" и унижениям, тем самым лишь усиливая их желание сопротивляться и быть независимыми? Девочек отправляли или в Кадияк, или в Дуланс, или в частные заведения в Монпелье, Лиможе и Руане. Все они демонстрировали, по словам директоров этих заведений, "мелочное тщеславие, проистекающее от осознания своего уродства", и с гордостью объявляли всем и каждому, что они не кто-нибудь, а шлюхи. Они утверждали, что "замужем", и писали на стенах и партах имя своего сутенера. Между собой они только и говорили, что о своих "профессиональных достижениях" и об отношении к женщинам своей профессии. Время от времени у них случались приступы ярости и ревности, они хотели все перебить и переломать, разорвать все на мелкие части. Все эти "восстания" жестоко подавлялись. Проституция не запрещена, так? Так за что же нас посадили в эту тюрьму? "Моя мама только этим и занималась всю свою жизнь, а за ней и мои сестры, и почему же мне-то нельзя, у меня же было удостоверение, за что же меня арестовали, мы уже никакие не дети, нас не нужно учить шить, нам не нужно это образование, мы и так спокойно можем заниматься своим делом", — так они говорят. В июне 1908 года в руанском заведении вспыхнуло настоящее восстание под лозунгом "нет пыткам, нет заточению". Газета "Руанская депеша" так рассказала о произошедшем:
"Без четверти шесть утра в заведение въехал экипаж для перевозки заключенных. Он остановился во дворе, но когда охранники попытались втолкнуть в него стоявшую там дюжину девиц, случилось неожиданное. На жандарма, сопровождавшего экипаж, обрушился град ударов кулаками, других девушки искусали и избили ногами. Все это сопровождалось грубейшими оскорблениями из арсенала пьяных матросов… Девушек все же удалось затолкать в экипаж, но когда их привезли в тюрьму и открыли дверь, сцена повторилась. Пока экипаж ехал от заведения в тюрьму, они изорвали в клочья свою одежду и предлагали сопровождающим их полицейским заняться с ними "делом"".
Девушки кричали во весь голос, расцарапывали себя до крови, одна попыталась вскрыть вены куском разбитого ею стекла; все они провели некоторое время в руанской тюрьме, потом их перевезли в тюрьму Сен-Лазар, где они подготовили мятеж, начавшийся 13 июля 1908 года. Жестокость, проявленная восставшими, была из разряда чрезвычайных. Условия содержания в этой тюрьме были поистине ужасными. До семидесятых годов XIX века несовершеннолетние в этой тюрьме помещались в зверинец. Да, в зверинец! Произошло восстание, завершившееся только тогда, когда восставших победил голод; зверинец закрыли. Девушек перевели в другое помещение, дортуар, который Гюйо описывал так:
"Вообразите себе маленькие решетчатые клетки с деревянными стойками, похожие на клетки для обезьян, в которых стоят две кровати. Кровати разделяет только решетка из проволоки. Такие спаренные камеры соединены между собой одной стороной; они все стоят в длинном коридоре, так что перед и за ними есть проход. Вентиляции в коридоре нет. Шокирующая теснота".
13 июня 1908 года нужно было срочно переводить девушек во Френ. Для переговоров с восставшими прибыл лично Клемансо. Девушки недвусмысленным жестом, "которому недоставало сдержанности", дали понять премьер-министру, что его попытки тщетны. Путешествие в Клермон-сюр-Уаз отнюдь не стало для охранников легкой прогулкой. По прибытии на место девушки закидали охранников своими деревянными башмаками, и двум удалось сбежать. Дополнительный конвой ожидал их на вокзале в Клермоне — девушки вышли из вагонов, "сняв корсаж и высоко поднимая юбки". 14 июля 1909 года случилось новое восстание; группу зачинщиц отправили под конвоем в тюрьму в Бон-Нувель. В течение всего путешествия девушки орали во всю глотку "Интернационал" и похабные куплеты.
После долгой и напряженной борьбы под руководством Беранже в сенат был внесен проект закона, запрещавшего проституцию несовершеннолетних. Под давлением врачебных ассоциаций и обществ в поддержку морали правительство приняло этот закон 11 апреля 1908 года. Согласно ему, малолетние проститутки (младше восемнадцати лет) помещались не в тюрьмы, а в детские дома. Реально закон начал действовать только через год, и все равно предусмотренные им школы и приюты не были построены и укомплектованы. Так что в действительности он выполнялся только на бумаге…
"Я три недели занималась своим ремеслом в пригородах Парижа, и до сих пор ни у одного клиента еще не было возможности прийти ко мне дважды, и уверяю вас, что посмотреть на мое "интересное место" выстраивалась очередь, там был и стар, и млад. Понимаете, требуется посмотреть на все это дело моими глазами, чтобы наконец понять, что вокруг полно подонков, которые с приходом лета бродят по пригородам и ищут малолеток! Я этих малолеток видела, им и десяти лет не было, а они занимались тем же, что и я.
Но я, сильная, хорошо сложенная, с моим миленьким букетиком черных волос где надо, с моей отличной фигурой, с моим чистым телом, я всегда умела отбить у них клиентов".
Это пишет тринадцатилетняя (!) Генриетта Гиймо в автобиографии, которую она собственноручно подарила художнику Мореро и рукопись которой по сию пору хранится в архивах Арсенала. Она дружила с двумя сестрами двенадцати лет, которых выгнала на панель их собственная мать, от них она узнала, "что нужно делать с мужчинами в постели". Впрочем, сама Генриетта занималась этим вовсе не в постели, а под открытым небом под наблюдением сутенера шестнадцати лет. Ее услуги стоили 2 франка за раз.
"Я жила в Сент-Уэне и спокойно, чтобы заработать еще немного денег, сидела на травке и показывала старичкам и юным любопытствующим то, что другие девочки прячут под юбкой и показывают только своему любовнику. Ах! Если бы вы их только видели! Они ложились на живот и не могли глаз оторвать о моего миленького черненького "интересного места"; они делали мне знаки, чтобы я задрала юбку еще немного… Я видела, как мужчины двадцати пяти и даже тридцати лет приставали и соблазняли детей восьми — десяти лет…"
— Но зачем вы хранили этот компрометирующий документ? — спросил хозяйку капитан полиции.
— Это совершенно ясно — если у меня возникают проблемы, мои клиенты, люди с хорошими связями наверху, защищают меня под угрозой того, что я раскрою общественности их истинное лицо.
— Однако вы хорошо подготовились, — сказал другой полицейский.
И действительно, дело против нее возбуждать не стали.
Тем не менее был очень громкий процесс над некоей г-жой де Мейрений, которая поставляла несовершеннолетних девочек в дома свиданий. В газеты также попала история дома свиданий на улице Камбасер; особенно часто цитировался следующий диалог между судьей и хозяйкой дома:
— Как вы можете не испытывать стыда, вы, мать семейства, за то, что приучали к самому гнусному разврату маленьких детей?
— Да с какой же стати мне этого стыдиться, мой дорогой? Вы ведь, приходя ко мне, еще жалуетесь, что они слишком старые.
Слава дома свиданий распространяется быстро, и если общественности становится известно, что у этого дома были проблемы с правосудием по поводу использования труда несовершеннолетних, это только добавляет ему шарма в глазах клиентов… Исследователям удалось разыскать архивы некоторых домов свиданий тех времен, что позволило им составить социальные портреты как клиентов, так и проституток. Так, г-н Мас, начальник полицейского отделения при префектуре Парижа, сумел откопать архивы дома свиданий вдовы Фретиль. В списке клиентов фигурировали люди из самых изысканных обществ и семейств Франции, там были и члены Жокейского клуба, и генералы, и адмиралы, и министры, и президенты крупных частных компаний. Список агентов, поставщиков кадров — девушек и маленьких девочек, — также впечатлял своим размахом: там были и торговцы вечерними платьями, и модельеры, и парикмахеры, и гадалки, и начальники обычных кадровых агентств, и повивальные бабки, и официанты кафе… Вирметру удалось добыть книжечку одной бандерши, где фигурировали описания клиентов вроде следующих:
"Б., финансист. Сто тысяч ливров ренты, раз в месяц, новая девочка от двенадцати до четырнадцати (максимум) лет. Должна быть очень худая.
Каждую неделю, чем сильнее, тем лучше, 100 франков, полчаса: красивая или нет, не важно, главное, чтобы грудь была побольше.
Г-жа де Т. После полуночи в дни приемов хочет блондинку, по возможности русую, ненадушенную, она любит, когда женщина пахнет сама собой.
Г-н граф де С. Надо отправлять к нему каждую субботу, в дом Луизы, девочку, лучше из семьи торговцев или старьевщиков, двенадцати лет, в рабочей одежде, не причесывать, не мыть, каждый раз должна быть разная.
Г-н Д. Каждый месяц отправлять к нему самую высокую женщину, у которой в этот момент менструация, не менять белье.
Генерал Т., старый брюзга, очень сложно удовлетворить, хочет только маленьких девочек десяти — одиннадцати лет".
Некоторые дома свиданий превращаются в своих предшественников — дома разврата самого экстравагантного вида. Они конкурируют с возрожденными великими борделями; там есть и зеркальные комнаты, и камеры пыток, и розги. В этих домах постоянно меняют "товар", в них предлагают всевозможные виды услуг, способных возродить желание у самых пресыщенных импотентов и вернуть мужскую силу самым старым развалинам. Сексуальные упражнения в таких домах порой заканчиваются трагически: Амель рассказывает, что девушек, побывавших с клиентами в камерах пыток, нужно было всякий раз отправлять в больницу. Можно утверждать с почти стопроцентной уверенностью — здесь сходятся все свидетельства, — что несовершеннолетние пользовались в таких домах самым большим спросом и что некоторые дома всю свою репутацию строили именно на них. Так было и в Марселе, где Ален Корбен сумел разыскать в архивах департамента Буш-дю-Рон историю некоей Полины Т., девочки одиннадцати лет, завербованной одной из своих подруг. До того она продавала на улице газеты: "Теперь я продаю себя каждый день с одиннадцати до половины первого и с пяти до семи вечера у одной дамы, которая платит мне от двух франков пятидесяти до семи франков". Девочка занималась с клиентами только мастурбацией и оральным сексом. "Но один из них как-то раз овладел мною целиком, мне было очень больно". Да, маленькие девочки очень сильно возбуждают… Разумеется, частенько роли девственниц и маленьких девочек исполняли совершенно- летние, нужным образом причесанные, накрашенные и одетые; но не будем себя обманывать: детская проституция была с 1830 по 1930 год явлением, распространенным повсеместно. Да никто и не пытается отрицать этот факт: ни полиция, иные функционеры которой регистрируют двенадцати-тринадцатилетних проституток и официально ставят их на учет (к тому же подавляющее большинство муниципальных постановлений о проституции просто не содержат указаний на возраст, начиная с которого проститутку можно регистрировать); ни врачи, которым приходится сталкиваться в госпиталях с теми же двенадцатилетними девочками, страдающими сифилисом в последних стадиях; ни органы правосудия, которые время от времени проводят показательные процессы над матерями, продавшими в бордель своих дочерей. Никто и не пытается скрыть этот факт, но некоторые считают нужным выразить свое возмущение, особенно консерваторы и клерикалы, которые видят в таких детях источник опасности и порока, а иногда и причину роста преступности. Если верить Эмилю Ришару, то к 1890 году число несовершеннолетних проституток в Париже стало столь огромным, что утрачена возможность его точно установить: "Я даже не пытаюсь дать хотя бы приблизительную оценку их числа. Они составляют значительную долю парижских проституток, среди них есть самые разные дети, от дочерей бакалейщиков двенадцати — пятнадцати лет, которые работают на дома свиданий зазывалами на бульварах и в центральных кварталах, до юных уличных девок, которые бегают за клиентами на внешних бульварах, на рынках, на вокзалах и даже на центральных улицах. Совершенно необходимо срочно принять какие-то меры против их порабощения и развращения".
Едва выйдя на панель, девочки заболевают сифилисом. Врачебная статистика неумолима: риск заразиться сифилисом в первый же год работы проституткой ужасающе велик. Средний возраст проституток неуклонно снижается, вызывая сильнейшее беспокойство врачей и юристов. В Париже этот феномен особенно ярко выражен, но ситуация в провинции принципиально не отличается от столичной. "Пенитенциарный журнал" в 1904 году опубликовал опрос о нравах горожан, проведенный среди полицейских офицеров семнадцати населенных пунктов. Согласно данным опроса, в Лилле, Гренобле и Гавре наблюдается тенденция к увеличению масштабов детской проституции. Так, в Гавре в борделе была арестована девочка тринадцати лет, в Париже на Больших бульварах задержали девочку восьми лет, которую изнасиловал отец, а его любовница водила ее на прогулки и продавала всем желающим. Как пишет Ревиль, большую часть девочек продают сводням родители, но некоторые выходят на панель по собственному желанию. Сводни ловят родителей малолетних девочек на улицах и предлагают им отвести своих десятилетних чад позировать художникам, отпустить их продавать цветы или участвовать в бродячих труппах. Маленьких проституток можно встретить повсюду: на улице, в борделе, в доме свиданий, в пивной. Одна женщина говорила прево: "Если вам нужны малютки, они у нас есть, стоит только подняться на второй этаж. Там даже моя дочь есть, малышка Жюли, она уже большая девочка, ей двенадцать лет, и не сказать, чтобы она была уродка или тупая". В домах свиданий всегда можно найти несовершеннолетних "сотрудниц", которые точно знают, что без "работы" не останутся. Еще раз повторим: в те дни на детство и на сам статус детей смотрели иначе, чем сейчас; но разве может наше сердце не обливаться кровью перед лицом такого бесчеловечного отношения к душе и телу ребенка?
Напрасно Макс Шалей напоминает нам, что в Лондоне ситуация была еще более ужасающей и что там существовали особые бордели со стенами, обитыми войлоком специально с целью заглушить крики детей; дело не в этом, а в том, чтобы как-то себе объяснить поведение родителей этих детей. И в центре Парижа, и на окраинах матери и отцы ежедневно выводили своих детей на улицы после захода солнца и продавали их старым развратникам. Другие отдавали своих дочерей бандершам, которые вносили их в свой реестр и предлагали клиентам. Наконец, были дети, которые жили сами по себе, без источников доходов, падая жертвой самых разнообразных соблазнов:
"Не стóит строить иллюзий относительно числа девочек, еще совсем детей, которые живут в Париже совсем одни, выброшенные на улицу… Сироты, дети, оставленные родителями, до которых никому нет дела, несчастные юные бродяжки, живущие этакими дикарями, этакими маленькими зверьками, занимающиеся воровством, просящие милостыню, проводящие ночи под открытым небом, — им некуда идти, и поэтому они прямиком отправляются по самой ясной из дорожек: становятся проститутками…
Газета "Новый и Старый Свет" опубликовала 15 июня 1878 года заметку об одной девочке двенадцати лет, которую арестовала бордоская полиция. Она заявила полиции, что "давно занимается подпольной проституцией и не желает искать других источников существования". Было проведено расследование, в результате которого выяснилось, что девочку уже двенадцать раз арестовывали за непристойное поведение и что ее родители совершенно не хотят о ней заботиться. Она регулярно посещала венерическую лечебницу и имела разрешение от префектуры. Полицейский рапорт заканчивался сетованием на "бесполезность наших советов". Заметив, что эти девочки приносят большую прибыль, сводни разработали целую систему изготовления девственниц специально для клиентов, единственной радостью которых была дефлорация. Девочка проходила сложную процедуру: полное воздержание в течение некоторого времени, затем обработка слизистой оболочки влагалища специальным стягивающим кремом из белого вазелина, розового экстракта и лосьона из хинной настойки. После этого девушка принимала уксусную ванну, и через несколько дней у нее снова появлялась девственная плева!
Полиция не испытывала гордости от того, что регистрировала несовершеннолетних проституток, но и не боролась против распространения этого явления. Луи Фьо пишет прямо: "Постановка на полицейский учет малолетних проституток осуществляется повсеместно и регулярно, если не считать ряд лицемерных формальностей, необходимых для этого".
В лионской префектуре учет малолетних проституток ведут особым порядком, в Париже от них требуют поставить подпись под заявлением о постановке на учет, что снимает ответственность с полицейского чиновника. В официальной статистике они не фигурируют, тем не менее в этой связи все же произошло несколько скандалов. 8 апреля 1874 года перед Парижским городским судом предстала некая Мари Бурдон, приемная мать десятилетней девочки. Ее вызвали в суд после того, как ее приемная дочь явилась в полицию и рассказала комиссару следующее:
"Уже год прошел с тех пор, как мама потеряла друга, который ее содержал, в результате у нее стало очень туго с деньгами, и вот она мне сказала, что если мы не хотим умереть с голода, то надо ходить по улицам и бульварам, искать господ и давать им себя целовать. Она еще сказала, что раз я делаю это по тяжкой необходимости, то в этом нет ничего дурного. Она следила за тем, чтобы я молилась по утрам и вечерам, и водила меня исповедоваться. Однажды я пересказала исповеднику то, что мне сказала мама, он сказал мне, что это большой грех, что я не должна больше так делать; но я все равно это делала, так как мама мне сказала, что это наш единственный способ выжить. Вот она взяла меня за руку и повела на бульвар, подозвала какого-то красивого господина, который отвез нас к нам домой в экипаже и зашел к нам в гости".
Мамашу приговорили к пяти годам лишения свободы, штрафу в тысячу франков и лишению родительских прав на двадцать лет. Девочку же отправили в исправительный дом. Вот здесь-то мы и видим ключевую ошибку всей системы. Проституция — не преступление, но, несмотря на это, девочку отправляют в исправительный дом, исключают из общества, изолируют в одном помещении с другими такими же девочками, которые вовсе не собираются исправляться. Законодатели, борцы за общественную мораль, попечительские советы и даже представители самой пенитенциарной системы восставали против этой чрезмерно репрессивной практики. Почему девочек нужно изолировать, когда они ни в чем не виноваты? С какой стати повергать их "исправлению" и унижениям, тем самым лишь усиливая их желание сопротивляться и быть независимыми? Девочек отправляли или в Кадияк, или в Дуланс, или в частные заведения в Монпелье, Лиможе и Руане. Все они демонстрировали, по словам директоров этих заведений, "мелочное тщеславие, проистекающее от осознания своего уродства", и с гордостью объявляли всем и каждому, что они не кто-нибудь, а шлюхи. Они утверждали, что "замужем", и писали на стенах и партах имя своего сутенера. Между собой они только и говорили, что о своих "профессиональных достижениях" и об отношении к женщинам своей профессии. Время от времени у них случались приступы ярости и ревности, они хотели все перебить и переломать, разорвать все на мелкие части. Все эти "восстания" жестоко подавлялись. Проституция не запрещена, так? Так за что же нас посадили в эту тюрьму? "Моя мама только этим и занималась всю свою жизнь, а за ней и мои сестры, и почему же мне-то нельзя, у меня же было удостоверение, за что же меня арестовали, мы уже никакие не дети, нас не нужно учить шить, нам не нужно это образование, мы и так спокойно можем заниматься своим делом", — так они говорят. В июне 1908 года в руанском заведении вспыхнуло настоящее восстание под лозунгом "нет пыткам, нет заточению". Газета "Руанская депеша" так рассказала о произошедшем:
"Без четверти шесть утра в заведение въехал экипаж для перевозки заключенных. Он остановился во дворе, но когда охранники попытались втолкнуть в него стоявшую там дюжину девиц, случилось неожиданное. На жандарма, сопровождавшего экипаж, обрушился град ударов кулаками, других девушки искусали и избили ногами. Все это сопровождалось грубейшими оскорблениями из арсенала пьяных матросов… Девушек все же удалось затолкать в экипаж, но когда их привезли в тюрьму и открыли дверь, сцена повторилась. Пока экипаж ехал от заведения в тюрьму, они изорвали в клочья свою одежду и предлагали сопровождающим их полицейским заняться с ними "делом"".
Девушки кричали во весь голос, расцарапывали себя до крови, одна попыталась вскрыть вены куском разбитого ею стекла; все они провели некоторое время в руанской тюрьме, потом их перевезли в тюрьму Сен-Лазар, где они подготовили мятеж, начавшийся 13 июля 1908 года. Жестокость, проявленная восставшими, была из разряда чрезвычайных. Условия содержания в этой тюрьме были поистине ужасными. До семидесятых годов XIX века несовершеннолетние в этой тюрьме помещались в зверинец. Да, в зверинец! Произошло восстание, завершившееся только тогда, когда восставших победил голод; зверинец закрыли. Девушек перевели в другое помещение, дортуар, который Гюйо описывал так:
"Вообразите себе маленькие решетчатые клетки с деревянными стойками, похожие на клетки для обезьян, в которых стоят две кровати. Кровати разделяет только решетка из проволоки. Такие спаренные камеры соединены между собой одной стороной; они все стоят в длинном коридоре, так что перед и за ними есть проход. Вентиляции в коридоре нет. Шокирующая теснота".
13 июня 1908 года нужно было срочно переводить девушек во Френ. Для переговоров с восставшими прибыл лично Клемансо. Девушки недвусмысленным жестом, "которому недоставало сдержанности", дали понять премьер-министру, что его попытки тщетны. Путешествие в Клермон-сюр-Уаз отнюдь не стало для охранников легкой прогулкой. По прибытии на место девушки закидали охранников своими деревянными башмаками, и двум удалось сбежать. Дополнительный конвой ожидал их на вокзале в Клермоне — девушки вышли из вагонов, "сняв корсаж и высоко поднимая юбки". 14 июля 1909 года случилось новое восстание; группу зачинщиц отправили под конвоем в тюрьму в Бон-Нувель. В течение всего путешествия девушки орали во всю глотку "Интернационал" и похабные куплеты.
После долгой и напряженной борьбы под руководством Беранже в сенат был внесен проект закона, запрещавшего проституцию несовершеннолетних. Под давлением врачебных ассоциаций и обществ в поддержку морали правительство приняло этот закон 11 апреля 1908 года. Согласно ему, малолетние проститутки (младше восемнадцати лет) помещались не в тюрьмы, а в детские дома. Реально закон начал действовать только через год, и все равно предусмотренные им школы и приюты не были построены и укомплектованы. Так что в действительности он выполнялся только на бумаге…
"Я три недели занималась своим ремеслом в пригородах Парижа, и до сих пор ни у одного клиента еще не было возможности прийти ко мне дважды, и уверяю вас, что посмотреть на мое "интересное место" выстраивалась очередь, там был и стар, и млад. Понимаете, требуется посмотреть на все это дело моими глазами, чтобы наконец понять, что вокруг полно подонков, которые с приходом лета бродят по пригородам и ищут малолеток! Я этих малолеток видела, им и десяти лет не было, а они занимались тем же, что и я.
Но я, сильная, хорошо сложенная, с моим миленьким букетиком черных волос где надо, с моей отличной фигурой, с моим чистым телом, я всегда умела отбить у них клиентов".
Это пишет тринадцатилетняя (!) Генриетта Гиймо в автобиографии, которую она собственноручно подарила художнику Мореро и рукопись которой по сию пору хранится в архивах Арсенала. Она дружила с двумя сестрами двенадцати лет, которых выгнала на панель их собственная мать, от них она узнала, "что нужно делать с мужчинами в постели". Впрочем, сама Генриетта занималась этим вовсе не в постели, а под открытым небом под наблюдением сутенера шестнадцати лет. Ее услуги стоили 2 франка за раз.
"Я жила в Сент-Уэне и спокойно, чтобы заработать еще немного денег, сидела на травке и показывала старичкам и юным любопытствующим то, что другие девочки прячут под юбкой и показывают только своему любовнику. Ах! Если бы вы их только видели! Они ложились на живот и не могли глаз оторвать о моего миленького черненького "интересного места"; они делали мне знаки, чтобы я задрала юбку еще немного… Я видела, как мужчины двадцати пяти и даже тридцати лет приставали и соблазняли детей восьми — десяти лет…"
танцовщицыНаравне с кафе, тротуарами и ресторанами танцевальный зал также служил площадкой для торговли любовью, более того, можно сказать, что торговля собой в танцевальных залах была обязательным первым шагом юной проститутки. Там танцуют, там у всех кружится голова, там легко себя показать, легко сделать или получить непристойное предложение.
"Целая толпа как бы мраморных девушек с республиканскими манерами весь вечер снует и крутится здесь, как карусель. Вокруг них ходят прощелыги в возрасте, которым очень нравится брать под руку сразу двух девиц… В Мабиле уже опытные девушки, почтившие этот рынок удовольствий своим присутствием, весь вечер сидят в креслах, служа фоном; под канделябрами, развешанными тут и там по стенам, сидят старухи, сводни и торговки цветами, предлагающие свои услуги парочкам; на деревянных скамейках сидят юные гуляки; в тире можно видеть счастливых танцовщиц, умудрившихся попасть в яблочко; наконец в кафе сидят бесстыдные развратницы, которые кричат и пьют, — эти из категории насмешниц".
Проституток можно делить на разные категории, они при этом будут пересекаться, но не смешиваться. У каждой свои правила, свои часы работы, своя манера вести себя, своя манера двигаться. Шикарные проститутки ездят в экипажах, они появляются на улицах не раньше девяти вечера и занимаются только непосредственно снятием клиента. Они презирают своих "гулящих" коллег, которым еще приходится и танцевать перед клиентами. Проститутки высшего ранга всегда очень хорошо одеты и ведут себя достойно, в то время как их "развратные" сестры будут задирать ноги, орать во всю глотку похабные песни, ничего не слыша за музыкой и за хохотом. В танцевальных залах типа зала в Мабиле вход стоит от 3 до 5 франков, в ту же группу попадают Валентино, Казино Каде, Тиволи-Вокзал. Все эти заведения — самые сливки своей группы. В Париже во времена "бель эпок" танцевальные залы росли как грибы, их насчитывалось более двухсот, они были на окраинах, в пригородах, в центре; были залы, которые называли "залами воров и воровок". Для моралистов вроде Карлье танцевальный зал — место, где происходит падение человека, особенно часто здесь "гибнут" молодые фабричные работницы. Как им избежать соблазна нырнуть в объятия своего первого возлюбленного? К тому же эти залы просто набиты сутенерами. В залах на окраинах города свирепствуют так называемые "пескари" — девицы, одетые в шелковые шляпки, длинные блузки, с завитыми волосами; а в самых шикарных залах царствуют "зеленые спины" — девицы элегантного вида, с аккуратно сделанной прической, с сигаретой во рту. Такая девица покидает отчий дом, часто из-за романа с каким-нибудь молодым человеком, затем бросает работу и становится подпольной проституткой. Танцевальные залы "в наши дни представляют собой не что иное, как выставку-продажу живой плоти, рынок проституток, где за товар торгуются так же, как на обычном рынке, тем более что у их клиентов принято приходить большой компанией, за что они получают оптовые скидки. Там вокруг девицы крутятся, как рой мух, торговки вечерними платьями. Если девушка симпатичная, эти эксплуататорши человеческого тела стараются ей польстить, воспользоваться ее тщеславием, предлагают ей костюмы и украшения в кредит, принимая в залог ее тело, которым после этого торгуют. Получив новые туалеты и заплатив за обучение танцу присланному дирекцией зала человеку, она может отправляться танцевать эту адскую кадриль. Когда она станет известна в своих кругах, она сможет поднять цену за свои услуги".
Нана и Атлас ходят в танцевальные залы в поисках клиентов. Братья Гонкуры тоже ходят в танцевальные залы, выбирая самые низкопробные, в поисках острых ощущений. Им особенно нравится зал на площади Мобер, где, как они говорят, танцуют девушки одиннадцати — шестнадцати лет, и замечательно танцуют. В Вилье вход стоит всего 1 франк, а публика очень подозрительная. Есть залы, где вход еще дешевле, 50 сантимов, — в залах под названием "Лошадиный хвост" и "Белая королева" больше не берут, туда пьяные проститутки приходят под руку со своими сутенерами. Клиентура — самый последний сброд, воры, извращенцы, мясники, барышники, они идут туда выпить, потанцевать и продать свою дочь или сестру. Танцуют до утра, выглядит все это отвратительно, пахнет прокисшим вином и потом. Там царит атмосфера буйства и сексуальной наглости, от которой без ума буржуазные писатели: "За столами не было ни намека на свободное место, тут и там девушки и юноши, прижатые друг к другу разношерстной толпой. Кто с Куртиль, кто с Монмартра, кто с Терн, кто из Мезон Бланш, кто с Монпарнаса, кто с Гренель и с Отейль. Туда все еще стекались парижские отбросы, воры и проститутки, они ночевали под ивами и в кабачках по берегам Сены. Там солдаты этой преступной армии назначали друг другу свидания, с удовольствием демонстрировали всем окружающим свое уродство и моральное разложение на фоне отвратительного индустриального пейзажа: фабричных труб, временных бараков, лачуг, трущоб, которые, как какие-нибудь мусорные грибы, выросли из всей этой грязи, битых бутылок и запачканной бумаги".
дома свиданийСредняя и крупная буржуазия предпочитает распутничать в домах свиданий. Они впервые появляются в конце XIX века, заменяя собой меблированные комнаты, куда проститутки отправлялись со своими клиентами. К началу XX века в Париже было почти две сотни таких домов. Префект полиции Лепин вынужден был ввести в 1900 году положение, согласно которому эти дома делились на две категории: дома, где услуги стоили менее 40 франков, и те, где они стоили дороже. Эти дома открыты только во второй половине дня, туда ходят либо проститутки, зарегистрированные в полиции, либо просто женщины, которым как-то нужно свести концы с концами — жены мелких буржуа, коммерсантов, ремесленников, которые не прочь, если при этом не пострадает их доброе имя, подработать таким вот образом. В таких домах царит атмосфера нежности и покоя. Хозяйка ведет себя как достойная дама — владелица обыкновенного доходного дома, проститутки прилично одеты. Они попали сюда то ли по совету подруги, то ли поговорив с какой-то дамой в парке, то ли прочтя объявление в газете, вроде следующего: "Нужны женщины на легкую работу. Опыт не требуется".
Вербовщики обманывают их так же, как любых других, а жертвы, раз попав сюда, часто не находят в себе смелости уйти, а некоторым начинает нравиться. Им нравится инкогнито, им нравится секс, за который им еще и платят, им нравится, что с ними спят совершенно незнакомые им мужчины, для которых ты сейчас раздвигаешь ноги, а через полчаса его уже нет, и ты его больше никогда не увидишь. Головокружение от чувств охватывало многих, например, Рене Саккар, когда она провожала взглядом шествующих по улице проституток, и Северину, героиню "Дневной красавицы", когда ее подруга Рене рассказывала ей про дом свиданий: "Дорогая, только представь, что бывает в этих домах. Ты — во власти всякого, кто пришел и заплатил, даже если он вонючий урод… Нужно делать все, что он говорит, все, чего он ни захочет… Незнакомцы, каждый день новые люди. И мебель — она принадлежит всем. Кровати… Задумайся, только на секунду представь, что ты занимаешься этим делом, и ты все поймешь".
Когда хозяйки домов свиданий хотят обновить кадры, они вешают в известных местах, например, у галантерейщиков и у виноторговцев, объявления о том, что им нужны труженицы… Девушки попадаются на приманку и привыкают к такому легкому заработку. Клиенты обычно ведут себя вежливо, без насилия, даже если вкусы у иных и странноватые. В каждом доме свиданий есть постоянные "сотрудницы", которых Вирметр вульгарно называет "дежурными блюдами", а кроме них существует еще бесчисленное количество "внештатниц": женщин, живущих на содержании у стариков (последние дают им достаточно свободного времени, которое они тратят на то, чтобы иногда попотчевать собой какого-нибудь буржуа); актрис мелких театров, зарабатывающих таким путем на одежду и на украшения, и даже замужних женщин, которые приходят в эти дома "развеяться". "Как хотите, милочка. Два дня в неделю, отлично. Вы у нас будете дневной красавицей, конечно. Одно только — у нас очень не принято опаздывать. В пять часов вы свободны" (Ж. Кессель "Дневная красавица").
Здесь уже трудно отыскать границу между куртизанкой, профессиональной проституткой и проституткой "на полставки".
Дом свиданий принимает также и пары, которым негде заняться любовью. Все посетители и труженики дома свиданий ведут себя друг по отношению к другу с необыкновенной вежливостью. Тут нет салона, где бы клиенты ожидали девушек, тут нет обнаженных проституток, выстраивающихся перед клиентом в ряд, тут нет громкой музыки. Тут мелкобуржуазная роскошь, церемониалы, все ведут себя тихо. Когда клиент входит в дом, его встречает хозяйка, она предлагает ему шампанское, выдает ему альбом: в нем собраны фотографии женщин, которые ждут его в своих комнатах. Цены под фотографиями не подписаны, так как клиент не должен знать, какой процент получает хозяйка. Эта неброскость представления "товара" заставляет вспомнить о зеркалах. Когда-то в бордели приходили за тем, чтобы увидеть себя зверем, одуревшим от похоти животным; теперь в изящные дома свиданий ходят с тем, чтобы быть самими собой. Не от этого ли смена способа представления девушек? Не это ли свидетельство изменения менталитета?
"Целая толпа как бы мраморных девушек с республиканскими манерами весь вечер снует и крутится здесь, как карусель. Вокруг них ходят прощелыги в возрасте, которым очень нравится брать под руку сразу двух девиц… В Мабиле уже опытные девушки, почтившие этот рынок удовольствий своим присутствием, весь вечер сидят в креслах, служа фоном; под канделябрами, развешанными тут и там по стенам, сидят старухи, сводни и торговки цветами, предлагающие свои услуги парочкам; на деревянных скамейках сидят юные гуляки; в тире можно видеть счастливых танцовщиц, умудрившихся попасть в яблочко; наконец в кафе сидят бесстыдные развратницы, которые кричат и пьют, — эти из категории насмешниц".
Проституток можно делить на разные категории, они при этом будут пересекаться, но не смешиваться. У каждой свои правила, свои часы работы, своя манера вести себя, своя манера двигаться. Шикарные проститутки ездят в экипажах, они появляются на улицах не раньше девяти вечера и занимаются только непосредственно снятием клиента. Они презирают своих "гулящих" коллег, которым еще приходится и танцевать перед клиентами. Проститутки высшего ранга всегда очень хорошо одеты и ведут себя достойно, в то время как их "развратные" сестры будут задирать ноги, орать во всю глотку похабные песни, ничего не слыша за музыкой и за хохотом. В танцевальных залах типа зала в Мабиле вход стоит от 3 до 5 франков, в ту же группу попадают Валентино, Казино Каде, Тиволи-Вокзал. Все эти заведения — самые сливки своей группы. В Париже во времена "бель эпок" танцевальные залы росли как грибы, их насчитывалось более двухсот, они были на окраинах, в пригородах, в центре; были залы, которые называли "залами воров и воровок". Для моралистов вроде Карлье танцевальный зал — место, где происходит падение человека, особенно часто здесь "гибнут" молодые фабричные работницы. Как им избежать соблазна нырнуть в объятия своего первого возлюбленного? К тому же эти залы просто набиты сутенерами. В залах на окраинах города свирепствуют так называемые "пескари" — девицы, одетые в шелковые шляпки, длинные блузки, с завитыми волосами; а в самых шикарных залах царствуют "зеленые спины" — девицы элегантного вида, с аккуратно сделанной прической, с сигаретой во рту. Такая девица покидает отчий дом, часто из-за романа с каким-нибудь молодым человеком, затем бросает работу и становится подпольной проституткой. Танцевальные залы "в наши дни представляют собой не что иное, как выставку-продажу живой плоти, рынок проституток, где за товар торгуются так же, как на обычном рынке, тем более что у их клиентов принято приходить большой компанией, за что они получают оптовые скидки. Там вокруг девицы крутятся, как рой мух, торговки вечерними платьями. Если девушка симпатичная, эти эксплуататорши человеческого тела стараются ей польстить, воспользоваться ее тщеславием, предлагают ей костюмы и украшения в кредит, принимая в залог ее тело, которым после этого торгуют. Получив новые туалеты и заплатив за обучение танцу присланному дирекцией зала человеку, она может отправляться танцевать эту адскую кадриль. Когда она станет известна в своих кругах, она сможет поднять цену за свои услуги".
Нана и Атлас ходят в танцевальные залы в поисках клиентов. Братья Гонкуры тоже ходят в танцевальные залы, выбирая самые низкопробные, в поисках острых ощущений. Им особенно нравится зал на площади Мобер, где, как они говорят, танцуют девушки одиннадцати — шестнадцати лет, и замечательно танцуют. В Вилье вход стоит всего 1 франк, а публика очень подозрительная. Есть залы, где вход еще дешевле, 50 сантимов, — в залах под названием "Лошадиный хвост" и "Белая королева" больше не берут, туда пьяные проститутки приходят под руку со своими сутенерами. Клиентура — самый последний сброд, воры, извращенцы, мясники, барышники, они идут туда выпить, потанцевать и продать свою дочь или сестру. Танцуют до утра, выглядит все это отвратительно, пахнет прокисшим вином и потом. Там царит атмосфера буйства и сексуальной наглости, от которой без ума буржуазные писатели: "За столами не было ни намека на свободное место, тут и там девушки и юноши, прижатые друг к другу разношерстной толпой. Кто с Куртиль, кто с Монмартра, кто с Терн, кто из Мезон Бланш, кто с Монпарнаса, кто с Гренель и с Отейль. Туда все еще стекались парижские отбросы, воры и проститутки, они ночевали под ивами и в кабачках по берегам Сены. Там солдаты этой преступной армии назначали друг другу свидания, с удовольствием демонстрировали всем окружающим свое уродство и моральное разложение на фоне отвратительного индустриального пейзажа: фабричных труб, временных бараков, лачуг, трущоб, которые, как какие-нибудь мусорные грибы, выросли из всей этой грязи, битых бутылок и запачканной бумаги".
дома свиданийСредняя и крупная буржуазия предпочитает распутничать в домах свиданий. Они впервые появляются в конце XIX века, заменяя собой меблированные комнаты, куда проститутки отправлялись со своими клиентами. К началу XX века в Париже было почти две сотни таких домов. Префект полиции Лепин вынужден был ввести в 1900 году положение, согласно которому эти дома делились на две категории: дома, где услуги стоили менее 40 франков, и те, где они стоили дороже. Эти дома открыты только во второй половине дня, туда ходят либо проститутки, зарегистрированные в полиции, либо просто женщины, которым как-то нужно свести концы с концами — жены мелких буржуа, коммерсантов, ремесленников, которые не прочь, если при этом не пострадает их доброе имя, подработать таким вот образом. В таких домах царит атмосфера нежности и покоя. Хозяйка ведет себя как достойная дама — владелица обыкновенного доходного дома, проститутки прилично одеты. Они попали сюда то ли по совету подруги, то ли поговорив с какой-то дамой в парке, то ли прочтя объявление в газете, вроде следующего: "Нужны женщины на легкую работу. Опыт не требуется".
Вербовщики обманывают их так же, как любых других, а жертвы, раз попав сюда, часто не находят в себе смелости уйти, а некоторым начинает нравиться. Им нравится инкогнито, им нравится секс, за который им еще и платят, им нравится, что с ними спят совершенно незнакомые им мужчины, для которых ты сейчас раздвигаешь ноги, а через полчаса его уже нет, и ты его больше никогда не увидишь. Головокружение от чувств охватывало многих, например, Рене Саккар, когда она провожала взглядом шествующих по улице проституток, и Северину, героиню "Дневной красавицы", когда ее подруга Рене рассказывала ей про дом свиданий: "Дорогая, только представь, что бывает в этих домах. Ты — во власти всякого, кто пришел и заплатил, даже если он вонючий урод… Нужно делать все, что он говорит, все, чего он ни захочет… Незнакомцы, каждый день новые люди. И мебель — она принадлежит всем. Кровати… Задумайся, только на секунду представь, что ты занимаешься этим делом, и ты все поймешь".
Когда хозяйки домов свиданий хотят обновить кадры, они вешают в известных местах, например, у галантерейщиков и у виноторговцев, объявления о том, что им нужны труженицы… Девушки попадаются на приманку и привыкают к такому легкому заработку. Клиенты обычно ведут себя вежливо, без насилия, даже если вкусы у иных и странноватые. В каждом доме свиданий есть постоянные "сотрудницы", которых Вирметр вульгарно называет "дежурными блюдами", а кроме них существует еще бесчисленное количество "внештатниц": женщин, живущих на содержании у стариков (последние дают им достаточно свободного времени, которое они тратят на то, чтобы иногда попотчевать собой какого-нибудь буржуа); актрис мелких театров, зарабатывающих таким путем на одежду и на украшения, и даже замужних женщин, которые приходят в эти дома "развеяться". "Как хотите, милочка. Два дня в неделю, отлично. Вы у нас будете дневной красавицей, конечно. Одно только — у нас очень не принято опаздывать. В пять часов вы свободны" (Ж. Кессель "Дневная красавица").
Здесь уже трудно отыскать границу между куртизанкой, профессиональной проституткой и проституткой "на полставки".
Дом свиданий принимает также и пары, которым негде заняться любовью. Все посетители и труженики дома свиданий ведут себя друг по отношению к другу с необыкновенной вежливостью. Тут нет салона, где бы клиенты ожидали девушек, тут нет обнаженных проституток, выстраивающихся перед клиентом в ряд, тут нет громкой музыки. Тут мелкобуржуазная роскошь, церемониалы, все ведут себя тихо. Когда клиент входит в дом, его встречает хозяйка, она предлагает ему шампанское, выдает ему альбом: в нем собраны фотографии женщин, которые ждут его в своих комнатах. Цены под фотографиями не подписаны, так как клиент не должен знать, какой процент получает хозяйка. Эта неброскость представления "товара" заставляет вспомнить о зеркалах. Когда-то в бордели приходили за тем, чтобы увидеть себя зверем, одуревшим от похоти животным; теперь в изящные дома свиданий ходят с тем, чтобы быть самими собой. Не от этого ли смена способа представления девушек? Не это ли свидетельство изменения менталитета?
пивнаяУлица — место, где проститутки бывают чаще всего, но она же для них и самое враждебное место. На улице случается всякое — драки, изнасилования, ограбления. С начала семидесятых годов XIX века у проституток появляется новая территория, где они подвержены меньшему риску, а заодно и больше зарабатывают: пивная. Среди моралистов поднялась настоящая паника: теперь в пивные стали ходить люди, испытывающие жажду не только в обычном смысле слова, — в промежутке между двумя кружками они не прочь отойти с официанткой в заднюю комнату… В пивной Анфер, в пивной Нанас, в пивной Картуш, в пивной Каид, в пивной Одалисок можно занедорого взойти на седьмое небо прямо посреди ночи. Проститутки впервые появились в пивных в массовом порядке в 1867 году в связи со Всемирной выставкой — тогда впервые женщинам разрешили подавать мужчинам спиртное и пиво; они воспользовались этой возможностью, чтобы предложить клиентам и другие услуги, о которых изящно рассказывает нижеследующая листовка, копиями которой был в свое время завален Сенатский квартал: "Пивная Сенат, улица Вожирар, 369. Теперь принято, чтобы официантки носили особые костюмы. Мы считаем, что лучший костюм — это простой костюм. Поэтому с сегодняшнего дня наши официантки одеты купальщицами. Как вы знаете, наши официантки — самые что ни на есть красавицы, так что этот костюм им очень идет. Придите к нам и оцените сами. Они подадут вам напитки высочайшего качества".
Они ведут себя живо, они молоды, они не слишком задумываются о стыде, одежда подчеркивает всю их телесную красоту, они развлекают клиентов своим видом, разговорами, позами. Они присаживаются за стол к клиенту и "любезничают" с ним. Поднеся ему несколько рюмок, они намекают ему, что не прочь отойти с ним в комнату в отеле близ пивной; хозяева обоих заведений давно обо всем договорились. В каждой пивной есть свои правила: на правом берегу официанток не кормят за счет заведения, и они обязаны платить хозяину известную сумму, в Латинском квартале официантка платит хозяину 2 франка каждое утро, но вечером ей причитается ужин за его счет. Разумеется, собственник тоже получает известный процент от этой деятельности, зависящий от "качества" официантки и от количества "обслуженных" ею клиентов. Когда девушка "хорошо продается", хозяин пивной снимает ей квартиру в близлежащем доходном доме, если только жилой комнаты нет в самой пивной (такое случается, но крайне редко). Режим дня гораздо более щадящий, чем в борделе, — рабочий день начинается в три часа дня, с наступлением полуночи девушка имеет право уйти спать. Пивные были в особенной моде у студентов, лицеистов, служащих, им нравилась эта атмосфера равенства, доступности и сексуальности. В некоторых пивных, например в Мулен-Роз (не путать с Мулен-Руж!), имелся подвал, служивший расширенной задней комнатой; другие отделяли часть общего зала тонкой фанерной перегородкой, за которой помещались узкие комнатки, где "все происходило без какого-либо намека на интимность, тем более что дамам было рекомендовано никоим образом не стараться делать все потише, с тем чтобы клиенты, пришедшие просто пропустить стаканчик в приятной компании, задумались — а не заказать ли им кое-что поинтереснее?".
Каждая пивная превращается в своего рода эротический театр, в котором официантки должны своими костюмами и своей манерой двигаться будоражить воображение присутствующих. "Восточная пивная. Приходите к нам посмотреть на султанш наших дней. Сегодня мы открываем храм Венеры. Весь мир желает видеть его великолепных богинь в их изысканных костюмах". "Блондинки, крашенные перекисью водорода, и рыжие, крашенные хной, чепчики эпохи Возрождения, украшенные поддельными бриллиантами; корсажи, бархат, рукава с прорезями, закатанные по локоть, несвежие воротнички — вот в каком виде они предстают перед вами".
Газовый свет, табачный дым, опьянение, скамейки, обитые рыжей кожей, резкое освещение, сколько хочешь выпивки. В этой горячечной атмосфере везде прячется любовь. Здесь романтические юноши переживают свой первый роман, пусть мимолетный. Нужно быть человеком, совершенно разочарованным в жизни, как Гюисманс, и уставшим от нее, как его герой Дезессент, чтобы презирать и порицать этих сумасшедших, попадающих в ловушку, искусно выставленную здешними девками, которые, несмотря на свой привлекательный вид, все равно паразитируют на обществе, как и все проститутки. "Несмотря ни на что, эти официантки оставались такими же глупыми, такими же корыстными, такими же злыми и такими же отвратительными, как и бордельные проститутки. И те и другие пьют, не испытывая жажды, смеются без причины, сходят с ума от ласк незнакомых людей, осыпают друг друга оскорблениями, постоянно поправляют шиньон без малейшей на то причины; но несмотря ни на что, даже по прошествии стольких лет, парижская молодежь так и не поняла, что девки из пивных были несравненно ниже проституток из великих борделей, как с точки зрения телесной красоты, так и с точки зрения умения одеваться. Боже мой, говорил Дезессент, как же они тупы, эти люди, что толпятся в этих пивных; ведь вдобавок к тому, что они проводят время зря, они еще и забывают об опасности низменных соблазнов, они забывают подсчитать, сколько на самом деле они должны заведению за заказанное вино, не замечают, что им приносят счет на большую сумму, рассчитывая, что они дадут больше чаевых" (Ж.-К. Гюисманс "Наоборот").
То же самое происходит и в провинции — все города наполняются пивными, к неудовольствию торговцев лимонадом, которые пытались себя защитить, отправляя петиции в мэрии. Неконтролируемый рост количества этих заведений, которому способствовало и то, что в пивных без ограничений работали несовершеннолетние, сумел приостановить закон от 24 февраля 1888 года.
кафэЭстафету у пивных приняли кабаре и кафе. Прежние бандерши превратились в держательниц кабаре. В 1905 году комиссариат Монса отметил, что в городе существует более двадцати заведений, прислуга которых в полном составе занимается проституцией. В Анжере все такие заведения находились в одном специально отведенном квартале. В Париже в 1900 году проститутка могла заработать в кафе от 15 до 20 франков в праздничные и выходные дни. Они постоянно переходят из одного кафе в другое, если в какой-то вечер они не находят клиентов, они могут отправиться спать со своим любовником, заплатив хозяину кафе. Клиенты — в основном солдаты и рабочие, алкоголь продается с наценкой с нуля часов. Существуют самые разные типы кафе. Есть кафе с веселой и даже кокетливой обстановкой, в которых бывает приятно посидеть подольше, есть грязные и отвратительные, больше похожие на кабаки, вроде тех, что на бульваре Гренель, в которые ходил Макорлан: "Обстановка была совершенно кошмарная. Стены голые, беленные известью. По стенам подгнившие скамейки, обитые бархатом, некогда красным, а ныне протертым до дыр и странного желтого цвета. Десяток хромоногих столов, истыканных и изрезанных ножом. Клиенты всегда приходят компаниями, уже пьяные, лица их не внушают ничего хорошего; рука инстинктивно тянется к рукоятке кинжала. Когда они уселись, из-за занавески к ним подходит карлик, по его виду не поймешь, какого он пола. В руках у него нечто вроде шарманки, он рывками крутит ее ручку, звучит унылая отвратительная музыка. В этот момент в потолке открывается люк и на лестнице, занимающей половину зала, появляются сначала ступни, затем голые икры, затем короткая розовая ночная рубашка, затем и голова… Кто это? Наверное, когда-то это была женщина, сейчас видно только, что это существо вида homo sapiens и что занятие его — проституция".
В кафе, расположенные рядом с бойнями, ходят странные типы с оружием, полиция туда и нос боится сунуть. В портовых кафе поют странные песни, играет странная музыка, слышна сирена трансатлантического лайнера, матросы пытаются там почувствовать себя на твердой земле. В кафе на бульварах близ Оперы ночью всегда горит очень яркий, враждебный свет, там сонные проститутки в два часа ночи пытаются "склеить" жирных пузатых клиентов, те их совсем не хотят, но боятся слово сказать. В течение ночи обязательно наступает ключевой момент, когда в права вступает желание, когда в комнатушке какого-нибудь жалкого отеля начинается известный всем церемониал:
"Войдя в комнату, мужчина снимает шляпу и промокшее под дождем пальто, кладет на стул свои испачканные грязью брюки. Он бросает на свою спутницу подозрительные взгляды. Потом он ждет, монотонно покачивая головой, пока она будет готова предстать перед ним. Этот момент очень важен для обоих существ, которые совершенно случайно сошлись вместе только для одного — для того, чтобы обменять любовь на деньги. Они почти ничего друг другу не говорят… Они обнялись, они договариваются о том, как они совершат свою сделку. Они внимательно следят друг за другом. В зеркале отражается арабеска, перепутанные линии которой похожи на их сплетенные тела. Внимательный человек заметит пустоту всего происходящего. Иногда, окинув погасшим взглядом несчастную, зарабатывающую в этот самый момент свои деньги, клиент пытается пробудить в ней какое-то чувство. Он старается. Зачем? Ради нее или просто хочет помочь ей лучше сделать ее работу? Никто не может сказать. Но с самого первого момента их встречи женщина ставит барьер его возможностям. Она тоже старается изо всех сил, вкладывает в дело все свое бесстыдство, отдается ему вся без остатка, а он, воспринимая все это как бы издалека, требует от своей партнерши нового…"
Чем ближе к ночи, тем цены ниже. Чем позднее, тем темнее на улицах. Кучера ночью дают клиентам скидки и проститутки тоже. Куда им идти? Игра продолжается в редких ресторанах, открытых допоздна: "Туда ходят для того, чтобы искупаться в роскоши, особенно циничной в отдельных кабинетах. Брутальность и грубость всего происходящего оставляют следы везде: от зеркал — дамы пытаются своими драгоценностями писать на них неприличные слова и даже рисовать непристойные сцены — до роялей, куда распутники ради смеха выкидывают объедки и выливают шампанское".
Девушки пристают даже к самым старым клиентам, толкают их, едят из их тарелок, пьют из их бокалов, затем переходят к следующему столу. Ночной ресторан — последнее прибежище проституток: "Красавица приближается неспешными шагами, небрежно помахивая огромным веером, официанты спотыкаются о шлейф ее платья, ее юбки опрокидывают стулья. Дойдя до места, она ставит свой букет в графин с водой, швыряет на стол шляпку, плащ, веер, все это занимает меньше секунды, подходит хозяин, убирает со стола лишнее, после этого красавица, которую можно здесь же купить, наконец решает присесть".
певичкиВ некоторых ресторанах есть сцена, на ней выступают певички. Котелки, шляпы, черные плащи, шубы — весь присутствующий народ отбивает ритм и аплодирует похабным куплетам, а некоторые парочки под музыку отправляются в отдельные кабинеты. Кабаре с самого начала было местом свиданий, и эта его роль закрепилась за ним не только в Париже, но и по всей стране. В Гренобле в начале XX века было пятьдесят — шестьдесят кафе, где работали от пятисот до двух тысяч проституток. В Рубе в 1881 году домами свиданий служили семьдесят четыре кабаре. В Бресте таких кафе было минимум пятьдесят. В Лионе их было столько, что никто не мог сосчитать, сколько именно. В 1836 году председатель городского совета Кот-дю-Нор в ужасе писал в Министерство юстиции: "Кажется, что в настоящее время эта заразная болезнь поразила все наше общество, весь Кот-дю-Нор охвачен ею, и маленькие деревушки, и большие. В нашем районе, особенно на основных дорогах, располагается значительное количество кабаре, которые на самом деле являются прибежищами проституток и развратников, где предаются пороку юные девушки из наших мест. Ничто не может их удержать, ведь эти же кабаре служат прибежищем для воров и убийц, хранилищем и рынком краденого. Там регулярно происходят кражи, ночные нападения, самые преступные акты насилия".
Кабаре тоже весьма разнообразны. В одних девушек сгоняют на эстраду для того, чтобы убрать подальше от похотливых лап клиентов — в таких местах за выпивку платят вперед, а танец стоит 2 су, в других совсем еще молодые девушки проводят целые дни в отдельных кабинетах, получая плату от хозяина заведения, в третьих вообще только женщины и работают и все торгуют собой, от хозяйки до посудомойки. Клиенты — рабочие, ремесленники — остаются довольны, буржуа ужасаются подобному разврату и пишут петицию за петицией. Полиция реагирует и проводит расследования. Так, 10 июля 1880 года комиссар города Ля Бастид под Бордо[21] направляет своему начальнику следующий доклад: "Мы видели, как периодически клиенты целовали официанток; и даже как официантки целуют клиентов. Также засвидетельствованы случаи, когда посетители усаживали официанток к себе на колени, обнимали их за талию. Периодически официантки садятся с молодыми людьми в закрытые экипажи и курят. Засвидетельствованы случаи, когда клиентам делались непристойные предложения".
Буржуа предпочитают музыкальные кафе. Они вошли в моду в восьмидесятые годы XIX века и стали особенно популярны в провинции. Не существовало ни одного городка, где не было бы своего музыкального кафе с четырьмя-пятью певичками. Певички одновременно проститутки. Мужчины хорошо это знают, и тот, кто поставит певичке бокал шампанского за свой счет, имеет право в перерыве между песнями увести ее в отдельный кабинет. Существует целый рынок труда этих, как они себя называют, "артисток лирического жанра" (центр его находится в Париже), где их нанимают агенты, распространяющие в газетах объявления, привлекающие юных девушек, заинтригованных музыкой и театром. Агенты затем распределяют своих клиенток по музыкальным кафе, где девушки обязаны спать с клиентами до двух, а то и до пяти часов утра. В обмен на это они получают всего лишь обещание вывести их "на большую сцену". Общественное мнение было возмущено поведением этих певичек. С 1903 года профсоюз "артисток лирического жанра" начал вести активную кампанию в защиту своих членов. Вот как об этом писала в 1906 году "Юманите":
"Заработок несчастных составляет 1–5 франков, они вынуждены платить за еду и жилье в заведении, где работают, цены хозяин устанавливает, какие хочет. Певички обязаны спать с теми клиентами, которые их выбрали, если они отказываются, их немедленно выставляют на улицу без выходного пособия… Международный конгресс коммунистов решил призвать национальные комитеты потребовать от исполнительной власти осуществлять отныне надзор и наказывать владельцев театральных и музыкальных агентств за противозаконные действия, а равно и владельцев открытых для публики заведений, которые под предлогом того, что представляют в своих стенах искусство, на самом деле поощряют и живут за счет проституции". Два месяца спустя Министерство внутренних дел издало циркуляр, призванный навести порядок в отношениях певичек и хозяев кафе. Ничего не вышло… В музыкальных кафе все равно каждый день был аншлаг, все равно там было полно проституток.
Они ведут себя живо, они молоды, они не слишком задумываются о стыде, одежда подчеркивает всю их телесную красоту, они развлекают клиентов своим видом, разговорами, позами. Они присаживаются за стол к клиенту и "любезничают" с ним. Поднеся ему несколько рюмок, они намекают ему, что не прочь отойти с ним в комнату в отеле близ пивной; хозяева обоих заведений давно обо всем договорились. В каждой пивной есть свои правила: на правом берегу официанток не кормят за счет заведения, и они обязаны платить хозяину известную сумму, в Латинском квартале официантка платит хозяину 2 франка каждое утро, но вечером ей причитается ужин за его счет. Разумеется, собственник тоже получает известный процент от этой деятельности, зависящий от "качества" официантки и от количества "обслуженных" ею клиентов. Когда девушка "хорошо продается", хозяин пивной снимает ей квартиру в близлежащем доходном доме, если только жилой комнаты нет в самой пивной (такое случается, но крайне редко). Режим дня гораздо более щадящий, чем в борделе, — рабочий день начинается в три часа дня, с наступлением полуночи девушка имеет право уйти спать. Пивные были в особенной моде у студентов, лицеистов, служащих, им нравилась эта атмосфера равенства, доступности и сексуальности. В некоторых пивных, например в Мулен-Роз (не путать с Мулен-Руж!), имелся подвал, служивший расширенной задней комнатой; другие отделяли часть общего зала тонкой фанерной перегородкой, за которой помещались узкие комнатки, где "все происходило без какого-либо намека на интимность, тем более что дамам было рекомендовано никоим образом не стараться делать все потише, с тем чтобы клиенты, пришедшие просто пропустить стаканчик в приятной компании, задумались — а не заказать ли им кое-что поинтереснее?".
Каждая пивная превращается в своего рода эротический театр, в котором официантки должны своими костюмами и своей манерой двигаться будоражить воображение присутствующих. "Восточная пивная. Приходите к нам посмотреть на султанш наших дней. Сегодня мы открываем храм Венеры. Весь мир желает видеть его великолепных богинь в их изысканных костюмах". "Блондинки, крашенные перекисью водорода, и рыжие, крашенные хной, чепчики эпохи Возрождения, украшенные поддельными бриллиантами; корсажи, бархат, рукава с прорезями, закатанные по локоть, несвежие воротнички — вот в каком виде они предстают перед вами".
Газовый свет, табачный дым, опьянение, скамейки, обитые рыжей кожей, резкое освещение, сколько хочешь выпивки. В этой горячечной атмосфере везде прячется любовь. Здесь романтические юноши переживают свой первый роман, пусть мимолетный. Нужно быть человеком, совершенно разочарованным в жизни, как Гюисманс, и уставшим от нее, как его герой Дезессент, чтобы презирать и порицать этих сумасшедших, попадающих в ловушку, искусно выставленную здешними девками, которые, несмотря на свой привлекательный вид, все равно паразитируют на обществе, как и все проститутки. "Несмотря ни на что, эти официантки оставались такими же глупыми, такими же корыстными, такими же злыми и такими же отвратительными, как и бордельные проститутки. И те и другие пьют, не испытывая жажды, смеются без причины, сходят с ума от ласк незнакомых людей, осыпают друг друга оскорблениями, постоянно поправляют шиньон без малейшей на то причины; но несмотря ни на что, даже по прошествии стольких лет, парижская молодежь так и не поняла, что девки из пивных были несравненно ниже проституток из великих борделей, как с точки зрения телесной красоты, так и с точки зрения умения одеваться. Боже мой, говорил Дезессент, как же они тупы, эти люди, что толпятся в этих пивных; ведь вдобавок к тому, что они проводят время зря, они еще и забывают об опасности низменных соблазнов, они забывают подсчитать, сколько на самом деле они должны заведению за заказанное вино, не замечают, что им приносят счет на большую сумму, рассчитывая, что они дадут больше чаевых" (Ж.-К. Гюисманс "Наоборот").
То же самое происходит и в провинции — все города наполняются пивными, к неудовольствию торговцев лимонадом, которые пытались себя защитить, отправляя петиции в мэрии. Неконтролируемый рост количества этих заведений, которому способствовало и то, что в пивных без ограничений работали несовершеннолетние, сумел приостановить закон от 24 февраля 1888 года.
кафэЭстафету у пивных приняли кабаре и кафе. Прежние бандерши превратились в держательниц кабаре. В 1905 году комиссариат Монса отметил, что в городе существует более двадцати заведений, прислуга которых в полном составе занимается проституцией. В Анжере все такие заведения находились в одном специально отведенном квартале. В Париже в 1900 году проститутка могла заработать в кафе от 15 до 20 франков в праздничные и выходные дни. Они постоянно переходят из одного кафе в другое, если в какой-то вечер они не находят клиентов, они могут отправиться спать со своим любовником, заплатив хозяину кафе. Клиенты — в основном солдаты и рабочие, алкоголь продается с наценкой с нуля часов. Существуют самые разные типы кафе. Есть кафе с веселой и даже кокетливой обстановкой, в которых бывает приятно посидеть подольше, есть грязные и отвратительные, больше похожие на кабаки, вроде тех, что на бульваре Гренель, в которые ходил Макорлан: "Обстановка была совершенно кошмарная. Стены голые, беленные известью. По стенам подгнившие скамейки, обитые бархатом, некогда красным, а ныне протертым до дыр и странного желтого цвета. Десяток хромоногих столов, истыканных и изрезанных ножом. Клиенты всегда приходят компаниями, уже пьяные, лица их не внушают ничего хорошего; рука инстинктивно тянется к рукоятке кинжала. Когда они уселись, из-за занавески к ним подходит карлик, по его виду не поймешь, какого он пола. В руках у него нечто вроде шарманки, он рывками крутит ее ручку, звучит унылая отвратительная музыка. В этот момент в потолке открывается люк и на лестнице, занимающей половину зала, появляются сначала ступни, затем голые икры, затем короткая розовая ночная рубашка, затем и голова… Кто это? Наверное, когда-то это была женщина, сейчас видно только, что это существо вида homo sapiens и что занятие его — проституция".
В кафе, расположенные рядом с бойнями, ходят странные типы с оружием, полиция туда и нос боится сунуть. В портовых кафе поют странные песни, играет странная музыка, слышна сирена трансатлантического лайнера, матросы пытаются там почувствовать себя на твердой земле. В кафе на бульварах близ Оперы ночью всегда горит очень яркий, враждебный свет, там сонные проститутки в два часа ночи пытаются "склеить" жирных пузатых клиентов, те их совсем не хотят, но боятся слово сказать. В течение ночи обязательно наступает ключевой момент, когда в права вступает желание, когда в комнатушке какого-нибудь жалкого отеля начинается известный всем церемониал:
"Войдя в комнату, мужчина снимает шляпу и промокшее под дождем пальто, кладет на стул свои испачканные грязью брюки. Он бросает на свою спутницу подозрительные взгляды. Потом он ждет, монотонно покачивая головой, пока она будет готова предстать перед ним. Этот момент очень важен для обоих существ, которые совершенно случайно сошлись вместе только для одного — для того, чтобы обменять любовь на деньги. Они почти ничего друг другу не говорят… Они обнялись, они договариваются о том, как они совершат свою сделку. Они внимательно следят друг за другом. В зеркале отражается арабеска, перепутанные линии которой похожи на их сплетенные тела. Внимательный человек заметит пустоту всего происходящего. Иногда, окинув погасшим взглядом несчастную, зарабатывающую в этот самый момент свои деньги, клиент пытается пробудить в ней какое-то чувство. Он старается. Зачем? Ради нее или просто хочет помочь ей лучше сделать ее работу? Никто не может сказать. Но с самого первого момента их встречи женщина ставит барьер его возможностям. Она тоже старается изо всех сил, вкладывает в дело все свое бесстыдство, отдается ему вся без остатка, а он, воспринимая все это как бы издалека, требует от своей партнерши нового…"
Чем ближе к ночи, тем цены ниже. Чем позднее, тем темнее на улицах. Кучера ночью дают клиентам скидки и проститутки тоже. Куда им идти? Игра продолжается в редких ресторанах, открытых допоздна: "Туда ходят для того, чтобы искупаться в роскоши, особенно циничной в отдельных кабинетах. Брутальность и грубость всего происходящего оставляют следы везде: от зеркал — дамы пытаются своими драгоценностями писать на них неприличные слова и даже рисовать непристойные сцены — до роялей, куда распутники ради смеха выкидывают объедки и выливают шампанское".
Девушки пристают даже к самым старым клиентам, толкают их, едят из их тарелок, пьют из их бокалов, затем переходят к следующему столу. Ночной ресторан — последнее прибежище проституток: "Красавица приближается неспешными шагами, небрежно помахивая огромным веером, официанты спотыкаются о шлейф ее платья, ее юбки опрокидывают стулья. Дойдя до места, она ставит свой букет в графин с водой, швыряет на стол шляпку, плащ, веер, все это занимает меньше секунды, подходит хозяин, убирает со стола лишнее, после этого красавица, которую можно здесь же купить, наконец решает присесть".
певичкиВ некоторых ресторанах есть сцена, на ней выступают певички. Котелки, шляпы, черные плащи, шубы — весь присутствующий народ отбивает ритм и аплодирует похабным куплетам, а некоторые парочки под музыку отправляются в отдельные кабинеты. Кабаре с самого начала было местом свиданий, и эта его роль закрепилась за ним не только в Париже, но и по всей стране. В Гренобле в начале XX века было пятьдесят — шестьдесят кафе, где работали от пятисот до двух тысяч проституток. В Рубе в 1881 году домами свиданий служили семьдесят четыре кабаре. В Бресте таких кафе было минимум пятьдесят. В Лионе их было столько, что никто не мог сосчитать, сколько именно. В 1836 году председатель городского совета Кот-дю-Нор в ужасе писал в Министерство юстиции: "Кажется, что в настоящее время эта заразная болезнь поразила все наше общество, весь Кот-дю-Нор охвачен ею, и маленькие деревушки, и большие. В нашем районе, особенно на основных дорогах, располагается значительное количество кабаре, которые на самом деле являются прибежищами проституток и развратников, где предаются пороку юные девушки из наших мест. Ничто не может их удержать, ведь эти же кабаре служат прибежищем для воров и убийц, хранилищем и рынком краденого. Там регулярно происходят кражи, ночные нападения, самые преступные акты насилия".
Кабаре тоже весьма разнообразны. В одних девушек сгоняют на эстраду для того, чтобы убрать подальше от похотливых лап клиентов — в таких местах за выпивку платят вперед, а танец стоит 2 су, в других совсем еще молодые девушки проводят целые дни в отдельных кабинетах, получая плату от хозяина заведения, в третьих вообще только женщины и работают и все торгуют собой, от хозяйки до посудомойки. Клиенты — рабочие, ремесленники — остаются довольны, буржуа ужасаются подобному разврату и пишут петицию за петицией. Полиция реагирует и проводит расследования. Так, 10 июля 1880 года комиссар города Ля Бастид под Бордо[21] направляет своему начальнику следующий доклад: "Мы видели, как периодически клиенты целовали официанток; и даже как официантки целуют клиентов. Также засвидетельствованы случаи, когда посетители усаживали официанток к себе на колени, обнимали их за талию. Периодически официантки садятся с молодыми людьми в закрытые экипажи и курят. Засвидетельствованы случаи, когда клиентам делались непристойные предложения".
Буржуа предпочитают музыкальные кафе. Они вошли в моду в восьмидесятые годы XIX века и стали особенно популярны в провинции. Не существовало ни одного городка, где не было бы своего музыкального кафе с четырьмя-пятью певичками. Певички одновременно проститутки. Мужчины хорошо это знают, и тот, кто поставит певичке бокал шампанского за свой счет, имеет право в перерыве между песнями увести ее в отдельный кабинет. Существует целый рынок труда этих, как они себя называют, "артисток лирического жанра" (центр его находится в Париже), где их нанимают агенты, распространяющие в газетах объявления, привлекающие юных девушек, заинтригованных музыкой и театром. Агенты затем распределяют своих клиенток по музыкальным кафе, где девушки обязаны спать с клиентами до двух, а то и до пяти часов утра. В обмен на это они получают всего лишь обещание вывести их "на большую сцену". Общественное мнение было возмущено поведением этих певичек. С 1903 года профсоюз "артисток лирического жанра" начал вести активную кампанию в защиту своих членов. Вот как об этом писала в 1906 году "Юманите":
"Заработок несчастных составляет 1–5 франков, они вынуждены платить за еду и жилье в заведении, где работают, цены хозяин устанавливает, какие хочет. Певички обязаны спать с теми клиентами, которые их выбрали, если они отказываются, их немедленно выставляют на улицу без выходного пособия… Международный конгресс коммунистов решил призвать национальные комитеты потребовать от исполнительной власти осуществлять отныне надзор и наказывать владельцев театральных и музыкальных агентств за противозаконные действия, а равно и владельцев открытых для публики заведений, которые под предлогом того, что представляют в своих стенах искусство, на самом деле поощряют и живут за счет проституции". Два месяца спустя Министерство внутренних дел издало циркуляр, призванный навести порядок в отношениях певичек и хозяев кафе. Ничего не вышло… В музыкальных кафе все равно каждый день был аншлаг, все равно там было полно проституток.
регистрацияСуществует два типа проституток, работающих вне борделя: легальные проститутки и подпольные проститутки. Первые, как подразумевает их название, зарегистрированы в полиции. Иногда они являются в полицию сами и подают заявление о постановке на учет: в этом случае они проходят процедуру установления личности и медосмотр; иногда их ставят на учет в принудительном порядке — после трех арестов или по доносу соседей. Если о какой- то женщине всем известно, что она проститутка, ее тоже ставят на учет. Но что означает быть проституткой? "Женщину следует считать проституткой, если она совершает следующие действия: пристает к мужчинам на улице, часто посещает кафе и танцевальные залы, принимает незнакомых людей, пришедших к ней с целью предаться разврату, у себя дома, проживает в доме, где живут другие известные проститутки, страдает венерическим заболеванием"[20].
Каждая зарегистрированная таким путем женщина получает книжечку, в которой удостоверяется ее личность, перечисляются ее права, а также имеется таблица, в которую следует заносить результаты регулярных медосмотров, которые она обязывается проходить (как правило, дважды в месяц). Эту книжечку девушке выдают, в зависимости от муниципального законодательства, бесплатно или за небольшую плату; ее она обязана предъявлять полиции по первому требованию. Получив эту книжечку, девушка соглашается выполнять целый ряд ограничений: выходить на панель только в течение получаса после начала зажигания фонарей, не носить одежду ярких цветов, не носить чересчур модную одежду, не заплетать волосы экзотическими способами. Зарегистрированные проститутки не имеют права "громко или навязчиво обращаться к прохожим", не имеют права стоять в окнах, не имеют права стоять на тротуарах, не имеют права собираться в группы, не имеют права искать клиентов в радиусе 20 метров от церквей и других учреждений культа. В Париже они не имели права появляться на крытых улицах, на бульварах от улицы Монмартр до улицы Марии Магдалины, в садах вокруг Пале-Рояля, в садах Тюильри, в Люксембургском саду, в Ботаническом саду, на Елисейских Полях, в районе Собора инвалидов, на старых внешних бульварах, на набережных, на мостах, на пустых улицах… Правил становилось со временем все больше, запреты делались все строже: проституткам запретили появляться в музеях, в библиотеках, на концертах, выходить из дому после девяти вечера в период с 1 мая по 31 июля каждого года, предлагать своим гостям спиртное, угощать их или предлагать им сыграть в карты…
попольеТеперь нам понятно, почему и как девушки становились подпольными проститутками… Среди них есть те, кто никогда и не хотел регистрироваться в полиции, потому ли, что они считали, что в этой профессии надолго не задержатся, потому ли, что боялись полиции в принципе, потому ли, что они — несовершеннолетние… Таких всегда было особенно трудно отличить от других. Среди них есть и такие, кто когда-то работал в домах терпимости и сумел каким-то образом сняться с полицейского учета, например, "пропав без вести" из родного города. Есть и третьи — разорившиеся дамы полусвета, экс-куртизанки, вышедшие на панель заработать денег на черный день. Это для них большое подспорье, оказывается, в этом нет ничего постыдного.
"Итак, вместе с Атлас она выходила на улицы Парижа, ступала на это дно порока, простирающееся во все стороны по грязным аллеям под неровным светом газовых фонарей. Нана вернулась в танцевальные залы на парижских заставах, где она давным-давно в первый раз задрала юбку; она снова увидела, как черны подворотни внешних бульваров, увидела скамейки, на которых ее, пятнадцатилетнюю, целовали мужчины, пока отец бегал по кварталу с ремнем в руках, ища ее. Обе женщины бродили по улицам, заходили в бары и кафе, взбирались по скользким от плевков и пролитого пива лестницам, просто гуляли, стояли, прислонившись к воротам" (Э. Золя "Нана").
Легальные проститутки очень не любят подпольных, пишут в полицию петиции с просьбой принять меры против "недобросовестной конкуренции" с их стороны. Вот что мог прочесть в 1898 году уполномоченный сотрудник мэрии Майенна: "Мы обращаемся к вам от имени восьми несчастных зарегистрированных женщин, обеспокоенные своим тяжким положением, иначе бы они не посмели написать это письмо; дело в том, что мы каждый день видим очень много женщин, которые распутничают гораздо больше нашего, однако не имеют книжечки… Они отбивают у нас наш тяжкий хлеб, и ничто не делается для того, чтобы помешать им".
Эту же жалобу без конца повторяют держательницы борделей; они возмущены тем, что нелегальные проститутки… захватили весь рынок! Хозяин борделя, располагавшегося в доме 106 по бульвару Шапель, сама наивность, пишет: "На меня со всех сторон наступают нелегальные проститутки, даже так скажу — тут вообще все проститутки, кроме меня самого. Прямо перед входом в мое заведение эти уличные девки снимают клиентов, и никто их не гоняет, ни днем, ни ночью… Никто не может попасть в мое заведение без того, чтобы многократно не подвергнуться атаке со стороны этих девок. Они им говорят — ты туда не ходи, там слишком дорого, тебя ограбят, побьют".
Приключения больше не спрятаны за стенами борделей. Тут весь вопрос в тщеславии, в точке зрения. Акт любви давно превратился в игру, в обмен пульсациями, в способ механической разрядки. Как сделать выбор в этом море шлюх, продажных девок, уличных баб? Если подходить к этой армии торговок собственным телом с точки зрения географии, то больше всего в городе девок бульварных. Эти пригородные венеры каждый вечер направляются в центр, всегда выбирая новый путь. Их походка зависит от времени дня, от места, от одежды, они долго ищут себе клиента, долго готовятся; все вместе они походят на роту солдат на параде, отправляющуюся на войну. Они и в самом деле ведут войну: у них очень много врагов на панели, и победа дается нелегко. В тридцатых годах XIX века они все жили в кварталах Глатиньи и Сен-Дени, затем они децентрализовались и разошлись по всем местам города, где только были намеки на ночную жизнь. Они одеты в яркие платья, у них броский макияж, у них волосы выкрашены хной. Они ходят парами или сразу большой толпой, "смеясь, крича, толкаясь с прохожими, словно компания пьяниц, собирая себе подобных везде, где встречает. Одна из них отрывается от общей группы и бежит за мужчиной, другая останавливается, поджидая другого, и эта армия "свободных стрелков" с разведчиками впереди и пехотой позади целый вечер бегает взад-вперед по бульвару, совершая фланговые атаки на всякого, кто им кажется добычей. От этой пахнет чесноком или мускусом, эта через день ходит в богатые кварталы, готовая отдаваться на день что расфуфыренному франту, что старику, у которого жизни осталось на последний вздох. Эта гетера индустриального века, учуяв человека с деньгами, следует за ним, дает понять, что она рядом, присаживаясь и шурша юбкой по земле, незаметно толкая его под локоть, обгоняя его, затем она преграждает ему путь, и прохожий останавливается, как если бы перед ним встала на дыбы лошадь. В таком положении человек не может не взглянуть на нее, не рассмотреть ее повнимательнее. Именно в этот момент она жестом дает ему понять, что именно она умеет делать, и тут же, не дожидаясь ответа, исчезает за ближайшим киоском то ли для того, чтобы денди успел подумать, а хочет ли он ее, и посчитать деньги, то ли для того, чтобы больше его заинтриговать… затем она проходит мимо группы гуляк, забредает на террасу кафе, щипает за руку гарсона, строит ему рожи или показывает язык клиентам".
улицаЭти женщины ничего не боятся. Профессионально обученные похоти, они бросаются на всякого, кто кажется им легкой добычей, расхваливают себя, ведут похабные разговоры, так что потенциальный клиент просто захлебывается в развратных мыслях. Девушки хотят его, хотят его деньги, они выходят на панель со страстью заработать. Их мир — охота на мужчин, ботинки, которые жмут, стычки с конкурентками, грубость прохожих, которые совершенно не стесняются унижать и оскорблять их. В зависимости от района города, в котором они ищут клиентов, проститутки ведут себя по-разному: на улице Нотр-Дам-де-Лоретт они шагают быстро, подобрав юбки, на улице Пельтье они замедляют шаг, а за 150 метров до кафе Риш начинается самое главное. "Выпрямив спину, смеясь во всю глотку, оборачиваясь и провожая взглядами мужчин, которые, в свою очередь, провожают взглядами их самих, они шествуют по улице. Здесь они у себя дома. Здесь — как на восточном базаре, где все стоит три су; здесь их напудренные белые лица, нарумяненные щеки, красные губы, подведенные брови; здесь интересно, здесь необычно, здесь весело. Вплоть до одиннадцати часов вечера они — сама радость, толпа течет мимо них, когда какой-то неуклюжий прохожий их задевает, они просто кричат ему: "Осел!" Они приветливо машут гарсонам в кафе (те машут им обратно), они останавливаются у столиков поговорить с ними, они с удовольствием пьют предложенный им кофе, дожидаясь часа, когда закончатся театральные представления. Но с приближением сначала полуночи, а затем рассвета их настроение меняется, и если к этому времени они хотя бы пару раз не побывали на улице Ларошфуко, то они начинают вести себя, как голодные волчицы, вернувшиеся с неудачной охоты. Под кронами деревьев, вдоль спящих бульваров, с которых постепенно исчезают люди, происходит жестокий торг, произносятся громкие слова, случаются драки" (Э. Золя "Нана").
Торговля на улице начинается на Больших бульварах и площади Пигаль в десять утра и заканчивается поздно ночью. Дела у всех идут по-разному; лучше, разумеется, у молодых, свежих, игривых. Начинающие выходят на панель после пяти вечера, это девушки из провинции, фабричные работницы, явившиеся за дополнительным заработком; они, разумеется, доступны, но часто излишне скромны и сдержанны. Девушки, работающие поздно вечером и ночью, сильно накрашены, они "снимают" клиента более нахально: сладкие слова, непристойные предложения, настойчивые взгляды. "Ну что, ты идешь? Ты пойдешь со мной, я спрашиваю?" Устоять не так просто: едва мужчина отделался от одной проститутки, его тут же обступают другие, они также страстно предлагают ему себя, в конце концов он сдается. К одиннадцати вечера ставки в игре возрастают: девушки, которым этим вечером не везет, злятся, становятся более настойчивыми, сбрасывают цену. Они пытаются изо всех сил заработать хоть что-то: они ищут освещенные пространства, выстраиваются у театральных разъездов, бегают за поздними клиентами кафе, снимают с себя что-то лишнее, возвращаются в кафе, выпивают, бегают от столика к столику, усаживаются на колени к гостям, громко смеются… рынок закрыт.
Они завоевали улицу, теперь это их собственность. Они знают в городе все закоулки. Это — их территория, их орудие труда, они уважают ее, они повелевают ею. Их тело не выдерживает такой работы. У некоторых она легче, чем у других. Некоторые продают себя по низкой цене, зато часто. Освещены Севастопольский бульвар, улица Монмартр, рынки в этих местах люди разглядывают друг друга пристально. Оказывается, не все проститутки — старухи, просящие милостыню. Не все проститутки — истерички, львицами набрасывающиеся на клиентов. Тут есть и любовь, и красота, и нежность, и участие.
"Ничего особенного, Господи. Это просто уличная женщина, она ходит по улице и зарабатывает на жизнь, потому что иным способом это делать очень сложно. Вот мужчина, он останавливается и говорит с этой женщиной, потому что ты, о Господи, создал женщину для нашего удовольствия. Эту женщину зовут Берта, и ты, о Господи, все про нее знаешь. Ничего особенного, просто тигрица, голодная тигрица. Тигрицы испытывают такой же голод, как и агнцы".
Вокзалы, улицы, бульвары, ипподромы — проститутки очень ценят эти места днем. А вечером они повсюду. Традиционно одно из самых горячих мест Парижа — Пале-Рояль, туда ходят иностранцы и приезжие. Квартал Сен-Дени — центр дешевой проституции, на Елисейских Полях все немного дороже, но и девушки более элегантны. Зимой они прячутся в крытых аллеях близ Оперы, особенно на аллее Панорамы, которой подарил бессмертие Золя. В провинции маршруты проституток не так разнообразны, скорее даже монотонны — от вокзала до конца главной улицы и обратно. Общедоступные сады и променады очень популярны у них летом. В Анжере на променаде Бомет в 1855 году земельный инспектор видел "некую Мари Ж., которая задирала юбку и блузку, поднимая ее почти до пояса, надеясь соблазнить кого-нибудь из прохожих… несколько позже он увидел некую девушку А., занимавшуюся тем же самым, она уселась сверху на Л., который лежал на спине, и начала его ласкать самым непристойным образом, что продолжалось в течение четверти часа".
В Париже заниматься любовью в общественных парках или на бульварах сложнее и рискованнее. Поэтому проститутки снимают меблированные комнаты обычно или в центре, или на самой окраине города; там они принимают соблазненных ими клиентов, но сами там не живут — ко взаимной выгоде проститутки и хозяина, который или снижает цену, или сам становится клиентом. Ранним утром они, уставшие за ночь, возвращаются каждая в свою комнату в каком-нибудь отеле.
Каждая зарегистрированная таким путем женщина получает книжечку, в которой удостоверяется ее личность, перечисляются ее права, а также имеется таблица, в которую следует заносить результаты регулярных медосмотров, которые она обязывается проходить (как правило, дважды в месяц). Эту книжечку девушке выдают, в зависимости от муниципального законодательства, бесплатно или за небольшую плату; ее она обязана предъявлять полиции по первому требованию. Получив эту книжечку, девушка соглашается выполнять целый ряд ограничений: выходить на панель только в течение получаса после начала зажигания фонарей, не носить одежду ярких цветов, не носить чересчур модную одежду, не заплетать волосы экзотическими способами. Зарегистрированные проститутки не имеют права "громко или навязчиво обращаться к прохожим", не имеют права стоять в окнах, не имеют права стоять на тротуарах, не имеют права собираться в группы, не имеют права искать клиентов в радиусе 20 метров от церквей и других учреждений культа. В Париже они не имели права появляться на крытых улицах, на бульварах от улицы Монмартр до улицы Марии Магдалины, в садах вокруг Пале-Рояля, в садах Тюильри, в Люксембургском саду, в Ботаническом саду, на Елисейских Полях, в районе Собора инвалидов, на старых внешних бульварах, на набережных, на мостах, на пустых улицах… Правил становилось со временем все больше, запреты делались все строже: проституткам запретили появляться в музеях, в библиотеках, на концертах, выходить из дому после девяти вечера в период с 1 мая по 31 июля каждого года, предлагать своим гостям спиртное, угощать их или предлагать им сыграть в карты…
попольеТеперь нам понятно, почему и как девушки становились подпольными проститутками… Среди них есть те, кто никогда и не хотел регистрироваться в полиции, потому ли, что они считали, что в этой профессии надолго не задержатся, потому ли, что боялись полиции в принципе, потому ли, что они — несовершеннолетние… Таких всегда было особенно трудно отличить от других. Среди них есть и такие, кто когда-то работал в домах терпимости и сумел каким-то образом сняться с полицейского учета, например, "пропав без вести" из родного города. Есть и третьи — разорившиеся дамы полусвета, экс-куртизанки, вышедшие на панель заработать денег на черный день. Это для них большое подспорье, оказывается, в этом нет ничего постыдного.
"Итак, вместе с Атлас она выходила на улицы Парижа, ступала на это дно порока, простирающееся во все стороны по грязным аллеям под неровным светом газовых фонарей. Нана вернулась в танцевальные залы на парижских заставах, где она давным-давно в первый раз задрала юбку; она снова увидела, как черны подворотни внешних бульваров, увидела скамейки, на которых ее, пятнадцатилетнюю, целовали мужчины, пока отец бегал по кварталу с ремнем в руках, ища ее. Обе женщины бродили по улицам, заходили в бары и кафе, взбирались по скользким от плевков и пролитого пива лестницам, просто гуляли, стояли, прислонившись к воротам" (Э. Золя "Нана").
Легальные проститутки очень не любят подпольных, пишут в полицию петиции с просьбой принять меры против "недобросовестной конкуренции" с их стороны. Вот что мог прочесть в 1898 году уполномоченный сотрудник мэрии Майенна: "Мы обращаемся к вам от имени восьми несчастных зарегистрированных женщин, обеспокоенные своим тяжким положением, иначе бы они не посмели написать это письмо; дело в том, что мы каждый день видим очень много женщин, которые распутничают гораздо больше нашего, однако не имеют книжечки… Они отбивают у нас наш тяжкий хлеб, и ничто не делается для того, чтобы помешать им".
Эту же жалобу без конца повторяют держательницы борделей; они возмущены тем, что нелегальные проститутки… захватили весь рынок! Хозяин борделя, располагавшегося в доме 106 по бульвару Шапель, сама наивность, пишет: "На меня со всех сторон наступают нелегальные проститутки, даже так скажу — тут вообще все проститутки, кроме меня самого. Прямо перед входом в мое заведение эти уличные девки снимают клиентов, и никто их не гоняет, ни днем, ни ночью… Никто не может попасть в мое заведение без того, чтобы многократно не подвергнуться атаке со стороны этих девок. Они им говорят — ты туда не ходи, там слишком дорого, тебя ограбят, побьют".
Приключения больше не спрятаны за стенами борделей. Тут весь вопрос в тщеславии, в точке зрения. Акт любви давно превратился в игру, в обмен пульсациями, в способ механической разрядки. Как сделать выбор в этом море шлюх, продажных девок, уличных баб? Если подходить к этой армии торговок собственным телом с точки зрения географии, то больше всего в городе девок бульварных. Эти пригородные венеры каждый вечер направляются в центр, всегда выбирая новый путь. Их походка зависит от времени дня, от места, от одежды, они долго ищут себе клиента, долго готовятся; все вместе они походят на роту солдат на параде, отправляющуюся на войну. Они и в самом деле ведут войну: у них очень много врагов на панели, и победа дается нелегко. В тридцатых годах XIX века они все жили в кварталах Глатиньи и Сен-Дени, затем они децентрализовались и разошлись по всем местам города, где только были намеки на ночную жизнь. Они одеты в яркие платья, у них броский макияж, у них волосы выкрашены хной. Они ходят парами или сразу большой толпой, "смеясь, крича, толкаясь с прохожими, словно компания пьяниц, собирая себе подобных везде, где встречает. Одна из них отрывается от общей группы и бежит за мужчиной, другая останавливается, поджидая другого, и эта армия "свободных стрелков" с разведчиками впереди и пехотой позади целый вечер бегает взад-вперед по бульвару, совершая фланговые атаки на всякого, кто им кажется добычей. От этой пахнет чесноком или мускусом, эта через день ходит в богатые кварталы, готовая отдаваться на день что расфуфыренному франту, что старику, у которого жизни осталось на последний вздох. Эта гетера индустриального века, учуяв человека с деньгами, следует за ним, дает понять, что она рядом, присаживаясь и шурша юбкой по земле, незаметно толкая его под локоть, обгоняя его, затем она преграждает ему путь, и прохожий останавливается, как если бы перед ним встала на дыбы лошадь. В таком положении человек не может не взглянуть на нее, не рассмотреть ее повнимательнее. Именно в этот момент она жестом дает ему понять, что именно она умеет делать, и тут же, не дожидаясь ответа, исчезает за ближайшим киоском то ли для того, чтобы денди успел подумать, а хочет ли он ее, и посчитать деньги, то ли для того, чтобы больше его заинтриговать… затем она проходит мимо группы гуляк, забредает на террасу кафе, щипает за руку гарсона, строит ему рожи или показывает язык клиентам".
улицаЭти женщины ничего не боятся. Профессионально обученные похоти, они бросаются на всякого, кто кажется им легкой добычей, расхваливают себя, ведут похабные разговоры, так что потенциальный клиент просто захлебывается в развратных мыслях. Девушки хотят его, хотят его деньги, они выходят на панель со страстью заработать. Их мир — охота на мужчин, ботинки, которые жмут, стычки с конкурентками, грубость прохожих, которые совершенно не стесняются унижать и оскорблять их. В зависимости от района города, в котором они ищут клиентов, проститутки ведут себя по-разному: на улице Нотр-Дам-де-Лоретт они шагают быстро, подобрав юбки, на улице Пельтье они замедляют шаг, а за 150 метров до кафе Риш начинается самое главное. "Выпрямив спину, смеясь во всю глотку, оборачиваясь и провожая взглядами мужчин, которые, в свою очередь, провожают взглядами их самих, они шествуют по улице. Здесь они у себя дома. Здесь — как на восточном базаре, где все стоит три су; здесь их напудренные белые лица, нарумяненные щеки, красные губы, подведенные брови; здесь интересно, здесь необычно, здесь весело. Вплоть до одиннадцати часов вечера они — сама радость, толпа течет мимо них, когда какой-то неуклюжий прохожий их задевает, они просто кричат ему: "Осел!" Они приветливо машут гарсонам в кафе (те машут им обратно), они останавливаются у столиков поговорить с ними, они с удовольствием пьют предложенный им кофе, дожидаясь часа, когда закончатся театральные представления. Но с приближением сначала полуночи, а затем рассвета их настроение меняется, и если к этому времени они хотя бы пару раз не побывали на улице Ларошфуко, то они начинают вести себя, как голодные волчицы, вернувшиеся с неудачной охоты. Под кронами деревьев, вдоль спящих бульваров, с которых постепенно исчезают люди, происходит жестокий торг, произносятся громкие слова, случаются драки" (Э. Золя "Нана").
Торговля на улице начинается на Больших бульварах и площади Пигаль в десять утра и заканчивается поздно ночью. Дела у всех идут по-разному; лучше, разумеется, у молодых, свежих, игривых. Начинающие выходят на панель после пяти вечера, это девушки из провинции, фабричные работницы, явившиеся за дополнительным заработком; они, разумеется, доступны, но часто излишне скромны и сдержанны. Девушки, работающие поздно вечером и ночью, сильно накрашены, они "снимают" клиента более нахально: сладкие слова, непристойные предложения, настойчивые взгляды. "Ну что, ты идешь? Ты пойдешь со мной, я спрашиваю?" Устоять не так просто: едва мужчина отделался от одной проститутки, его тут же обступают другие, они также страстно предлагают ему себя, в конце концов он сдается. К одиннадцати вечера ставки в игре возрастают: девушки, которым этим вечером не везет, злятся, становятся более настойчивыми, сбрасывают цену. Они пытаются изо всех сил заработать хоть что-то: они ищут освещенные пространства, выстраиваются у театральных разъездов, бегают за поздними клиентами кафе, снимают с себя что-то лишнее, возвращаются в кафе, выпивают, бегают от столика к столику, усаживаются на колени к гостям, громко смеются… рынок закрыт.
Они завоевали улицу, теперь это их собственность. Они знают в городе все закоулки. Это — их территория, их орудие труда, они уважают ее, они повелевают ею. Их тело не выдерживает такой работы. У некоторых она легче, чем у других. Некоторые продают себя по низкой цене, зато часто. Освещены Севастопольский бульвар, улица Монмартр, рынки в этих местах люди разглядывают друг друга пристально. Оказывается, не все проститутки — старухи, просящие милостыню. Не все проститутки — истерички, львицами набрасывающиеся на клиентов. Тут есть и любовь, и красота, и нежность, и участие.
"Ничего особенного, Господи. Это просто уличная женщина, она ходит по улице и зарабатывает на жизнь, потому что иным способом это делать очень сложно. Вот мужчина, он останавливается и говорит с этой женщиной, потому что ты, о Господи, создал женщину для нашего удовольствия. Эту женщину зовут Берта, и ты, о Господи, все про нее знаешь. Ничего особенного, просто тигрица, голодная тигрица. Тигрицы испытывают такой же голод, как и агнцы".
Вокзалы, улицы, бульвары, ипподромы — проститутки очень ценят эти места днем. А вечером они повсюду. Традиционно одно из самых горячих мест Парижа — Пале-Рояль, туда ходят иностранцы и приезжие. Квартал Сен-Дени — центр дешевой проституции, на Елисейских Полях все немного дороже, но и девушки более элегантны. Зимой они прячутся в крытых аллеях близ Оперы, особенно на аллее Панорамы, которой подарил бессмертие Золя. В провинции маршруты проституток не так разнообразны, скорее даже монотонны — от вокзала до конца главной улицы и обратно. Общедоступные сады и променады очень популярны у них летом. В Анжере на променаде Бомет в 1855 году земельный инспектор видел "некую Мари Ж., которая задирала юбку и блузку, поднимая ее почти до пояса, надеясь соблазнить кого-нибудь из прохожих… несколько позже он увидел некую девушку А., занимавшуюся тем же самым, она уселась сверху на Л., который лежал на спине, и начала его ласкать самым непристойным образом, что продолжалось в течение четверти часа".
В Париже заниматься любовью в общественных парках или на бульварах сложнее и рискованнее. Поэтому проститутки снимают меблированные комнаты обычно или в центре, или на самой окраине города; там они принимают соблазненных ими клиентов, но сами там не живут — ко взаимной выгоде проститутки и хозяина, который или снижает цену, или сам становится клиентом. Ранним утром они, уставшие за ночь, возвращаются каждая в свою комнату в каком-нибудь отеле.
читать дальшеВсе пропало. Любовь, супружество, верность. Ценности гибнут. Буржуазия добивается права на развод, мужчины и женщины вместе ходят в бульварные театры и зубоскалят, а на сценах показывают сплошные адюльтеры, любовь теперь украшает разврат, границы добродетели размываются. Любовь в конце XIX века уже не та, что прежде. Ее больше не заслуживают, ее больше не дарят. Ее покупают. Писатели пишут романы о женщинах, которые сбрасывают с себя ярмо покорной мужской руке женственности. Мадам Бовари — сама томность, она взыскует плотской любви. Героиня романа Мопассана "Жизнь" из кожи вон лезет, пытаясь испытывать удовольствие от занятий любовью с мужем. В некоторых буржуазных кругах приобретает популярность идея освобождения женщины. Организуются комитеты в пользу принятия закона о разводах. Женщины все меньше и меньше стесняются появляться на людях в одиночестве. Ментальность эволюционирует, в моде более открытые платья. Париж, если читать описания санитарных врачей, становится столицей порока, который, подобно заразной болезни, распространяется вокруг него и уродует его лицо, так что прохожие видят не роскошь, но лишь жалкие ее остатки. Его сердце захватили армии продажных женщин: они сидят на бульварах, в кафе, в ресторанах, в кабаре, в танцевальных залах, на крепостных стенах, в разрушенных домах, они всем продают свои прелести, зарабатывая этим на хлеб. Невозможно исчислить эту армию развратниц, невозможно загнать ее в рамки. Уже слишком поздно.
А ведь еще недавно какие были времена. Еще недавно все знали, кто есть кто. Еще недавно, сокрушается Шарль Десмаз, "проституция была ограничена, к этому "сословию" принадлежали только известные в известных кругах женщины, все они были зарегистрированы, все они жили в специально отведенных кварталах; а сегодня в Париже их можно встретить везде, на каждой улице, одетыми в самую разную одежду, они даже задают моду окружающим. Еще недавно развратниц было известное ограниченное число, сейчас имя им — легион, их ряды пополняются с каждым днем, к ним идут из мастерских, из магазинов, из театров; на улицах ужасная смесь людей всех возрастов, всех полов, всех пороков; везде можно купить любую добродетель".
Все на продажу — даже честь; улица стала "базаром похоти". Буржуазия яростно переваривает заработанные ею миллионы и, в своем желании копировать все манеры аристократии, начинает думать о любви по-другому. Разумеется, новая жизнь в столице требует сохранения многого из старого мира, нужно получать образование и так далее, но за границей этих социальных условностей пределы благопристойности расширяются до неузнаваемости, границы становятся прозрачными, формы, которые принимает желание, меняются. Зарегистрированные проститутки возбуждают мужчин все меньше и меньше; другое дело — свободная или по крайней мере притворяющаяся свободной женщина, она становится главным объектом желания. Сценарий меняется: девка на улице просто-таки атакует клиента, она предлагает ему себя, она говорит ему непристойности, а вовсе не ждет его смиренно в эротической позе на канапе. Мужчины желают иметь таких партнерш, которых бы они могли унижать в любой момент, когда захотят; им больше не нужны рабыни, прикованные к бандерше. Бордель закрывается, открывается дом свиданий. Новые веяния настолько сильны, что распространяются по всей стране и заражают провинциальные бордели. Закончились времена бравых солдат, любимцев местной мадам, нет больше экономок, которые делают в борделе всю работу. Теперь все — революционеры, все влипают в те истории, в которые хотят, на панель выходят все девки, которые хотят, их эксплуатирует тот, кто хочет. Вот, послушайте типичную речь бандерши тех времен, королевы вымирающей страны; она жалуется на жизнь, она с презрением говорит обо всех новых эксплуататорах плоти, она с гневом обращает свою речь к нам: "Вокруг одни бездельники. Все думают только о том, как бы покутить, где бы выпить, как бы построить рожи; все упрямые, у всех острый язычок, все одна сплошная болтовня… Все они просто кожаные мешки, набитые пороками. Они всегда хотят быть правыми, они по всякому поводу высказывают свое мнение, если ты им что не так сказал, то они ба-бах! разворачиваются, хватают свои вещи и до свидания!
"Ах, мы больше никогда не встретимся! Как замечательно — никогда больше не видеть ваш вонючий барак!"
Вот так вот! Просто! Они разворачиваются и уходят.
В прежние времена деревенские девушки были скромные, слушались, ради своей старой мамы или малолетнего ребенка они трудились с ночи до утра, они были преданы хозяину, они следили за интересами дома. Они все были просто птички божьи, ими было так легко командовать. Эта сделала что-то не так, ну так она исправится. Эта поддерживает своих стариков, эта растит ребенка: каждый день они писали письма домой, родители приезжали к ним в гости. Можно было подумать, что у нас тут монастырь, так все благочинно и пристойно! Такие умилительные сцены. И больше того: иные умудрялись накопить на приданое, уезжали домой, выходили замуж, становились великолепными матерями, жили в мире и согласии с отцом своих детей.
Больше уж нет таких пансионерок, их племя вымерло. Хоть траур по ним надевай!"
С самого начала пятидесятых годов XIX века начинается упадок, и он уж никогда не сменится расцветом. Тенденция особенно ясна во времена Второй империи: бордели закрываются, число работающих девушек в оставшихся уменьшается. Прежде всего это касается Парижа, где в результате реконструкции, проведенной бароном Османом, снесли очень много непригодного для жизни жилья в центре города и тем самым радикально изменили географически соотношение спроса и предложения на рынке любви. Затем то же самое произошло в провинции. В Лилле, например, в 1876 году было двадцать три борделя, а в 1888 году уже только шесть. Что это, приватизация сексуальности? Следствие регламентаризма, который в конце концов сделал легальную проституцию настолько тяжелым ремеслом, что она исчезла, так как этим больше нельзя было зарабатывать деньги? Сложно сказать. Стремление регламентировать порок, регистрировать продажных девок, классифицировать их привело к противоположному результату: число зарегистрированных проституток упало, борделям становилось все труднее и труднее набирать новые кадры, число "непокорных" неуклонно росло. Что любопытно: все это происходило не только во Франции, но и во всей Европе и даже во всем мире! Борделей становится все меньше, но масштабы проституции при этом увеличиваются. Меняется внешний облик городов. "Горячие" кварталы сносят, цены на землю не позволяют возводить новые бордели, а позволяют лишь строить доходные дома с меблированными комнатами и дома свиданий. Кроме этого, происходит отток клиентов! Что они, начитались феминистских брошюрок и им стало неприятно смотреть на такие серали, где собраны, как в зоопарке, женщины разных сортов? Вместо того чтобы без единого слова выбрать девушку, тут же подняться с ней в комнату и немедленно перейти к делу, они долго разговаривают, шутят, это так легко, и только потом идут в меблированные комнаты. Поиск продажных девок напоминает охоту, что только усиливает интерес. Добавим сюда и изменение общественного мнения относительно открытия новых домов: если в прошлые времена местные коммерсанты только что не настаивали на открытии борделей, то теперь они яростно этому сопротивляются, посылая в полицию петицию за петицией. Клиенты тоже стали очень разборчивы, так что бандершам пришлось прибегать к самым грязным приемам конкурентной борьбы.
Это происходит и в Париже, и в Обри-лез-Эпинетте: "Клиенты воротят нос, ворчат, им все не нравится… новая мебель день ото дня все хуже… и конкуренция, ужасная, теперь все можно показывать прямо на улице, а эти фабричные девки… ах, месье Жак, эти фабричные девки! А полиция закрывает на все это глаза, ничего не делает, а мне все чинит и чинит препятствия. За каждым, самым незначительным нарушением может последовать приказ о закрытии… Это как град в апреле! Фабричные девки отдаются за двадцать су, это в несколько раз дешевле, чем у меня, и где! везде! прямо в поле, за изгородью, где их сняли, там они и отдаются, а у меня-то два франка, никак не меньше, а если клиент на ночь хочет остаться, то пять… но что тут скажешь, у меня заведение, оно работает, это же не авантюра какая, серьезное дело…
Мы не можем их победить".
Постройка фортификационных сооружений вокруг Парижа, начавшаяся в сороковые годы XIX века, привлекла в столицу массу военных и массу рабочих, вследствие чего резко возрос спрос на "половые" услуги. Незарегистрированные проститутки работали в кабаре, которые тут же превратились в нелегальные дома разврата. Чтобы бороться с этой моральной и санитарной угрозой, комиссия под руководством префекта Делессера превратила эти кабаре в новые дома терпимости. Это дало возможность добродетельным гражданам спать спокойно. Почти. Поскольку полиции пришлось разрешить хозяйкам этих домов открывать при них кафе — иначе новый закон не удалось бы провести. Как кусали локти старые бандерши! С тех пор дома терпимости с кафе стали нормой, особенно если располагались в низкоэтажных домах в пригородах Парижа. В результате произошло смешение жанров, проститутки стали доступны почти везде — в любом месте, где продавали спиртное в розлив. Уравнение простое: алкоголь = опьянение = возбуждение. Как же тут устоять?
"Присутствие в кафе девушек необыкновенно сильно возбуждает сидящих там бездельников; сначала они, глядя на этих девиц, напиваются, потом, глядя на них же уже пьяными глазами, решают, что не могут больше сопротивляться желанию предаться разврату. Очень часто можно видеть, особенно в дни выплаты жалованья, как рабочие, отцы семейств, в компании своих коллег отправляются в кафе, где и не собираются пить, но, выпив стаканчик за компанию, не могут остановиться и выходят из кафе, забыв там половину своего недельного заработка, а то и все наличные деньги".
Бордель умирает. И в этот момент его начинают защищать, поддерживать! С целью, разумеется, защитить общественную мораль. Власти недвусмысленно заявляют: концентрация порока в одном месте делает его прозрачным и подконтрольным. Оттого, что продажные девки появляются повсюду, идет беспорядок, разгораются порочные страсти, распространяются болезни. Полиция всегда старалась локализовать разврат:
"Власти разрешают создание места, где предаются разврату, только тогда, когда таковое есть следствие убедительно показанной необходимости, то есть когда такое место создается в районе, где очень много незарегистрированных проституток. Для полиции создание такого места — эффективный способ локализовать это зло, так как в таком месте за ним легко наблюдать и контролировать, а также и наказывать в случае необходимости; это также удар по нелегальной проституции".
Дома терпимости и дома свиданий в Париже
Так, возведение новых домов терпимости объявляется полезным как средство борьбы с эпидемией незарегистрированных проституток. Но эти действия властей не сумели предотвратить катастрофу. В новых домах терпимости, как и в старых, требуется персонал, и его подбирают наудачу: девушки уходят из борделя по своему желанию, бандершам приходится нанимать других с ближайшей улицы, а ушедшие направляются в танцевальные залы или в другие заведения, где разрешается присутствовать свободным женщинам. В мире домов любви происходит революция. Можно сказать, мы видим рождение новой категории: пансионерки экстерном. Все бордели и дома терпимости превращаются просто в дома свиданий. Днем сотрудницы этих заведений — обычные работницы на фабриках или слуги, вечером они же — продажные девки, все они пытаются заработать чуть побольше денег, чтобы свести концы с концами. Муниципальные власти пытались навести здесь какой-то порядок, разрабатывали разные классификации; так, в Рубе завели специальную категорию "дом терпимости с персоналом, живущим вне дома" и требовали от держательниц таких домов нанимать только девушек, у которых есть выданная властями карточка, вести реестр своих "сотрудниц" и направлять их регулярно на медосмотр.
17 июля 1880 года был принят закон, устанавливающий свободу торговли для всех заведений, торгующих напитками. Немедленным следствием этого явилось то, что кабаре стали рабочей площадкой для сводников: хозяева трактиров устраивали на втором этаже или за задней стеной комнатки, в которых официантки в перерыве между подачей блюд могли "обслуживать" клиентов, пришедших за другим, и чем быстрее, тем лучше. Девки наводнили кабаре, они теперь были не где-то спрятаны, а находились здесь, на виду, на расстоянии протянутой руки. Зачем мужчинам теперь идти в какие-то дома с дурной репутацией, где к тому же стало стыдно появляться? И разве не правду говорят, что теперь в этих домах уже не девушки, а одни только старухи, которые и забыли, как дело-то делается?
У каждой своя территория. Рабочий класс ходит в кабаре, в кафе, в танцевальные залы. Буржуазия — в рестораны, в антикварные магазины, в дома свиданий. Некоторые парижские рестораны с одиннадцати часов вечера становились местами проведения самых настоящих оргий, если верить Карлье. "Своего рода витриной для этих дам служил отдельный кабинет, обставленный как будуар добропорядочной хозяйки какого-нибудь заведения, где есть туалетный столик, вазы, где пахнет духами; там есть все, кроме духа самоуважения. Клиенты и проститутки так близко, что задевают друг друга локтями, потом смотрят друг на друга оценивающим взглядом, как на восточном базаре. Страсть богачей к изыскам уничтожила пренебрежение к этой ранее презираемой профессии, и те, кто получает от всех этих извращений удовольствие, имеют достаточно связей наверху, чтобы избежать не то что уголовной ответственности, но даже административных мер".
Ресторан становится и местом, где представители обоих полов ухаживают друг за другом, пытаясь друг друга "снять". Атлас как-то раз приводит Нану в кафе своих хозяев, на улице Мартир. В кафе три салона, во всех трех очень много женщин. "Там за столами сидело, наверное, около сотни клиенток, без всякого разбора, большинству было под сорок, многие были просто огромные, жирные, с отечными лицами, лоснящимися губами; посреди этого моря грудей и животов можно было заметить нескольких стройных симпатичных девушек с видом инженю, но уже с повадками опытных развратниц — эти только начинали свою карьеру, они делали свои первые шаги в танцевальных залах, а в это кафе их привела какая-то из клиенток на радость этим жирным бабам, которые, почуяв запах их молодости, толкались вокруг них, как дети вокруг клетки с медведем, угощали их".
Были и другие места, где можно было купить любовь представителя своего же пола, также замаскированные под благонравные заведения, например, антикварный магазин; их особенно ценили известные специалисты по… предметам искусства. Снаружи ничто не говорило о том, что в этом заведении можно купить любовь. Товары были аккуратно разложены по витринам, к каждому была приложена этикетка с ценой; на самом деле эти цены — шифры, обозначающие девушек и юношей, которых можно купить в этом месте. Клиент, изучив содержимое витрин, показывает пальцем на ту или иную этикетку; продавщица берет эту этикетку и приглашает клиента пройти в заднюю комнату. На самом деле это спальня, где клиента или клиентку уже ждет его, соответственно, юноша или девушка.
И на внешних бульварах, и в самом сердце города, и в богатых кварталах, и в кварталах новостроек можно найти следы этой болезни, "гангрены порока". Иные моралисты просто сходят с ума от ненависти к этому факту; так, Десмаз видел во всяком доходном доме, во всякой меблированной комнате место, где предаются разврату!
А ведь еще недавно какие были времена. Еще недавно все знали, кто есть кто. Еще недавно, сокрушается Шарль Десмаз, "проституция была ограничена, к этому "сословию" принадлежали только известные в известных кругах женщины, все они были зарегистрированы, все они жили в специально отведенных кварталах; а сегодня в Париже их можно встретить везде, на каждой улице, одетыми в самую разную одежду, они даже задают моду окружающим. Еще недавно развратниц было известное ограниченное число, сейчас имя им — легион, их ряды пополняются с каждым днем, к ним идут из мастерских, из магазинов, из театров; на улицах ужасная смесь людей всех возрастов, всех полов, всех пороков; везде можно купить любую добродетель".
Все на продажу — даже честь; улица стала "базаром похоти". Буржуазия яростно переваривает заработанные ею миллионы и, в своем желании копировать все манеры аристократии, начинает думать о любви по-другому. Разумеется, новая жизнь в столице требует сохранения многого из старого мира, нужно получать образование и так далее, но за границей этих социальных условностей пределы благопристойности расширяются до неузнаваемости, границы становятся прозрачными, формы, которые принимает желание, меняются. Зарегистрированные проститутки возбуждают мужчин все меньше и меньше; другое дело — свободная или по крайней мере притворяющаяся свободной женщина, она становится главным объектом желания. Сценарий меняется: девка на улице просто-таки атакует клиента, она предлагает ему себя, она говорит ему непристойности, а вовсе не ждет его смиренно в эротической позе на канапе. Мужчины желают иметь таких партнерш, которых бы они могли унижать в любой момент, когда захотят; им больше не нужны рабыни, прикованные к бандерше. Бордель закрывается, открывается дом свиданий. Новые веяния настолько сильны, что распространяются по всей стране и заражают провинциальные бордели. Закончились времена бравых солдат, любимцев местной мадам, нет больше экономок, которые делают в борделе всю работу. Теперь все — революционеры, все влипают в те истории, в которые хотят, на панель выходят все девки, которые хотят, их эксплуатирует тот, кто хочет. Вот, послушайте типичную речь бандерши тех времен, королевы вымирающей страны; она жалуется на жизнь, она с презрением говорит обо всех новых эксплуататорах плоти, она с гневом обращает свою речь к нам: "Вокруг одни бездельники. Все думают только о том, как бы покутить, где бы выпить, как бы построить рожи; все упрямые, у всех острый язычок, все одна сплошная болтовня… Все они просто кожаные мешки, набитые пороками. Они всегда хотят быть правыми, они по всякому поводу высказывают свое мнение, если ты им что не так сказал, то они ба-бах! разворачиваются, хватают свои вещи и до свидания!
"Ах, мы больше никогда не встретимся! Как замечательно — никогда больше не видеть ваш вонючий барак!"
Вот так вот! Просто! Они разворачиваются и уходят.
В прежние времена деревенские девушки были скромные, слушались, ради своей старой мамы или малолетнего ребенка они трудились с ночи до утра, они были преданы хозяину, они следили за интересами дома. Они все были просто птички божьи, ими было так легко командовать. Эта сделала что-то не так, ну так она исправится. Эта поддерживает своих стариков, эта растит ребенка: каждый день они писали письма домой, родители приезжали к ним в гости. Можно было подумать, что у нас тут монастырь, так все благочинно и пристойно! Такие умилительные сцены. И больше того: иные умудрялись накопить на приданое, уезжали домой, выходили замуж, становились великолепными матерями, жили в мире и согласии с отцом своих детей.
Больше уж нет таких пансионерок, их племя вымерло. Хоть траур по ним надевай!"
С самого начала пятидесятых годов XIX века начинается упадок, и он уж никогда не сменится расцветом. Тенденция особенно ясна во времена Второй империи: бордели закрываются, число работающих девушек в оставшихся уменьшается. Прежде всего это касается Парижа, где в результате реконструкции, проведенной бароном Османом, снесли очень много непригодного для жизни жилья в центре города и тем самым радикально изменили географически соотношение спроса и предложения на рынке любви. Затем то же самое произошло в провинции. В Лилле, например, в 1876 году было двадцать три борделя, а в 1888 году уже только шесть. Что это, приватизация сексуальности? Следствие регламентаризма, который в конце концов сделал легальную проституцию настолько тяжелым ремеслом, что она исчезла, так как этим больше нельзя было зарабатывать деньги? Сложно сказать. Стремление регламентировать порок, регистрировать продажных девок, классифицировать их привело к противоположному результату: число зарегистрированных проституток упало, борделям становилось все труднее и труднее набирать новые кадры, число "непокорных" неуклонно росло. Что любопытно: все это происходило не только во Франции, но и во всей Европе и даже во всем мире! Борделей становится все меньше, но масштабы проституции при этом увеличиваются. Меняется внешний облик городов. "Горячие" кварталы сносят, цены на землю не позволяют возводить новые бордели, а позволяют лишь строить доходные дома с меблированными комнатами и дома свиданий. Кроме этого, происходит отток клиентов! Что они, начитались феминистских брошюрок и им стало неприятно смотреть на такие серали, где собраны, как в зоопарке, женщины разных сортов? Вместо того чтобы без единого слова выбрать девушку, тут же подняться с ней в комнату и немедленно перейти к делу, они долго разговаривают, шутят, это так легко, и только потом идут в меблированные комнаты. Поиск продажных девок напоминает охоту, что только усиливает интерес. Добавим сюда и изменение общественного мнения относительно открытия новых домов: если в прошлые времена местные коммерсанты только что не настаивали на открытии борделей, то теперь они яростно этому сопротивляются, посылая в полицию петицию за петицией. Клиенты тоже стали очень разборчивы, так что бандершам пришлось прибегать к самым грязным приемам конкурентной борьбы.
Это происходит и в Париже, и в Обри-лез-Эпинетте: "Клиенты воротят нос, ворчат, им все не нравится… новая мебель день ото дня все хуже… и конкуренция, ужасная, теперь все можно показывать прямо на улице, а эти фабричные девки… ах, месье Жак, эти фабричные девки! А полиция закрывает на все это глаза, ничего не делает, а мне все чинит и чинит препятствия. За каждым, самым незначительным нарушением может последовать приказ о закрытии… Это как град в апреле! Фабричные девки отдаются за двадцать су, это в несколько раз дешевле, чем у меня, и где! везде! прямо в поле, за изгородью, где их сняли, там они и отдаются, а у меня-то два франка, никак не меньше, а если клиент на ночь хочет остаться, то пять… но что тут скажешь, у меня заведение, оно работает, это же не авантюра какая, серьезное дело…
Мы не можем их победить".
Постройка фортификационных сооружений вокруг Парижа, начавшаяся в сороковые годы XIX века, привлекла в столицу массу военных и массу рабочих, вследствие чего резко возрос спрос на "половые" услуги. Незарегистрированные проститутки работали в кабаре, которые тут же превратились в нелегальные дома разврата. Чтобы бороться с этой моральной и санитарной угрозой, комиссия под руководством префекта Делессера превратила эти кабаре в новые дома терпимости. Это дало возможность добродетельным гражданам спать спокойно. Почти. Поскольку полиции пришлось разрешить хозяйкам этих домов открывать при них кафе — иначе новый закон не удалось бы провести. Как кусали локти старые бандерши! С тех пор дома терпимости с кафе стали нормой, особенно если располагались в низкоэтажных домах в пригородах Парижа. В результате произошло смешение жанров, проститутки стали доступны почти везде — в любом месте, где продавали спиртное в розлив. Уравнение простое: алкоголь = опьянение = возбуждение. Как же тут устоять?
"Присутствие в кафе девушек необыкновенно сильно возбуждает сидящих там бездельников; сначала они, глядя на этих девиц, напиваются, потом, глядя на них же уже пьяными глазами, решают, что не могут больше сопротивляться желанию предаться разврату. Очень часто можно видеть, особенно в дни выплаты жалованья, как рабочие, отцы семейств, в компании своих коллег отправляются в кафе, где и не собираются пить, но, выпив стаканчик за компанию, не могут остановиться и выходят из кафе, забыв там половину своего недельного заработка, а то и все наличные деньги".
Бордель умирает. И в этот момент его начинают защищать, поддерживать! С целью, разумеется, защитить общественную мораль. Власти недвусмысленно заявляют: концентрация порока в одном месте делает его прозрачным и подконтрольным. Оттого, что продажные девки появляются повсюду, идет беспорядок, разгораются порочные страсти, распространяются болезни. Полиция всегда старалась локализовать разврат:
"Власти разрешают создание места, где предаются разврату, только тогда, когда таковое есть следствие убедительно показанной необходимости, то есть когда такое место создается в районе, где очень много незарегистрированных проституток. Для полиции создание такого места — эффективный способ локализовать это зло, так как в таком месте за ним легко наблюдать и контролировать, а также и наказывать в случае необходимости; это также удар по нелегальной проституции".
Дома терпимости и дома свиданий в Париже
Так, возведение новых домов терпимости объявляется полезным как средство борьбы с эпидемией незарегистрированных проституток. Но эти действия властей не сумели предотвратить катастрофу. В новых домах терпимости, как и в старых, требуется персонал, и его подбирают наудачу: девушки уходят из борделя по своему желанию, бандершам приходится нанимать других с ближайшей улицы, а ушедшие направляются в танцевальные залы или в другие заведения, где разрешается присутствовать свободным женщинам. В мире домов любви происходит революция. Можно сказать, мы видим рождение новой категории: пансионерки экстерном. Все бордели и дома терпимости превращаются просто в дома свиданий. Днем сотрудницы этих заведений — обычные работницы на фабриках или слуги, вечером они же — продажные девки, все они пытаются заработать чуть побольше денег, чтобы свести концы с концами. Муниципальные власти пытались навести здесь какой-то порядок, разрабатывали разные классификации; так, в Рубе завели специальную категорию "дом терпимости с персоналом, живущим вне дома" и требовали от держательниц таких домов нанимать только девушек, у которых есть выданная властями карточка, вести реестр своих "сотрудниц" и направлять их регулярно на медосмотр.
17 июля 1880 года был принят закон, устанавливающий свободу торговли для всех заведений, торгующих напитками. Немедленным следствием этого явилось то, что кабаре стали рабочей площадкой для сводников: хозяева трактиров устраивали на втором этаже или за задней стеной комнатки, в которых официантки в перерыве между подачей блюд могли "обслуживать" клиентов, пришедших за другим, и чем быстрее, тем лучше. Девки наводнили кабаре, они теперь были не где-то спрятаны, а находились здесь, на виду, на расстоянии протянутой руки. Зачем мужчинам теперь идти в какие-то дома с дурной репутацией, где к тому же стало стыдно появляться? И разве не правду говорят, что теперь в этих домах уже не девушки, а одни только старухи, которые и забыли, как дело-то делается?
У каждой своя территория. Рабочий класс ходит в кабаре, в кафе, в танцевальные залы. Буржуазия — в рестораны, в антикварные магазины, в дома свиданий. Некоторые парижские рестораны с одиннадцати часов вечера становились местами проведения самых настоящих оргий, если верить Карлье. "Своего рода витриной для этих дам служил отдельный кабинет, обставленный как будуар добропорядочной хозяйки какого-нибудь заведения, где есть туалетный столик, вазы, где пахнет духами; там есть все, кроме духа самоуважения. Клиенты и проститутки так близко, что задевают друг друга локтями, потом смотрят друг на друга оценивающим взглядом, как на восточном базаре. Страсть богачей к изыскам уничтожила пренебрежение к этой ранее презираемой профессии, и те, кто получает от всех этих извращений удовольствие, имеют достаточно связей наверху, чтобы избежать не то что уголовной ответственности, но даже административных мер".
Ресторан становится и местом, где представители обоих полов ухаживают друг за другом, пытаясь друг друга "снять". Атлас как-то раз приводит Нану в кафе своих хозяев, на улице Мартир. В кафе три салона, во всех трех очень много женщин. "Там за столами сидело, наверное, около сотни клиенток, без всякого разбора, большинству было под сорок, многие были просто огромные, жирные, с отечными лицами, лоснящимися губами; посреди этого моря грудей и животов можно было заметить нескольких стройных симпатичных девушек с видом инженю, но уже с повадками опытных развратниц — эти только начинали свою карьеру, они делали свои первые шаги в танцевальных залах, а в это кафе их привела какая-то из клиенток на радость этим жирным бабам, которые, почуяв запах их молодости, толкались вокруг них, как дети вокруг клетки с медведем, угощали их".
Были и другие места, где можно было купить любовь представителя своего же пола, также замаскированные под благонравные заведения, например, антикварный магазин; их особенно ценили известные специалисты по… предметам искусства. Снаружи ничто не говорило о том, что в этом заведении можно купить любовь. Товары были аккуратно разложены по витринам, к каждому была приложена этикетка с ценой; на самом деле эти цены — шифры, обозначающие девушек и юношей, которых можно купить в этом месте. Клиент, изучив содержимое витрин, показывает пальцем на ту или иную этикетку; продавщица берет эту этикетку и приглашает клиента пройти в заднюю комнату. На самом деле это спальня, где клиента или клиентку уже ждет его, соответственно, юноша или девушка.
И на внешних бульварах, и в самом сердце города, и в богатых кварталах, и в кварталах новостроек можно найти следы этой болезни, "гангрены порока". Иные моралисты просто сходят с ума от ненависти к этому факту; так, Десмаз видел во всяком доходном доме, во всякой меблированной комнате место, где предаются разврату!
любовникиНи денег, ни свободы, ни права на личную жизнь, ни одной настоящей возможности чувствовать, пользоваться своим телом — ведя такую жизнь, проститутки постоянно переживают лишения морального и психологического плана. Чтобы как-то излечить себя от этого отсутствия частной жизни, они создают тайники в своей душе, места, которые в самом деле принадлежат им, этакие святая святых. Там они хранят своих любовников. У каждой проститутки есть любовник. Это может быть случайно встреченный прохожий, бывший клиент, любовник неверный, любовник-подонок, любовник-сводник, любовник-коммивояжер, любовник-студент. Это человек, которого они обожествляют, которому они поклоняются, за которого они готовы умереть, человек, который дарит им радость, человек, который заставляет их забыть о той толпе самцов, которые насилуют их по нескольку раз в день. С ним и только с ним им весело. От него они рожают детей. С ними они выходят на прогулки, посещают кафе, других посмотреть и себя показать. Под своей вульгарной маской шлюхи проститутка хранит этого человека, который — вся ее частная, личная жизнь. Он не клиент — он не платит. Он — то же самое, что любовник у обычной замужней женщины. Когда девушка поступает в бордель, она требует от бандерши соблюдения определенных условий относительно своего любовника: он должен иметь право посещать ее два — четыре раза в неделю и один раз в неделю выводить ее после обеда на прогулку. Бандерша обычно соглашается на эти условия, так как иначе девушка отправится искать работу в другой бордель. Их страсть иногда столь сильна, что они порой полностью содержат своего любовника, переходят из борделя в бордель и переезжают из города в город, следуя за ним. Так, гонкуровская Элиза ездит за своим любовником-коммивояжером, нанимаясь туда и сюда, только чтобы быть с ним вместе. Напрасно он старается игнорировать ее, бьет ее, оскорбляет — она все равно следует за ним и требует, чтобы он был с ней. Конечно, любовник может быть и вежливым, щедрым, действительно любить свою девушку, в таком случае отношения превращаются в крепкую связь. Тогда у девушки появляется шанс окончательно покинуть бордель и зажить вместе со своим уже не любовником, а возлюбленным, который отправится в полицию и потребует, чтобы ее сняли с учета проституток. Правда, получить положительное решение этого дела очень сложно, так как полицейские всегда априори сомневаются в искренности намерений таких людей, желающих якобы начать новую жизнь… с проституткой!
Так, в 1871 году полицейский комиссар Анжера просит соответствующий департамент мэрии не рассматривать дело проститутки по имени Мари, которая желает отныне жить вместе с неким мужчиной и поставить крест на своей прошлой жизни: "эта девка недостойна того, чтобы тратить на нее ваше драгоценное время, она не просто аморальна, она еще и не желает знать свое место".
отъездТе, кому удается вырваться из пут своей профессии, крайне немногочисленны (проститутка прикована к своему ремеслу; она его раба, даже с точки зрения закона), а у тех, кому удается заставить полицию снять себя с учета (таких всего 5–6 %), в качестве основной причины снятия с учета указана старость, болезнь или… тот факт, что они сами стали бандершами. Некоторые решаются вернуться в свою семью или пойти в служанки. Пока девушка живет в борделе, она, как правило, ведет себя послушно, если она его покидает, то это происходит мирным путем. Ален Корбен сумел найти в национальных архивах лишь единственный случай, когда "пансионерки" перешли к активным действиям: в 1867 году в Партене девушки, желая вновь обрести свободу, подожгли свой бордель. Часто они думают переехать куда-либо, полагая, что в других местах жизнь будет не так ужасна. Поэтому они как бы постоянно "сидят на чемоданах". Однажды ранним утром они выбираются из спальни, надевают на себя, что могут найти, и отправляются куда глаза глядят. Самые наглые используют для побега выезд на природу с хозяйкой, изобретая какой-нибудь предлог. Так, некая девушка, едва выйдя на улицу с бандершей, бросила ей в лицо: "До встречи, я покидаю вас, если умеете бегать, попробуйте меня догнать!" Девушка убежала и пешком отправилась в Перигё, без единого су в кармане. Сотрудник вокзала в Либурне нашел ее в сточной канаве посреди ночи, умирающую с голода. Прошло пять дней, и изголодавшейся девушке не осталось ничего, кроме как наняться в другой бордель в Бордо…
Бандерши прилагают все усилия, чтобы отыскать сбежавших от них "сотрудниц", которые покинули их, не вернув долги. Со своей стороны, девушки обращаются в полицию своего родного города с требованием организовать изъятие у бандерши принадлежащей им одежды. В 1851 году некая дама требует у комиссара послать полицию в бордель, где она раньше работала, и изъять у хозяйки принадлежащие ей вещи: две крашеные юбки, две ситцевые юбки, хлопковый передник, шерстяное платье, корсет, две ночные рубашки, четыре носовых платка. Со временем все больше и больше девушек стало сбегать из борделей, так что к концу XIX века образовалась целая армия кочующих проституток. Жак Терно подсчитал, что к XX веку для половины всех проституток срок работы в каждом борделе длился не более месяца. В лионских борделях с 1885 по 1914 год в среднем 39 % проституток работали в одном борделе не более месяца, а еще 19,7 % — не более двух. Сначала они бегут в близлежащие города, все глубже залезают в долги, двумя руками держась за свою свободу. Бандерши вынуждены были привыкнуть к такой текучести кадров, успокаивая себя тем, что клиенты любят, когда в борделе все время новые девки. Отслеживая перемещения проституток из одного региона в другой, можно сделать вывод о том, что каждый год персонал среднего борделя обновлялся на две трети, а порой и на три четверти, и целиком обновлялся каждый третий год. Некоторые бандерши пытаются давить на девушек, которых клиенты любят больше других, и не дать им уехать. В борделе, где работала Элиза, мадам прибегла к помощи всех своих "сотрудниц", пытаясь убедить Элизу передумать: "Толстушка захныкала, сказала, что она очень несчастна, извинилась за свои слезы, ведь она "не находит себе места", а затем она подтолкнула к Элизе стоявших рядом семерых женщин, каждая из которых целовала свою подругу, пыталась ласками и дружескими уговорами убедить ее остаться; на лице у всех было написано всамделишное горе, они пытались всучить ей какие-то мелочи, но Элиза осталась непреклонна. Она была сама воля, она никогда не возьмет назад свои слова, сказанные в гневе, она была согласна, по ее собственным словам, быть стертой в порошок, но не уступить".
По приказу министра внутренних дел Франции в 1836 году было проведено расследование всех этих массовых отъездов, и по результатам был издан циркуляр, в котором подчеркивалось, что такая постоянная миграция может привести к еще большему падению нравов и уменьшению эффективности контроля. Если раньше девушка не могла покинуть бордель, не заплатив свои долги или не получив подтверждение от другой бандерши о том, что та заплатит ее долги, то теперь девушка просто бежала из одного борделя и нанималась в другой, а затем бежала в третий, и т. д. Конкуренция между бандершами стала настолько острой, что они стали просто выгонять заговорщиц, подбивавших своих "коллег" к побегу, но если пострадавшая от побега девушки бандерша вздумает жаловаться, ей пригрозят тюрьмой: "Если девушка симпатичная, стройная, если к ней ходят богачи, то ее быстренько переманивают в другой дом, куда богачи заходят чаще. Так девушки и переезжают с места на место, а иные прячутся от всех и занимаются своим делом тайно".
Лишь немногие доживают в борделе до старости. Как только их плоть перестает быть привлекательной для клиентов, их вышвыривают на улицу, а там они попадают за решетку или в больницу. Самые добрые бандерши, желая обезопасить своих бывших "сотрудниц" от такого ужасного конца, предлагают им стать экономками за стол и дом в своем же борделе. К тому же, если клиентов очень много, то и они сгодятся, или вдруг какой сумасшедший старик забредет… Самые хитрые, самые находчивые умудряются устроить все так, что сбывается их главная мечта — выйти замуж за богача или, еще лучше, за… хозяина борделя! Они выходят из игры и доживают остаток дней своих в счастье, покое и безвестности.
Иные поэты рисовали идиллические картины старости бывших проституток. В старости больше нет порока, нет страсти, все забыто. Роскошь осталась в прошлом, грехи отпущены. Да, тело постарело, но со временем ушло и презрение, и позор. Бывшая проститутка снова стала женщиной.
Те же "жрицы любви", для которых не прошли даром слова добродетельных женщин, бросают все и уходят в монастырь. Они скрываются в кельях, полные раскаяния, и проводят остаток дней своих за воротами, над которыми висит весьма подходящая вывеска: "Убежище Богородицы". Однако, к большой радости настоятельниц, немногим удается выдерживать монастырскую жизнь долго. Железная дисциплина монахинь оказывается для них слишком жесткой, и, несмотря на искренность своего раскаяния, они бегут и из монастыря, находя себя в каких- то других занятиях; впрочем, из некоторых вырастают самые настоящие служительницы Господа.
Но большая часть проституток, благодаря сильно выраженному инстинкту выживания, сумела предугадать следующую стадию в эволюции нравов и половых страстей их клиентов; использовав бордели как школу жизни, научившись там всему, самые смелые из них решили выйти из борделей прочь, стать хозяйками своей судьбы и самостоятельно зарабатывать свои деньги.
Так, в 1871 году полицейский комиссар Анжера просит соответствующий департамент мэрии не рассматривать дело проститутки по имени Мари, которая желает отныне жить вместе с неким мужчиной и поставить крест на своей прошлой жизни: "эта девка недостойна того, чтобы тратить на нее ваше драгоценное время, она не просто аморальна, она еще и не желает знать свое место".
отъездТе, кому удается вырваться из пут своей профессии, крайне немногочисленны (проститутка прикована к своему ремеслу; она его раба, даже с точки зрения закона), а у тех, кому удается заставить полицию снять себя с учета (таких всего 5–6 %), в качестве основной причины снятия с учета указана старость, болезнь или… тот факт, что они сами стали бандершами. Некоторые решаются вернуться в свою семью или пойти в служанки. Пока девушка живет в борделе, она, как правило, ведет себя послушно, если она его покидает, то это происходит мирным путем. Ален Корбен сумел найти в национальных архивах лишь единственный случай, когда "пансионерки" перешли к активным действиям: в 1867 году в Партене девушки, желая вновь обрести свободу, подожгли свой бордель. Часто они думают переехать куда-либо, полагая, что в других местах жизнь будет не так ужасна. Поэтому они как бы постоянно "сидят на чемоданах". Однажды ранним утром они выбираются из спальни, надевают на себя, что могут найти, и отправляются куда глаза глядят. Самые наглые используют для побега выезд на природу с хозяйкой, изобретая какой-нибудь предлог. Так, некая девушка, едва выйдя на улицу с бандершей, бросила ей в лицо: "До встречи, я покидаю вас, если умеете бегать, попробуйте меня догнать!" Девушка убежала и пешком отправилась в Перигё, без единого су в кармане. Сотрудник вокзала в Либурне нашел ее в сточной канаве посреди ночи, умирающую с голода. Прошло пять дней, и изголодавшейся девушке не осталось ничего, кроме как наняться в другой бордель в Бордо…
Бандерши прилагают все усилия, чтобы отыскать сбежавших от них "сотрудниц", которые покинули их, не вернув долги. Со своей стороны, девушки обращаются в полицию своего родного города с требованием организовать изъятие у бандерши принадлежащей им одежды. В 1851 году некая дама требует у комиссара послать полицию в бордель, где она раньше работала, и изъять у хозяйки принадлежащие ей вещи: две крашеные юбки, две ситцевые юбки, хлопковый передник, шерстяное платье, корсет, две ночные рубашки, четыре носовых платка. Со временем все больше и больше девушек стало сбегать из борделей, так что к концу XIX века образовалась целая армия кочующих проституток. Жак Терно подсчитал, что к XX веку для половины всех проституток срок работы в каждом борделе длился не более месяца. В лионских борделях с 1885 по 1914 год в среднем 39 % проституток работали в одном борделе не более месяца, а еще 19,7 % — не более двух. Сначала они бегут в близлежащие города, все глубже залезают в долги, двумя руками держась за свою свободу. Бандерши вынуждены были привыкнуть к такой текучести кадров, успокаивая себя тем, что клиенты любят, когда в борделе все время новые девки. Отслеживая перемещения проституток из одного региона в другой, можно сделать вывод о том, что каждый год персонал среднего борделя обновлялся на две трети, а порой и на три четверти, и целиком обновлялся каждый третий год. Некоторые бандерши пытаются давить на девушек, которых клиенты любят больше других, и не дать им уехать. В борделе, где работала Элиза, мадам прибегла к помощи всех своих "сотрудниц", пытаясь убедить Элизу передумать: "Толстушка захныкала, сказала, что она очень несчастна, извинилась за свои слезы, ведь она "не находит себе места", а затем она подтолкнула к Элизе стоявших рядом семерых женщин, каждая из которых целовала свою подругу, пыталась ласками и дружескими уговорами убедить ее остаться; на лице у всех было написано всамделишное горе, они пытались всучить ей какие-то мелочи, но Элиза осталась непреклонна. Она была сама воля, она никогда не возьмет назад свои слова, сказанные в гневе, она была согласна, по ее собственным словам, быть стертой в порошок, но не уступить".
По приказу министра внутренних дел Франции в 1836 году было проведено расследование всех этих массовых отъездов, и по результатам был издан циркуляр, в котором подчеркивалось, что такая постоянная миграция может привести к еще большему падению нравов и уменьшению эффективности контроля. Если раньше девушка не могла покинуть бордель, не заплатив свои долги или не получив подтверждение от другой бандерши о том, что та заплатит ее долги, то теперь девушка просто бежала из одного борделя и нанималась в другой, а затем бежала в третий, и т. д. Конкуренция между бандершами стала настолько острой, что они стали просто выгонять заговорщиц, подбивавших своих "коллег" к побегу, но если пострадавшая от побега девушки бандерша вздумает жаловаться, ей пригрозят тюрьмой: "Если девушка симпатичная, стройная, если к ней ходят богачи, то ее быстренько переманивают в другой дом, куда богачи заходят чаще. Так девушки и переезжают с места на место, а иные прячутся от всех и занимаются своим делом тайно".
Лишь немногие доживают в борделе до старости. Как только их плоть перестает быть привлекательной для клиентов, их вышвыривают на улицу, а там они попадают за решетку или в больницу. Самые добрые бандерши, желая обезопасить своих бывших "сотрудниц" от такого ужасного конца, предлагают им стать экономками за стол и дом в своем же борделе. К тому же, если клиентов очень много, то и они сгодятся, или вдруг какой сумасшедший старик забредет… Самые хитрые, самые находчивые умудряются устроить все так, что сбывается их главная мечта — выйти замуж за богача или, еще лучше, за… хозяина борделя! Они выходят из игры и доживают остаток дней своих в счастье, покое и безвестности.
Иные поэты рисовали идиллические картины старости бывших проституток. В старости больше нет порока, нет страсти, все забыто. Роскошь осталась в прошлом, грехи отпущены. Да, тело постарело, но со временем ушло и презрение, и позор. Бывшая проститутка снова стала женщиной.
Те же "жрицы любви", для которых не прошли даром слова добродетельных женщин, бросают все и уходят в монастырь. Они скрываются в кельях, полные раскаяния, и проводят остаток дней своих за воротами, над которыми висит весьма подходящая вывеска: "Убежище Богородицы". Однако, к большой радости настоятельниц, немногим удается выдерживать монастырскую жизнь долго. Железная дисциплина монахинь оказывается для них слишком жесткой, и, несмотря на искренность своего раскаяния, они бегут и из монастыря, находя себя в каких- то других занятиях; впрочем, из некоторых вырастают самые настоящие служительницы Господа.
Но большая часть проституток, благодаря сильно выраженному инстинкту выживания, сумела предугадать следующую стадию в эволюции нравов и половых страстей их клиентов; использовав бордели как школу жизни, научившись там всему, самые смелые из них решили выйти из борделей прочь, стать хозяйками своей судьбы и самостоятельно зарабатывать свои деньги.
детиУвы, у самых грязных извращенцев в сексуальных фантазиях фигурируют и несовершеннолетние. Мы не можем без боли в сердце рассказывать о судьбе, уготованной детям в иных борделях. При этом, разумеется, не следует забывать, что представления о том, каким должно быть у ребенка детство, значительно изменились, и в XIX веке они были совсем не те, что сейчас, в частности, в те времена дети работали на фабриках рабочими и никто не считал это чем-то из ряда вон выходящим. И вот иные жадные до развлечений крупные буржуа потребовали предоставить себе и этот тип плоти, не испытывая при этом, кажется, ни малейших угрызений совести. Братья Гонкуры отмечают в своем дневнике в сентябре 1853 года: "Десять су. Совсем юные господа мастурбируют на лестнице. За два су у дома неплохо идут дела: приходят богачи и робкие юноши. Ни одной женщины моложе шестидесяти".
Иногда несовершеннолетние оказываются поддельными. Об этом свидетельствует Марсель Верт, художник, расписывавший бордели; вот выдержки из записанного им рассказа об истории, приключившейся с ним в Париже: "Я хорошо помню комнату в мавританском стиле с огромной кроватью в центре; нас усадили в кресла у стен, чтобы мы могли видеть это зрелище. Негр и бледного вида юноша не имели у нас большого успеха, у другой пары — девушки и юноши — все вышло гораздо интереснее. Затем была негритянка в маске с белой собачонкой, та ничего не хотела делать, мне стало скучно, как вдруг в мерцающих лучах света в комнату вошли две маленькие девочки… Две маленькие девочки благонравного вида, с бантами, вплетенными в косы, в милых туфельках, совсем тоненькие, хрупкие… Они разделись, аккуратно складывая одежду. Я даже попытался сделать пару набросков, все это было очень изящно и мило. На следующий день я пришел совсем один на улицу Шатоден и попросил младшую бандершу вывести для меня этих двух девочек. Она открыла дверь в салон, и я увидел на диване в стиле рококо двух чахоточных, примерно лет тридцати, обе ожидали клиентов, одна вязала, другая читала "Пти Паризьен"".
В некоторых борделях для нормальных мужчин (всего в пяти-шести) большим спросом пользовались маленькие мальчики. Их одевали в яркую одежду, им вплетали ленты в волосы, сажали их в салоне, увешанном порнографическими картинками. По словам Тардье, бандерши порой переодевали их в девочек или, наоборот, старили их, рисуя им усы. Один полицейский комиссар рассказал Фьо, что в одном второразрядном борделе в парижском пригороде работал мальчик одиннадцати лет "с совершенно изуродованной психикой". Хозяева специальных борделей для педерастов — как правило, это были мужчины — имели контакты со специальными агентами, которые находили для них разных "сотрудников": военных, слуг, камердинеров, юношей. Но и всякая уважающая себя бандерша великого борделя имела у себя полный ассортимент "мальчиков" для удовлетворения своих клиентов-гомосексуалистов. Обычно любители такого рода развлечений приходили парами, брали двух девок и номер с двумя кроватями; девок они вскоре отсылали и переходили к своим делам, правда, потом бандерша брала с них дополнительные деньги. В шестидесятых годах XIX века в Париже работал один из самых шикарных борделей Европы. Он располагался в хорошем квартале, снаружи выглядел как обычный, но старый и неухоженный дом, им управлял мужчина лет шестидесяти с помощницей, существом без пола, которую называл своей теткой. Там назначали друг другу свидания мужчины всех сортов и достоинств, а хозяин иногда и сам подстраивал встречи.
Лесбиянки
"Несмотря на отвращение, которое подобные мерзости вызывают даже в душе врача, и на ужас, испытываемый мною при одной мысли, что мое перо опишет подобную низость, картина должна все же быть завершена… Последуем же за этим крещендо извращений и спустимся на самое дно". Что же, в самом деле, последуем за благонравным г-ном Фьо и спустимся на самое дно, как будто не зная, как это указано в описаниях, исследованиях и воспоминаниях моралистов XIX века, что проститутки чаще всего были одновременно лесбиянками, содомитками, "существами без имени". От всех этих пороков дома терпимости ходили ходуном, пороки переплетались, роились… Порок этот заражает женщину в ее собственном доме из-за, как пишет Паран-Дюшатле, обильной пищи, игривости и похабных бесед, или в тюрьме, откуда выходят многие проститутки. Рождению греха иногда также способствует физическая близость. От дружеских признаний, нашептанных на ухо подруге перед сном, до любовной связи всего один шаг… который так легко сделать в этом закрытом женском мире, где все время тратится на то, чтобы смотреть на себя, ощупывать себя, мыться, причесываться… Что это — проявление ненависти к мужчинам или женская солидарность? "Одни приходят к этому из-за ненависти к сутенеру, который порой морил их голодом, из-за отвращения, испытываемого по отношению к этой толпе самцов, которую они приговорены удовлетворять; они все пьяны мужчинами, их тошнит от мужчин; они пытаются выделить из этой толпы хоть одно запоминающееся лицо, и им это не удается — все они одинаковые, различаются только телосложением и толщиной кошелька… Другие приходят к этому просто в результате совместной жизни: такое тесное сожительство существ одного пола и не может закончиться ничем иным".
Их зовут неразлучницами, сестрами. Они любят друг друга, рвут друг с другом, ревнуют друг друга, шпионят друг за другом. Бандерши любят таких женщин, ищут их. В дни, когда "пансионеркам" официально разрешается выходить из борделя на прогулку, такие парочки запираются в комнате для клиентов с бутылкой ликера и конфетами. Новенькие обычно стараются отбить "любовные атаки" коллег, и от уже "павших" требуется все умение, весь опыт и вся нежность, чтобы соблазнить их.
"Лея продолжала щекотать ее, ее пальцы касались всех частей тела, всех округлостей, подобно лапкам бегущего паука. Люси нехотя сопротивлялась; ее кожа дрожала от нежных прикосновений, от легких уколов ногтей Леи. Она заметила, что испытывает необычное чувство; ее грудь стала подниматься и опускаться… Лея схватила ее за талию и стала целовать в шею и в грудь. Своим розовым языком она лизала белую кожу Люси, отвердевшие соски ее грудей; внезапно, как в приступе гнева, она страстно поцеловала несколько раз ее гладкий живот, а затем резко зарылась головой между ее ног, крепко сжав ей бедра. Люси пробила дрожь, она закрыла глаза, закрыла лицо руками, и, под влиянием растекавшейся по всему ее телу неведомой страсти, она ощутила, что ее мускулы напрягаются и расслабляются в нежном ритме, который становился все быстрее и быстрее".
По традиции женщина, которой удалось соблазнить свою подругу и одержать эту победу, должна была на следующее утро после ночи любви поставить на стол две бутылки шампанского, одну перед собой, а другую перед своей новой возлюбленной, чтобы все в борделе знали. Если их любви суждено продолжаться, они переживут много минут утонченной нежности и одновременно моменты взаимной ревности. Они иногда могут в знак своей верности выколоть на животе имя своей подруги. Лесбиянками являются и некоторые бандерши. В архивах полиции хранится несколько жалоб бор- дельных проституток на непрекращающиеся приставания к ним со стороны хозяек. В богатых борделях лесбиянки — самые популярные проститутки, так как "игры в лесбийские сцены составляют основную часть того, что девушки показывают клиентам в салоне, и женщины, которые действительно этим занимаются, могут показать себя гораздо эффектнее". В некоторые бордели, знаменитые именно этой своей особенностью, например, в Шабане, приходят и женщины — купить себе удовольствие с девушкой, как это делают мужчины. В Париже было четыре-пять борделей для дам высшего света, склонных к лесбийской любви; в них инкогнито соблюдалось особенно строго. Если верить Таксилю, более четверти проституток — лесбиянки, если же верить Мартино, который места себе не находил от самой мысли о лесбийской любви, то нет ни одной проститутки, которая не была бы лесбиянкой, а те, кто ими не является, рано или поздно ими становятся. Думать так очень удобно, так как сразу можно поделить проституток на две категории — лесбиянки с постоянными партнершами и без таковых. Редкие женские пары в борделе ни- когда не переживали ссор и никогда не ревновали друг друга. Они заперты в своем коконе и своей страсти, отрезаны от внешнего мира, и поэтому они никак не могут избежать измен, ненависти и драк.
прогулки на свежем воздухеЖизнь в борделе очень однообразна и скучна. Чтобы она была терпимой, девушкам нужно иногда позволять покидать бордель. Самые умные бандерши хорошо это понимали и выдавали девушкам "увольнительные". Срок и частота их выдачи зависели от региона, от борделя, от настроения бандерши, от времени года.
"Иногда, обычно раз в неделю, часть девушек выезжала на прогулку в экипаже, порезвиться на травке у речки. На таких пикниках веселились, бегали друг за другом, играли в детские игры, как радуются заключенные, выпущенные из камеры на свежий воздух. Под открытым небом ели колбасу, пили сидр; возвращались в бордель поздно ночью, падая с ног от счастливой усталости; в экипаже все целовали мадам, как самую лучшую на свете мать, воплощение доброты и любезности". Г-жа Телье — совсем не обычная бандерша. Она души не чает в своих подопечных, приглашает их на первое причастие своей племянницы, не задумываясь закрывая на это время бордель. Г-жа Телье ведет себя совсем не так, как подавляющее большинство бандерш, которые отпускают своих "сотрудниц" на прогулки нехотя и только по большим праздникам: на 14 июля[19], на свадьбу или на похороны родственников. В некоторых борделях выезд на прогулку рассматривается как "выездное обслуживание": так, клиент мог предварительно заказать, заплатив необходимую сумму, девушек "для пикника на природе". В 1860 году это стоило всего 20 франков. В борделях-кафе клиент мог попросить, по окончании вечера, о возможности увести одну из ее девушек с собой.
…Совсем уже поздно, в три часа утра, пришел какой-то человек и сказал одной из них: "Одевайся, я тебя забираю"; он сел, закурил сигару, ожидая, пока ему "завернут" в черную ткань купленный им "товар"; внизу был слышен разговор, девушка просила у мадам рубашку, надевала сданную ей напрокат юбку; наконец, она спустилась вниз, с ненакрашенными губами и без пудры на лице, поцеловав на прощание своих подруг, как будто бы она не надеялась их больше увидеть. Пара вышла на улицу, на пороге стояла бандерша, она крикнула вослед девушке: "Я тебя жду завтра к полудню, не вздумай опаздывать"" (Ж.-К. Гюисманс "Марта").
Девушки извлекают немного пользы из этой мнимой свободы. Они слишком сильно привыкли к ритмичной жизни, им сложно перестроиться. Они и вправду узницы, у них почти нет наличных денег. В конце каждого месяца бандерша отбирает у них те немногие деньги, которые им достались в качестве подарков от клиентов и "чаевых" — конечно, ведь они должны платить за аренду комнаты и за питание! Девушки обязаны занимать деньги на оплату парикмахера, на прокат одежды, на питье, они только и делают, что глубже влезают в долги, в результате чего они могут покинуть бордель только одним путем — ударившись в бега. Эта бесстыдная эксплуатация нередко приводит к дракам между девушками и бандершей, к обращениям в полицию. Например, некая девушка, сбежавшая из борделя в Анжере, решает прийти в полицию и дать показания о "рабстве, в котором находятся дамы, проживающие у г-жи А., в доме пять по улице Криме… Возможно, уважаемый господин, вы скажете: "Что тут такого? Вы имеете полное законное право покинуть дом в любой момент" Это не так, уважаемый господин, мы не можем уйти по собственному желанию, и вот почему. У нас никогда нет ни гроша наличных, нас заставляют отдавать деньги бандерше, как только клиент закрывает за собой дверь… О письмах — нам их доставляют только в том случае, если хозяева уверены, что наши адресаты не рассказывают в них нам о каком-то способе покинуть дом, не предлагают нам спастись… Нетрудно понять, уважаемый господин, что мы, при том, что у нас ничего нет, даже порой одежды, раз явившись к бандерше с жалобой, немедленно будем выставлены за дверь, при этом нам не дадут никакого выходного пособия и никаких вещей, ведь у нас ничего нет".
Иногда несовершеннолетние оказываются поддельными. Об этом свидетельствует Марсель Верт, художник, расписывавший бордели; вот выдержки из записанного им рассказа об истории, приключившейся с ним в Париже: "Я хорошо помню комнату в мавританском стиле с огромной кроватью в центре; нас усадили в кресла у стен, чтобы мы могли видеть это зрелище. Негр и бледного вида юноша не имели у нас большого успеха, у другой пары — девушки и юноши — все вышло гораздо интереснее. Затем была негритянка в маске с белой собачонкой, та ничего не хотела делать, мне стало скучно, как вдруг в мерцающих лучах света в комнату вошли две маленькие девочки… Две маленькие девочки благонравного вида, с бантами, вплетенными в косы, в милых туфельках, совсем тоненькие, хрупкие… Они разделись, аккуратно складывая одежду. Я даже попытался сделать пару набросков, все это было очень изящно и мило. На следующий день я пришел совсем один на улицу Шатоден и попросил младшую бандершу вывести для меня этих двух девочек. Она открыла дверь в салон, и я увидел на диване в стиле рококо двух чахоточных, примерно лет тридцати, обе ожидали клиентов, одна вязала, другая читала "Пти Паризьен"".
В некоторых борделях для нормальных мужчин (всего в пяти-шести) большим спросом пользовались маленькие мальчики. Их одевали в яркую одежду, им вплетали ленты в волосы, сажали их в салоне, увешанном порнографическими картинками. По словам Тардье, бандерши порой переодевали их в девочек или, наоборот, старили их, рисуя им усы. Один полицейский комиссар рассказал Фьо, что в одном второразрядном борделе в парижском пригороде работал мальчик одиннадцати лет "с совершенно изуродованной психикой". Хозяева специальных борделей для педерастов — как правило, это были мужчины — имели контакты со специальными агентами, которые находили для них разных "сотрудников": военных, слуг, камердинеров, юношей. Но и всякая уважающая себя бандерша великого борделя имела у себя полный ассортимент "мальчиков" для удовлетворения своих клиентов-гомосексуалистов. Обычно любители такого рода развлечений приходили парами, брали двух девок и номер с двумя кроватями; девок они вскоре отсылали и переходили к своим делам, правда, потом бандерша брала с них дополнительные деньги. В шестидесятых годах XIX века в Париже работал один из самых шикарных борделей Европы. Он располагался в хорошем квартале, снаружи выглядел как обычный, но старый и неухоженный дом, им управлял мужчина лет шестидесяти с помощницей, существом без пола, которую называл своей теткой. Там назначали друг другу свидания мужчины всех сортов и достоинств, а хозяин иногда и сам подстраивал встречи.
Лесбиянки
"Несмотря на отвращение, которое подобные мерзости вызывают даже в душе врача, и на ужас, испытываемый мною при одной мысли, что мое перо опишет подобную низость, картина должна все же быть завершена… Последуем же за этим крещендо извращений и спустимся на самое дно". Что же, в самом деле, последуем за благонравным г-ном Фьо и спустимся на самое дно, как будто не зная, как это указано в описаниях, исследованиях и воспоминаниях моралистов XIX века, что проститутки чаще всего были одновременно лесбиянками, содомитками, "существами без имени". От всех этих пороков дома терпимости ходили ходуном, пороки переплетались, роились… Порок этот заражает женщину в ее собственном доме из-за, как пишет Паран-Дюшатле, обильной пищи, игривости и похабных бесед, или в тюрьме, откуда выходят многие проститутки. Рождению греха иногда также способствует физическая близость. От дружеских признаний, нашептанных на ухо подруге перед сном, до любовной связи всего один шаг… который так легко сделать в этом закрытом женском мире, где все время тратится на то, чтобы смотреть на себя, ощупывать себя, мыться, причесываться… Что это — проявление ненависти к мужчинам или женская солидарность? "Одни приходят к этому из-за ненависти к сутенеру, который порой морил их голодом, из-за отвращения, испытываемого по отношению к этой толпе самцов, которую они приговорены удовлетворять; они все пьяны мужчинами, их тошнит от мужчин; они пытаются выделить из этой толпы хоть одно запоминающееся лицо, и им это не удается — все они одинаковые, различаются только телосложением и толщиной кошелька… Другие приходят к этому просто в результате совместной жизни: такое тесное сожительство существ одного пола и не может закончиться ничем иным".
Их зовут неразлучницами, сестрами. Они любят друг друга, рвут друг с другом, ревнуют друг друга, шпионят друг за другом. Бандерши любят таких женщин, ищут их. В дни, когда "пансионеркам" официально разрешается выходить из борделя на прогулку, такие парочки запираются в комнате для клиентов с бутылкой ликера и конфетами. Новенькие обычно стараются отбить "любовные атаки" коллег, и от уже "павших" требуется все умение, весь опыт и вся нежность, чтобы соблазнить их.
"Лея продолжала щекотать ее, ее пальцы касались всех частей тела, всех округлостей, подобно лапкам бегущего паука. Люси нехотя сопротивлялась; ее кожа дрожала от нежных прикосновений, от легких уколов ногтей Леи. Она заметила, что испытывает необычное чувство; ее грудь стала подниматься и опускаться… Лея схватила ее за талию и стала целовать в шею и в грудь. Своим розовым языком она лизала белую кожу Люси, отвердевшие соски ее грудей; внезапно, как в приступе гнева, она страстно поцеловала несколько раз ее гладкий живот, а затем резко зарылась головой между ее ног, крепко сжав ей бедра. Люси пробила дрожь, она закрыла глаза, закрыла лицо руками, и, под влиянием растекавшейся по всему ее телу неведомой страсти, она ощутила, что ее мускулы напрягаются и расслабляются в нежном ритме, который становился все быстрее и быстрее".
По традиции женщина, которой удалось соблазнить свою подругу и одержать эту победу, должна была на следующее утро после ночи любви поставить на стол две бутылки шампанского, одну перед собой, а другую перед своей новой возлюбленной, чтобы все в борделе знали. Если их любви суждено продолжаться, они переживут много минут утонченной нежности и одновременно моменты взаимной ревности. Они иногда могут в знак своей верности выколоть на животе имя своей подруги. Лесбиянками являются и некоторые бандерши. В архивах полиции хранится несколько жалоб бор- дельных проституток на непрекращающиеся приставания к ним со стороны хозяек. В богатых борделях лесбиянки — самые популярные проститутки, так как "игры в лесбийские сцены составляют основную часть того, что девушки показывают клиентам в салоне, и женщины, которые действительно этим занимаются, могут показать себя гораздо эффектнее". В некоторые бордели, знаменитые именно этой своей особенностью, например, в Шабане, приходят и женщины — купить себе удовольствие с девушкой, как это делают мужчины. В Париже было четыре-пять борделей для дам высшего света, склонных к лесбийской любви; в них инкогнито соблюдалось особенно строго. Если верить Таксилю, более четверти проституток — лесбиянки, если же верить Мартино, который места себе не находил от самой мысли о лесбийской любви, то нет ни одной проститутки, которая не была бы лесбиянкой, а те, кто ими не является, рано или поздно ими становятся. Думать так очень удобно, так как сразу можно поделить проституток на две категории — лесбиянки с постоянными партнершами и без таковых. Редкие женские пары в борделе ни- когда не переживали ссор и никогда не ревновали друг друга. Они заперты в своем коконе и своей страсти, отрезаны от внешнего мира, и поэтому они никак не могут избежать измен, ненависти и драк.
прогулки на свежем воздухеЖизнь в борделе очень однообразна и скучна. Чтобы она была терпимой, девушкам нужно иногда позволять покидать бордель. Самые умные бандерши хорошо это понимали и выдавали девушкам "увольнительные". Срок и частота их выдачи зависели от региона, от борделя, от настроения бандерши, от времени года.
"Иногда, обычно раз в неделю, часть девушек выезжала на прогулку в экипаже, порезвиться на травке у речки. На таких пикниках веселились, бегали друг за другом, играли в детские игры, как радуются заключенные, выпущенные из камеры на свежий воздух. Под открытым небом ели колбасу, пили сидр; возвращались в бордель поздно ночью, падая с ног от счастливой усталости; в экипаже все целовали мадам, как самую лучшую на свете мать, воплощение доброты и любезности". Г-жа Телье — совсем не обычная бандерша. Она души не чает в своих подопечных, приглашает их на первое причастие своей племянницы, не задумываясь закрывая на это время бордель. Г-жа Телье ведет себя совсем не так, как подавляющее большинство бандерш, которые отпускают своих "сотрудниц" на прогулки нехотя и только по большим праздникам: на 14 июля[19], на свадьбу или на похороны родственников. В некоторых борделях выезд на прогулку рассматривается как "выездное обслуживание": так, клиент мог предварительно заказать, заплатив необходимую сумму, девушек "для пикника на природе". В 1860 году это стоило всего 20 франков. В борделях-кафе клиент мог попросить, по окончании вечера, о возможности увести одну из ее девушек с собой.
…Совсем уже поздно, в три часа утра, пришел какой-то человек и сказал одной из них: "Одевайся, я тебя забираю"; он сел, закурил сигару, ожидая, пока ему "завернут" в черную ткань купленный им "товар"; внизу был слышен разговор, девушка просила у мадам рубашку, надевала сданную ей напрокат юбку; наконец, она спустилась вниз, с ненакрашенными губами и без пудры на лице, поцеловав на прощание своих подруг, как будто бы она не надеялась их больше увидеть. Пара вышла на улицу, на пороге стояла бандерша, она крикнула вослед девушке: "Я тебя жду завтра к полудню, не вздумай опаздывать"" (Ж.-К. Гюисманс "Марта").
Девушки извлекают немного пользы из этой мнимой свободы. Они слишком сильно привыкли к ритмичной жизни, им сложно перестроиться. Они и вправду узницы, у них почти нет наличных денег. В конце каждого месяца бандерша отбирает у них те немногие деньги, которые им достались в качестве подарков от клиентов и "чаевых" — конечно, ведь они должны платить за аренду комнаты и за питание! Девушки обязаны занимать деньги на оплату парикмахера, на прокат одежды, на питье, они только и делают, что глубже влезают в долги, в результате чего они могут покинуть бордель только одним путем — ударившись в бега. Эта бесстыдная эксплуатация нередко приводит к дракам между девушками и бандершей, к обращениям в полицию. Например, некая девушка, сбежавшая из борделя в Анжере, решает прийти в полицию и дать показания о "рабстве, в котором находятся дамы, проживающие у г-жи А., в доме пять по улице Криме… Возможно, уважаемый господин, вы скажете: "Что тут такого? Вы имеете полное законное право покинуть дом в любой момент" Это не так, уважаемый господин, мы не можем уйти по собственному желанию, и вот почему. У нас никогда нет ни гроша наличных, нас заставляют отдавать деньги бандерше, как только клиент закрывает за собой дверь… О письмах — нам их доставляют только в том случае, если хозяева уверены, что наши адресаты не рассказывают в них нам о каком-то способе покинуть дом, не предлагают нам спастись… Нетрудно понять, уважаемый господин, что мы, при том, что у нас ничего нет, даже порой одежды, раз явившись к бандерше с жалобой, немедленно будем выставлены за дверь, при этом нам не дадут никакого выходного пособия и никаких вещей, ведь у нас ничего нет".
читать дальшеДевушка, работающая в борделе, должна уметь делать все: разбудить в клиенте желание, суметь его удовлетворить, суметь сделать так, чтобы он пришел еще. Для начинающих бандерша организует курсы, в которых участвует странная каста мужчин, которых зовут "пробниками"; они приходят неизвестно откуда и никогда не живут при борделе. "Пробников кормят бифштексами с кровью и поят первосортным бордо и дополнительно к этому платят им 15–20 франков в день. Несмотря на такой режим питания, эти несчастные "рабочие сцены" изысканной страсти в скором времени теряют способность выполнять свои обязанности, исчезают из вида и заканчивают свои дни в какой-нибудь больнице, проработав всего несколько месяцев". В самом деле, несчастные люди — им не удается удовлетворить страсть этих женщин, неудовлетворимую по своей природе, ведь они одновременно и чудовищные вампиры, вдыхающие запах спермы и высасывающие из мужчин, которые, как правило, гораздо здоровее их, жизненную энергию, и "рабочие лошадки", у которых никогда не снашиваются "копыта".
Клиентура состоит из людей разных сословий, посещающих бордель более или менее регулярно в зависимости от своей состоятельности. Были разработаны несколько типологий клиентов, сопоставление которых позволяет утверждать, что проституция четко отвечала потребностям общества. Рассмотрим, к примеру, классификацию Феликса Реньо, опубликованную в 1906 году: "1) развратники, которые падки на все "новенькое", желания которых могут удовлетворить только самые опытные женщины; 2) люди стеснительные или только начинающие половую жизнь, не осмеливающиеся ухаживать за женщинами; 3) уроды; 4) женатые мужчины, жены которых больны и не могут исполнять свои супружеские обязанности, а также все прочие мужчины, у которых недостаточно средств на то, чтобы вступить в брак или содержать любовницу".
Я бы добавила сюда женатых мужчин, жены которых рассматривают половой акт исключительно как средство произведения потомства, считая при этом, что чем быстрее он протекает, тем лучше. Не стоит также забывать и о тех, которые требуют от своего супруга воздержания. Как говорится, "если хочешь, чтобы муж не шлялся, переломай ему ноги". У проститутки важная социальная функция — она служит сексуальной отдушиной, она часто для мужчины его первая женщина. По данным Флекснера, 33 % процента женатых мужчин посещали публичные дома до вступления в брак. Самыми многочисленными клиентами являются военные и молодежь, как в провинции, так и в городах. Эти молодые люди принадлежат разным социальным слоям, но чаще они служащие или дети из обеспеченных семей. Их особенно любят проститутки: они вежливы, веселы, умеют расположить к себе, а иногда и влюбляются. Например, некий юноша по имени Андре в 1914 году страстно полюбил некую проститутку Виолетту, "сотрудницу" одного борделя в Ле Мане. Бордель располагался на улице Пан де Горрон, Андре посещал его регулярно и там познакомился с Виолеттой, чье настоящее имя было Габриэль. Они каждый день писали друг другу письма и, решив, что не в силах изменить судьбу друг друга, решили вместе покончить с собой, предварительно приняв дозу кокаина с шампанским. Андре оставил предсмертную записку: "Мы подарим друг другу смерть". Он выстрелил из пистолета в девушку, но промазал, а затем застрелился сам. Виолетту выгнали из борделя. Расследование пришло к выводу, что причиной самоубийства стали "алкоголизм и эротизм", но затем стало известно, что через несколько дней после самоубийства Андре должен был быть призван в армию… Любовь или страх перед казармой — мы уже никогда не узнаем… Известна также история убийства некоей дамы по имени Рено, которую любил один мужчина; он предложил ей бросить все и уехать с ним, она отказалась. Застрелив ее, мужчина застрелился сам. По этому поводу Альфонс Эскирос, воспеватель проституток, которых он считал героинями своего времени, написал: "Что же! Эта женщина, приговоренная, презренная, униженная — она выше вас, мои дорогие голубки: у нее был совершенный возлюбленный, нежный, покорный, молящий, неутомимый, который покончил с собой, когда понял, что не может сломить волю своей возлюбленной и заставить ее быть себе верной".
Несмотря на все это, обычно отношения клиент — проститутка вовсе не так полны страсти и ревности, но все же эти отношения выходят за рамки обыденного, не укладываясь в известные клише: в буржуазных публичных домах частенько между клиентом и женщиной возникает настоящая привязанность, рожденная привычкой, нежностью и даже уважением друг к другу. Даже Эдмон де Гонкур, который очень старался сделать свою "Девку Элизу" правдивым репортажем о реальных событиях, а не романтической сказкой, отметил эту особенность отношений, наблюдая за клиентами-солдатами: "Для солдата проститутка всегда остается женщиной… Солдат ее любит, ревнует ее. Солдат отдает ей свое жалованье, которое ему платит государство. Солдат выводит ее на прогулку с гордостью. Солдат пишет ей письма". Деревенские клиенты испытывают сходные чувства — "продажная девка" для них скорее любовница, подруга, а не "машина похоти", "сточная канава"… "Эти девушки, которых люди, проводящие дни в поле, видят в борделе, с их изящным бельем, с их волосами, пахнущими жасмином, с их розовыми ногтями, с их белыми руками, не знающими работы, с мягкостью их жестов, с кошачьей нежностью их речи, с их страстным взглядом, каких не встретишь в деревне, эти девушки, которых они видят в газовом свете и в блеске зеркал, которые выглядят богинями, восхищают их, увлекают их как великие куртизанки увлекали когда-то знатных мужчин". Эта нежность представляет собой, несомненно, один из важнейших компонентов, без которых не может возникнуть связь, объединяющая клиента и его проститутку. Удовольствие обрастает привычками. Но что на самом деле происходит в голове у клиента? Его ласкающая вежливость может быть лишь игрой… или просто отражением иллюзий писателей. Не забудем также и то, что сам факт оплаты удовольствия порождает удовольствие. И все же в борделях в небольших городках девушки служили для своих клиентов конфидентками, старыми подругами, которым можно рассказать все и с которыми приятно посидеть у огня, а затем и лечь в постель. С ними клиент переживает маленькие романы. Их целуют в обе щеки, им рассказывают семейные новости, кто заболел, кто выздоровел; в целом отношения клиент — проститутка превращаются в отношения буржуа — любовница. "Каждому — своя" — таков мог бы быть девиз борделя Телье, где время от времени возникали самые настоящие пары: г-н Васс, судья арбитражного суда, и сама мадам; г-н Полен, бывший мэр, и Роза; г-н Пенпесс, финансовый инспектор, и Фернанда; г-н Таннерво, солильщик, и Рафаэль. Бордель, и это ни для кого не секрет, остается при этом местом, куда юноши из мелких и средних буржуазных семейств приходят потерять девственность, несмотря на то, что правила содержания борделей это запрещают; местом, куда приходят расслабиться мужчины, по каким-то причинам лишенные возможности жить нормальной половой жизнью (матросы и военные, о которых так замечательно писал Карко). "В приморских городах, где пронзительно воют сирены маяков, разве не смешаны для моряка в жгучее зелье нежность любви к девке и жестокость разлуки с ней? Сами девки, кажется, избавлены от необходимости его пить, и в этом тоже заключена их привлекательность. Тот, кто хоть раз слышал в этих молчаливых и одновременно шумных домах истошный крик матроса, вернувшегося в город с трансатлантическим рейсом и не умеющего сдержать своей радости, знает, что в этот момент даже самая тупая из девок внезапно на мгновение замолчит, прислушиваясь. Она поднимет голову и мысленно сопоставит свою жизнь с той, которую ведет этот матрос, на море, под звездными небесами; она вздрогнет и постарается поскорее забыть об этом".
Мужчины предпочитают немного полных женщин среднего роста. Высокие и очень толстые реже привлекают их внимание. Брюнетки с нежной кожей очень популярны, в то время как блондинок считают безвкусными. Клиенты любят хорошо накрашенных девушек, с подведенными глазами и красными губами. Старики — наименее требовательные клиенты, но девушкам они нравятся меньше всех… Проститутки, нужно это еще раз подчеркнуть, не имеют, конечно, права выбирать и обязаны выполнять все, даже самые странные желания клиента. Так что же происходит на втором этаже борделя, куда девушки уходят с клиентами? Что делается за закрытой дверью комнаты любви? Немногие авторы брались за этот сюжет; самые романтические натуры среди них говорили об эротических страстях и изысканном вкусе раннего утра, проведенного в объятиях девушки. Другие просто рассказывают о числе раз, о позах, об эволюции нравов. В среднем за ночь в борделе среднего уровня девушка совершает четыре-пять половых актов, но это среднее ни о чем не говорит, так как порой в "базарные дни", то есть в выходные и праздники, бьются все мыслимые рекорды. В великих борделях у девушки бывает минимум четверо мужчин за ночь, а за день — семь-восемь. В борделях средней руки девушки могут целыми днями вышивать, но когда наступает период выплаты жалованья, то есть начало месяца, частенько бывает, что к девушке за ночь заходит до 15 человек. В дни, когда тянут жребий на военную службу, в борделях также наблюдается приток клиентов, молодых людей, вытянувших несчастливый билет; в таких случаях бандерши вызывают "подмогу". Например в Леваллуа в дни призыва "можно наблюдать душераздирающие сцены, когда совершенно обнаженные девицы стоят, как ни в чем не бывало, в окнах своих борделей".
Разброс цен может быть поистине чудовищным. Тариф зависит от класса и от популярности борделя. В великом борделе клиент заплатит за один раз 10 франков, а в каком-нибудь вшивеньком заведении в провинции отдаст за то же самое 3 франка (данные на начало XX века). Однако по всей Франции тарифы для борделей одной категории были примерно одинаковыми; во время Первой мировой войны цены несколько поднялись, затем снова упали. Разные заведения предлагают разные "дополнительные" услуги. В борделе Телье, например, г-ну Полену не нужно ничего лишнего, он делает все по-быстрому. Но не все клиенты таковы, так как, напоминает нам Луи Фьо, "в борделе разрешается все". Минет заказывают восемь клиентов из десяти, пишет Таксиль, часты и анальные половые акты. Девушкам обо всем этом заранее известно, и они не имеют права отказать.
В самых дорогих борделях красота обстановки и экзотика в услугах становились в течение XIX века все более изысканными; там занимались самыми эксцентричными и редкими вещами, благодаря чему моралисты получили право говорить, что бордели стали самыми настоящими храмами извращений: самое банальное требование клиента, предъявляемое практически каждый день, — это любовь с двумя, а то и с тремя девушками одновременно. Причем чаще всего такие желания высказывают люди солидного возраста и самого серьезного и строгого вида. Другие испытывают удовольствие только в крайне специфических условиях, которые, разумеется, им предоставляются: "Мужчины доводят изысканность до мерзости, требуя целовать не только их половые органы, но и анальное отверстие. Другие делают то же самое женщинам, которых выбирают. Есть люди, которые не могут совершить акт любви, если их не высечь, при этом чем их больнее секут, тем большее они испытывают удовольствие. Нет ни одного борделя для аристократии, где бы для этой цели не держали специальные розги. Некоторые желают бить выбранную ими женщину… Некоторые маньяки не удовлетворяются тем, что их секут до крови; им еще нужно, чтобы им ввели под кожу в мошонку длинные серебряные иглы. Мне рассказывали, что один клиент потребовал от женщины, специалистки в этих делах, чтобы она сделала ему несколько легких надрезов перочинным ножом". Нельзя не упомянуть и еще несколько экспонатов этой галереи охотников за страстью — людей, которые не могли испытывать удовольствие, если на их тело не укладывали шкворчащий омлет прямо со сковородки (представьте себе, таких клиентов было много!), копрофилов, пассивных и активных, клиентов, которые заказывают "лапки пауков" (особый тип ласк, очень ценимый в то время), клиентов, которые любят, чтобы их подвешивали к потолку. И это еще далеко не полный список. В борделях имеются все необходимые аксессуары: хлысты, веревки, прозрачные столы, собаки и даже гермафродиты (только в самых дорогих домах, так как это редкий товар). Большая часть наблюдателей утверждают, что сексуальные запросы богатых медленно, но верно эволюционировали от желания совершать плотский акт до желания наблюдать за совершением такового другими. Разумеется, вуайеризм всегда был важной частью самого механизма формирования желания, но бордели постепенно переходили к тому, что "живые картинки" делались едва ли не основным товаром. В особой комнате устанавливалась специальная машина, бандерша организовывала эротическую сцену: на черном ковре обнаженные девушки садились или вставали в вызывающие позы, их освещали свечи, при этом пол, на который был уложен ковер, крутился, и неподвижные девушки в мерцающем свете свечей казались восковыми куклами, застывшими в позах любви. Вуайерам скоро стало не хватать простых дырок, просверленных в стенах или в дверцах шкафов; тогда были придуманы комнаты, в которых, сидя в кресле, клиент мог наблюдать и слышать все, что происходит в соседней комнате, для чего применялись специальные занавеси, обои, к перегородкам между комнатами подводились специальные трубы, усиливавшие звук, ставились линзы и прочее. К началу XX века бордель для богатых совершенно изменил свое назначение — он перестал быть местом потребления, он стал местом, где можно было заниматься тем, что запрещено за его стенами.
Клиентура состоит из людей разных сословий, посещающих бордель более или менее регулярно в зависимости от своей состоятельности. Были разработаны несколько типологий клиентов, сопоставление которых позволяет утверждать, что проституция четко отвечала потребностям общества. Рассмотрим, к примеру, классификацию Феликса Реньо, опубликованную в 1906 году: "1) развратники, которые падки на все "новенькое", желания которых могут удовлетворить только самые опытные женщины; 2) люди стеснительные или только начинающие половую жизнь, не осмеливающиеся ухаживать за женщинами; 3) уроды; 4) женатые мужчины, жены которых больны и не могут исполнять свои супружеские обязанности, а также все прочие мужчины, у которых недостаточно средств на то, чтобы вступить в брак или содержать любовницу".
Я бы добавила сюда женатых мужчин, жены которых рассматривают половой акт исключительно как средство произведения потомства, считая при этом, что чем быстрее он протекает, тем лучше. Не стоит также забывать и о тех, которые требуют от своего супруга воздержания. Как говорится, "если хочешь, чтобы муж не шлялся, переломай ему ноги". У проститутки важная социальная функция — она служит сексуальной отдушиной, она часто для мужчины его первая женщина. По данным Флекснера, 33 % процента женатых мужчин посещали публичные дома до вступления в брак. Самыми многочисленными клиентами являются военные и молодежь, как в провинции, так и в городах. Эти молодые люди принадлежат разным социальным слоям, но чаще они служащие или дети из обеспеченных семей. Их особенно любят проститутки: они вежливы, веселы, умеют расположить к себе, а иногда и влюбляются. Например, некий юноша по имени Андре в 1914 году страстно полюбил некую проститутку Виолетту, "сотрудницу" одного борделя в Ле Мане. Бордель располагался на улице Пан де Горрон, Андре посещал его регулярно и там познакомился с Виолеттой, чье настоящее имя было Габриэль. Они каждый день писали друг другу письма и, решив, что не в силах изменить судьбу друг друга, решили вместе покончить с собой, предварительно приняв дозу кокаина с шампанским. Андре оставил предсмертную записку: "Мы подарим друг другу смерть". Он выстрелил из пистолета в девушку, но промазал, а затем застрелился сам. Виолетту выгнали из борделя. Расследование пришло к выводу, что причиной самоубийства стали "алкоголизм и эротизм", но затем стало известно, что через несколько дней после самоубийства Андре должен был быть призван в армию… Любовь или страх перед казармой — мы уже никогда не узнаем… Известна также история убийства некоей дамы по имени Рено, которую любил один мужчина; он предложил ей бросить все и уехать с ним, она отказалась. Застрелив ее, мужчина застрелился сам. По этому поводу Альфонс Эскирос, воспеватель проституток, которых он считал героинями своего времени, написал: "Что же! Эта женщина, приговоренная, презренная, униженная — она выше вас, мои дорогие голубки: у нее был совершенный возлюбленный, нежный, покорный, молящий, неутомимый, который покончил с собой, когда понял, что не может сломить волю своей возлюбленной и заставить ее быть себе верной".
Несмотря на все это, обычно отношения клиент — проститутка вовсе не так полны страсти и ревности, но все же эти отношения выходят за рамки обыденного, не укладываясь в известные клише: в буржуазных публичных домах частенько между клиентом и женщиной возникает настоящая привязанность, рожденная привычкой, нежностью и даже уважением друг к другу. Даже Эдмон де Гонкур, который очень старался сделать свою "Девку Элизу" правдивым репортажем о реальных событиях, а не романтической сказкой, отметил эту особенность отношений, наблюдая за клиентами-солдатами: "Для солдата проститутка всегда остается женщиной… Солдат ее любит, ревнует ее. Солдат отдает ей свое жалованье, которое ему платит государство. Солдат выводит ее на прогулку с гордостью. Солдат пишет ей письма". Деревенские клиенты испытывают сходные чувства — "продажная девка" для них скорее любовница, подруга, а не "машина похоти", "сточная канава"… "Эти девушки, которых люди, проводящие дни в поле, видят в борделе, с их изящным бельем, с их волосами, пахнущими жасмином, с их розовыми ногтями, с их белыми руками, не знающими работы, с мягкостью их жестов, с кошачьей нежностью их речи, с их страстным взглядом, каких не встретишь в деревне, эти девушки, которых они видят в газовом свете и в блеске зеркал, которые выглядят богинями, восхищают их, увлекают их как великие куртизанки увлекали когда-то знатных мужчин". Эта нежность представляет собой, несомненно, один из важнейших компонентов, без которых не может возникнуть связь, объединяющая клиента и его проститутку. Удовольствие обрастает привычками. Но что на самом деле происходит в голове у клиента? Его ласкающая вежливость может быть лишь игрой… или просто отражением иллюзий писателей. Не забудем также и то, что сам факт оплаты удовольствия порождает удовольствие. И все же в борделях в небольших городках девушки служили для своих клиентов конфидентками, старыми подругами, которым можно рассказать все и с которыми приятно посидеть у огня, а затем и лечь в постель. С ними клиент переживает маленькие романы. Их целуют в обе щеки, им рассказывают семейные новости, кто заболел, кто выздоровел; в целом отношения клиент — проститутка превращаются в отношения буржуа — любовница. "Каждому — своя" — таков мог бы быть девиз борделя Телье, где время от времени возникали самые настоящие пары: г-н Васс, судья арбитражного суда, и сама мадам; г-н Полен, бывший мэр, и Роза; г-н Пенпесс, финансовый инспектор, и Фернанда; г-н Таннерво, солильщик, и Рафаэль. Бордель, и это ни для кого не секрет, остается при этом местом, куда юноши из мелких и средних буржуазных семейств приходят потерять девственность, несмотря на то, что правила содержания борделей это запрещают; местом, куда приходят расслабиться мужчины, по каким-то причинам лишенные возможности жить нормальной половой жизнью (матросы и военные, о которых так замечательно писал Карко). "В приморских городах, где пронзительно воют сирены маяков, разве не смешаны для моряка в жгучее зелье нежность любви к девке и жестокость разлуки с ней? Сами девки, кажется, избавлены от необходимости его пить, и в этом тоже заключена их привлекательность. Тот, кто хоть раз слышал в этих молчаливых и одновременно шумных домах истошный крик матроса, вернувшегося в город с трансатлантическим рейсом и не умеющего сдержать своей радости, знает, что в этот момент даже самая тупая из девок внезапно на мгновение замолчит, прислушиваясь. Она поднимет голову и мысленно сопоставит свою жизнь с той, которую ведет этот матрос, на море, под звездными небесами; она вздрогнет и постарается поскорее забыть об этом".
Мужчины предпочитают немного полных женщин среднего роста. Высокие и очень толстые реже привлекают их внимание. Брюнетки с нежной кожей очень популярны, в то время как блондинок считают безвкусными. Клиенты любят хорошо накрашенных девушек, с подведенными глазами и красными губами. Старики — наименее требовательные клиенты, но девушкам они нравятся меньше всех… Проститутки, нужно это еще раз подчеркнуть, не имеют, конечно, права выбирать и обязаны выполнять все, даже самые странные желания клиента. Так что же происходит на втором этаже борделя, куда девушки уходят с клиентами? Что делается за закрытой дверью комнаты любви? Немногие авторы брались за этот сюжет; самые романтические натуры среди них говорили об эротических страстях и изысканном вкусе раннего утра, проведенного в объятиях девушки. Другие просто рассказывают о числе раз, о позах, об эволюции нравов. В среднем за ночь в борделе среднего уровня девушка совершает четыре-пять половых актов, но это среднее ни о чем не говорит, так как порой в "базарные дни", то есть в выходные и праздники, бьются все мыслимые рекорды. В великих борделях у девушки бывает минимум четверо мужчин за ночь, а за день — семь-восемь. В борделях средней руки девушки могут целыми днями вышивать, но когда наступает период выплаты жалованья, то есть начало месяца, частенько бывает, что к девушке за ночь заходит до 15 человек. В дни, когда тянут жребий на военную службу, в борделях также наблюдается приток клиентов, молодых людей, вытянувших несчастливый билет; в таких случаях бандерши вызывают "подмогу". Например в Леваллуа в дни призыва "можно наблюдать душераздирающие сцены, когда совершенно обнаженные девицы стоят, как ни в чем не бывало, в окнах своих борделей".
Разброс цен может быть поистине чудовищным. Тариф зависит от класса и от популярности борделя. В великом борделе клиент заплатит за один раз 10 франков, а в каком-нибудь вшивеньком заведении в провинции отдаст за то же самое 3 франка (данные на начало XX века). Однако по всей Франции тарифы для борделей одной категории были примерно одинаковыми; во время Первой мировой войны цены несколько поднялись, затем снова упали. Разные заведения предлагают разные "дополнительные" услуги. В борделе Телье, например, г-ну Полену не нужно ничего лишнего, он делает все по-быстрому. Но не все клиенты таковы, так как, напоминает нам Луи Фьо, "в борделе разрешается все". Минет заказывают восемь клиентов из десяти, пишет Таксиль, часты и анальные половые акты. Девушкам обо всем этом заранее известно, и они не имеют права отказать.
В самых дорогих борделях красота обстановки и экзотика в услугах становились в течение XIX века все более изысканными; там занимались самыми эксцентричными и редкими вещами, благодаря чему моралисты получили право говорить, что бордели стали самыми настоящими храмами извращений: самое банальное требование клиента, предъявляемое практически каждый день, — это любовь с двумя, а то и с тремя девушками одновременно. Причем чаще всего такие желания высказывают люди солидного возраста и самого серьезного и строгого вида. Другие испытывают удовольствие только в крайне специфических условиях, которые, разумеется, им предоставляются: "Мужчины доводят изысканность до мерзости, требуя целовать не только их половые органы, но и анальное отверстие. Другие делают то же самое женщинам, которых выбирают. Есть люди, которые не могут совершить акт любви, если их не высечь, при этом чем их больнее секут, тем большее они испытывают удовольствие. Нет ни одного борделя для аристократии, где бы для этой цели не держали специальные розги. Некоторые желают бить выбранную ими женщину… Некоторые маньяки не удовлетворяются тем, что их секут до крови; им еще нужно, чтобы им ввели под кожу в мошонку длинные серебряные иглы. Мне рассказывали, что один клиент потребовал от женщины, специалистки в этих делах, чтобы она сделала ему несколько легких надрезов перочинным ножом". Нельзя не упомянуть и еще несколько экспонатов этой галереи охотников за страстью — людей, которые не могли испытывать удовольствие, если на их тело не укладывали шкворчащий омлет прямо со сковородки (представьте себе, таких клиентов было много!), копрофилов, пассивных и активных, клиентов, которые заказывают "лапки пауков" (особый тип ласк, очень ценимый в то время), клиентов, которые любят, чтобы их подвешивали к потолку. И это еще далеко не полный список. В борделях имеются все необходимые аксессуары: хлысты, веревки, прозрачные столы, собаки и даже гермафродиты (только в самых дорогих домах, так как это редкий товар). Большая часть наблюдателей утверждают, что сексуальные запросы богатых медленно, но верно эволюционировали от желания совершать плотский акт до желания наблюдать за совершением такового другими. Разумеется, вуайеризм всегда был важной частью самого механизма формирования желания, но бордели постепенно переходили к тому, что "живые картинки" делались едва ли не основным товаром. В особой комнате устанавливалась специальная машина, бандерша организовывала эротическую сцену: на черном ковре обнаженные девушки садились или вставали в вызывающие позы, их освещали свечи, при этом пол, на который был уложен ковер, крутился, и неподвижные девушки в мерцающем свете свечей казались восковыми куклами, застывшими в позах любви. Вуайерам скоро стало не хватать простых дырок, просверленных в стенах или в дверцах шкафов; тогда были придуманы комнаты, в которых, сидя в кресле, клиент мог наблюдать и слышать все, что происходит в соседней комнате, для чего применялись специальные занавеси, обои, к перегородкам между комнатами подводились специальные трубы, усиливавшие звук, ставились линзы и прочее. К началу XX века бордель для богатых совершенно изменил свое назначение — он перестал быть местом потребления, он стал местом, где можно было заниматься тем, что запрещено за его стенами.
читать дальшеДевушки работают в постоянном страхе заразиться сифилисом. Они хорошо понимают, что от этого у них нет никакой гарантии и защиты, они постоянно говорят друг с другом об этом, отчего только сильнее боятся. Если девушка заразится и болезнь обнаружат, она, скорее всего, потеряет работу. В любом случае никто из них не может отказаться обслуживать клиента. Но как узнать, здоров он или нет? Младшая бандерша, конечно, подвергла его тщательному допросу и пощупала его в нужных местах, но этого может оказаться недостаточно. Многие девушки и сами расспрашивают клиента, но ведь он вовсе не обязан говорить правду. В некоторых домах в самом деле принято проводить пальпацию полового органа клиента, прежде чем допускать его к девушке, а там и она сама повторит операцию. "Эта общая пальпация мужского полового члена, осуществляемая женщиной без медицинского образования по сто раз на дню — заметим к тому же, что медики давно отказались от этого метода, а женщины, которым в борделях рекомендовано это делать, вскоре бросают это отвратительное занятие — не имеет ничего общего с нормальным медосмотром", — пишет доктор Аиддар. Но что же все-таки делать? Жестко следить за состоянием здоровья, регулярно вызывая врача для медосмотров, следить за собой, наконец можно ничего не делать, как будто никакой опасности нет… Именно на такой путь порой заставляли ступить фатализм, легкомыслие и желание заработать… Итак, если девушка заболевала сифилисом, бандерши порой позволяли ей продолжать работу, а когда в бордель приходили врачи, умело маскировали заболевание. Отношение к бор- дельным проституткам всегда было одинаковым — это машины для удовольствия, которые не могут остановиться, ведь они работают, даже когда у них месячные и риск заражения многократно увеличивается. Когда они вынашивают ребенка, они все равно работают практически до самых родов — есть желающие заниматься любовью именно с беременными… Труженицы любви, они не имеют права на отдых: "Это половой процесс, идущий без остановки, без продыха. Это бесконечный ряд людей-животных, которые приходят туда один за другим удовлетворять свои желания, проявлять свою звериную суть. Единые в своей анонимности, они бросают свои тела всех возрастов, всех запахов, всех цветов кожи на одно-единственное тело одной-единственной женщины. Никаких передышек, никаких пауз".
Медосмотры, проводимые к большому неудовольствию бандерш, противящихся им изо всех сил, организуются в больницах и диспансерах. Обычно медосмотр проводится раз в неделю, чаще всего бесплатно. Девушки боятся его как огня. Если у них находят болезнь, врачи заточают их на много недель в больницу, где условия жизни и санитарные условия могут порой быть просто ужасными[18]. К концу XIX века распространяется практика проведения медосмотров непосредственно в борделях; такие осмотры проводились три-четыре раза в месяц. Осматривал девушек специальный врач, получавший за это компенсацию от муниципалитета, его сопровождал агент полиции нравов и иногда военный врач. Агент полиции нравов должен был, в соответствии с должностной инструкцией, "помогать врачу с почтительностью и усердием"… "По мере того как женщины проходят осмотр, врач вклеивает в их карты — и одновременно в учетную книгу — специальную марку, на которой указывается состояние их здоровья и пишется диагноз; врач может промолчать, а может громко объявить поставленный им диагноз. Его слова достаточно для того, чтобы больную девушку арестовали". После проведения осмотра врач и полицейский отправляются в мэрию к уполномоченному секретарю. Ему они передают запертую на ключ, единственный экземпляр которого хранится у этого секретаря, коробочку, куда врач опустил жетоны, число коих совпадает с количеством девушек, проживающих в борделе… Если у какой-то девушки обнаружили сифилис, ее немедленно забирают из борделя и помещают в больницу; приставленные к ней санитары не стесняются кричать на нее и осыпать ее оскорблениями.
"На последний лестничный марш ступил полицейский, за которым шли два человека в белых халатах. Все трое двинулись навстречу девушке. Увидев их, она попятилась. Вдруг в ней проснулся гнев, ярость, направленная против мадам, которая попросту бросила ее в беде. Ее мускулы напряглись, в порыве бешенства она тигром накинулась на бандершу: "Ты мне заплатишь. Это ты виновата, потаскуха проклятая! Ты пускаешь в свой вонючий сарай любого мерзавца. Да, это ты во всем виновата, я сделаю все, чтобы твой поганый дом закрыли — я знаю, ты пускала к нам детей, которым не исполнилось семнадцати! Только подожди, вот я выздоровею, такое тебе устрою, мало не покажется, и тебе, и твоему гадкому коту". Два человека в белых халатах взяли ее под руки и повели вниз; девушка вырывалась".
Медосмотры, проводимые к большому неудовольствию бандерш, противящихся им изо всех сил, организуются в больницах и диспансерах. Обычно медосмотр проводится раз в неделю, чаще всего бесплатно. Девушки боятся его как огня. Если у них находят болезнь, врачи заточают их на много недель в больницу, где условия жизни и санитарные условия могут порой быть просто ужасными[18]. К концу XIX века распространяется практика проведения медосмотров непосредственно в борделях; такие осмотры проводились три-четыре раза в месяц. Осматривал девушек специальный врач, получавший за это компенсацию от муниципалитета, его сопровождал агент полиции нравов и иногда военный врач. Агент полиции нравов должен был, в соответствии с должностной инструкцией, "помогать врачу с почтительностью и усердием"… "По мере того как женщины проходят осмотр, врач вклеивает в их карты — и одновременно в учетную книгу — специальную марку, на которой указывается состояние их здоровья и пишется диагноз; врач может промолчать, а может громко объявить поставленный им диагноз. Его слова достаточно для того, чтобы больную девушку арестовали". После проведения осмотра врач и полицейский отправляются в мэрию к уполномоченному секретарю. Ему они передают запертую на ключ, единственный экземпляр которого хранится у этого секретаря, коробочку, куда врач опустил жетоны, число коих совпадает с количеством девушек, проживающих в борделе… Если у какой-то девушки обнаружили сифилис, ее немедленно забирают из борделя и помещают в больницу; приставленные к ней санитары не стесняются кричать на нее и осыпать ее оскорблениями.
"На последний лестничный марш ступил полицейский, за которым шли два человека в белых халатах. Все трое двинулись навстречу девушке. Увидев их, она попятилась. Вдруг в ней проснулся гнев, ярость, направленная против мадам, которая попросту бросила ее в беде. Ее мускулы напряглись, в порыве бешенства она тигром накинулась на бандершу: "Ты мне заплатишь. Это ты виновата, потаскуха проклятая! Ты пускаешь в свой вонючий сарай любого мерзавца. Да, это ты во всем виновата, я сделаю все, чтобы твой поганый дом закрыли — я знаю, ты пускала к нам детей, которым не исполнилось семнадцати! Только подожди, вот я выздоровею, такое тебе устрою, мало не покажется, и тебе, и твоему гадкому коту". Два человека в белых халатах взяли ее под руки и повели вниз; девушка вырывалась".
читать дальшеОни ждут. Они ждут клиента, пьют, убивая время. В провинции бордель открывается в восемь вечера и закрывается в полночь. В великих парижских борделях жизнь начинает кипеть начиная с одиннадцати вечера. При борделях для мелкой буржуазии обычно есть кафе, оно открывается после обеда, и девушки спокойно спускаются в общий зал и подсаживаются к клиентам, пьют и беседуют с ними, и только потом уводят их на второй этаж "заняться делом". В таких местах салон — не место эротической выставки, скорее это площадка для встреч, оазис мечтаний и нежности, где весьма приятно поболтать, покурить, выпить: "Офицер открыл бутылку шампанского, пробка с грохотом ударила в потолок. Женщины вскрикнули, вино полилось в бокалы. Чокнулись. Затем было недолгое молчание, пока присутствующие опустошали бокалы, затем их снова наполнили. Офицеры беседовали друг с другом, не обращая внимания на женщин; студент одной рукой пригладил свои длинные волосы, другой приласкал своих соседок Жермену и Эмилию, которые вернулись в салон". Девушки наливают клиентам и пьют сами. Они не имеют права вести клиента наверх, пока он не потратил известную сумму, что, в приложении к системе жетонов, приносит значительные прибыли хозяйке. Обычно пьют шампанское и бургундское. В лучших борделях бокал абсента стоит 3 франка, шампанское от 20 до 30 франков, бургундское — 10 франков за пол-литра. Иногда девушек штрафуют за то, что они не пьют с клиентом; в ответ на это девушки научились обманывать хозяйку, наливая себе в бокалы подкрашенную воду. Существовали бордели, где в салоне стояли столы с двойным дном, что позволяло девушкам тайком выливать содержимое своих бокалов в специальные емкости, в то время как клиент пил в свое удовольствие.
Если клиенты приходят компанией, это очень подозрительно. Младшая бандерша подходит к двери с зарешеченным глазком, запертой на два оборота, открывает ее и изучает потенциальных гостей. Если возникает проблема, она зовет хозяйку. Особую опасность представляют пьяные компании молодежи, моряки в увольнении, которые готовы на все, лишь бы прервать вынужденное воздержание, обманутые клиенты, которые возвращаются на место, где их обидели, зараженные сифилисом! Происшествия случаются редко, но иногда принимают дурной оборот. В этих случаях обычно выясняется, что нападавшие хорошо подготовились к атаке: "Заговорщики бесшумно выстроились в шеренгу вдоль стены; один из них тихо постучался в дверь борделя, ему открыли, не чувствуя никакой опасности. Он тут же схватился за ручку, а другие со всех ног ворвались внутрь; в результате пострадали все: и бандерша, и ее помощница, и шесть проституток были жестоко избиты руками и ногами, их почти голыми вышвырнули на улицу, а некоторых сбросили в сточную канаву".
Наиболее спокойные клиенты усаживаются в салоне и переходят к делу не спеша: заказывают для дамы бокал шампанского или рюмку ликера, чаще всего мятного или шартреза, их особенно любили в борделях. Они как будто хотят просидеть в салоне весь вечер; наконец, после несколько раз повторенного младшей бандершей предложения выбрать себе девушку, какие-то гости делают свой выбор и отправляются наверх. Оставшиеся девушки переходят в другой салон, где сидят другие клиенты, и все начинается заново, а те клиенты, кто не сделал свой выбор, остаются в первом салоне.
Если клиент приходит один и в первый раз, ритуал несколько меняется: подвергнув гостя обычному здесь осмотру, младшая бандерша кричит на весь дом: "Закрыть двери!" Во всех салонах, где есть в этот момент люди, немедленно закрываются двери, благодаря чему обеспечивается инкогнито всех гостей заведения. Все девушки мгновенно оставляют соблазняемых ими клиентов и отправляются в самый большой и роскошный салон борделя, где они качают бедрами и принимают самые привлекательные позы, показывая себя во всей красе новому гостю, который, если его намерения серьезны, расспрашивает младшую бандершу о достоинствах каждой присутствующей. Иногда у клиентов — обычно это самые молодые — не хватает средств на то, чтобы позволить себе девушку; в таких случаях они заявляются в бордель компанией, предварительно собрав в общую кассу необходимую сумму. Они отдают деньги младшей бандерше, которая достает колоду карт, тасует ее и дает пришедшим вытянуть по карте. Тот, кому достается туз червей, отправляется в комнату с выбранной им девушкой; об этом так и говорят — "пойти вытянуть туза". Частенько потом выясняется, что счастливый победитель тайком вручил младшей бандерше спрятанную им в кармане купюру!
Если клиенты приходят компанией, это очень подозрительно. Младшая бандерша подходит к двери с зарешеченным глазком, запертой на два оборота, открывает ее и изучает потенциальных гостей. Если возникает проблема, она зовет хозяйку. Особую опасность представляют пьяные компании молодежи, моряки в увольнении, которые готовы на все, лишь бы прервать вынужденное воздержание, обманутые клиенты, которые возвращаются на место, где их обидели, зараженные сифилисом! Происшествия случаются редко, но иногда принимают дурной оборот. В этих случаях обычно выясняется, что нападавшие хорошо подготовились к атаке: "Заговорщики бесшумно выстроились в шеренгу вдоль стены; один из них тихо постучался в дверь борделя, ему открыли, не чувствуя никакой опасности. Он тут же схватился за ручку, а другие со всех ног ворвались внутрь; в результате пострадали все: и бандерша, и ее помощница, и шесть проституток были жестоко избиты руками и ногами, их почти голыми вышвырнули на улицу, а некоторых сбросили в сточную канаву".
Наиболее спокойные клиенты усаживаются в салоне и переходят к делу не спеша: заказывают для дамы бокал шампанского или рюмку ликера, чаще всего мятного или шартреза, их особенно любили в борделях. Они как будто хотят просидеть в салоне весь вечер; наконец, после несколько раз повторенного младшей бандершей предложения выбрать себе девушку, какие-то гости делают свой выбор и отправляются наверх. Оставшиеся девушки переходят в другой салон, где сидят другие клиенты, и все начинается заново, а те клиенты, кто не сделал свой выбор, остаются в первом салоне.
Если клиент приходит один и в первый раз, ритуал несколько меняется: подвергнув гостя обычному здесь осмотру, младшая бандерша кричит на весь дом: "Закрыть двери!" Во всех салонах, где есть в этот момент люди, немедленно закрываются двери, благодаря чему обеспечивается инкогнито всех гостей заведения. Все девушки мгновенно оставляют соблазняемых ими клиентов и отправляются в самый большой и роскошный салон борделя, где они качают бедрами и принимают самые привлекательные позы, показывая себя во всей красе новому гостю, который, если его намерения серьезны, расспрашивает младшую бандершу о достоинствах каждой присутствующей. Иногда у клиентов — обычно это самые молодые — не хватает средств на то, чтобы позволить себе девушку; в таких случаях они заявляются в бордель компанией, предварительно собрав в общую кассу необходимую сумму. Они отдают деньги младшей бандерше, которая достает колоду карт, тасует ее и дает пришедшим вытянуть по карте. Тот, кому достается туз червей, отправляется в комнату с выбранной им девушкой; об этом так и говорят — "пойти вытянуть туза". Частенько потом выясняется, что счастливый победитель тайком вручил младшей бандерше спрятанную им в кармане купюру!
читать дальшеВ борделе вся жизнь проходит в тесном сплочении с коллективом, от подъема до отбоя. Невозможно выкроить ни секунды, чтобы остаться наедине с собой. Повседневная жизнь проституток — отрицание индивидуальности: у девушек не должно быть ничего, что бы они могли спрятать, ни их собственного тела, ни души. Эта насильственно учрежденная общность напоминает, как это ни парадоксально, жизнь монахинь, которые также отказались, причем, как и проститутки, по собственной воле, от своей уникальности, но во имя Бога. Даже ночью девушка может быть частью общества, так как зачастую у нее нет отдельной комнаты, а есть только кровать, которую она к тому же принуждена делить с другой своей коллегой, несмотря на официальный запрет полиции. Чтобы жизнь в таких условиях была сколько-нибудь выносимой, от девушек требуется некий минимум вежливости и уважения к своим "сестрам". Вот так и протекает каждый день. Когда в борделе появляется новенькая, ее тут же хватают "старые" и устраивают ей форменный допрос, прежде чем принять ее в свой круг. Это своего рода ритуал инициации, который помогает девушке вписаться в коллектив. Все девушки разные, вместе они напоминают разноцветный букет, они же должны создавать атмосферу радости, создавать шарм и уникальность заведения. Каждой из них предлагается изображать свой тип женщины, так, чтобы на любую мужскую фантазию у бандерши нашелся ответ: «Ферранда играла роль красавицы блондинки, очень высокого роста, очень толстой, даже жирной, она была родом из деревни, розовые пятна никак не хотели сходить с ее тела; Рафаэль, портовая шлюха родом из Марселя, изображала красавицу еврейку (персонаж, без которого не обходится ни один бордель), худую брюнетку с выступающими скулами, припудренными розовым. Ее черные волосы, смазанные говяжьим костным мозгом, были завиты в кудряшки… Розовая Роза, маленький шарик из плоти с кругленьким животиком и коротенькими ножками, пела с утра до вечера своим хриплым голосом то похотливые, то сентиментальные куплеты; она закрывала рот, только чтобы прожевать пищу, а последнюю жевала лишь для того, чтобы у нее были силы говорить, она двигалась изящно, как лань, несмотря на свой вес и на свои короткие ноги… Две женщины с первого этажа, Луиза, по прозвищу Кокотка, и Флора, по прозвищу Трапеция (она немного хромала), играли каждая свою роль — Луиза была Свободой и всегда была завернута в национальный флаг, а Флора была таинственной испанкой; в ее волосы было вплетено ожерелье из монет, которые позвякивали при каждом шаге. Впрочем, они обе выглядели как поварихи, разодевшиеся к карнавалу. Похожие на самых обычных женщин, ни слишком красивые, ни уродливые, они производили впечатление двух служанок с постоялого двора, и в порту их прозвали "две собачки"» (Ги де Мопассан "Заведение Телье").
Все вместе девушки данного конкретного борделя должны представлять собой всех женщин земного шара. Задача бандерши была непростой, ведь ей нужно было добиться одновременно естественного и броского сочетания "типов": блондинок, брюнеток, русых, стройных, худых, полных. Что касается внешнего вида, то должны быть как "женщины с грудью", так и "худые, похожие на злобных школьников"; веселые девушки должны были быть "разбавлены" задумчивыми, брутальные типы должны были соседствовать с романтическими. Играла роль и география: в провинциальных борделях собирались девушки из самых разных районов и стран, в великих борделях были обязательно "негритянки", "еврейки", голландки, любимые за их характер, туниски, запоминающиеся своей веселостью, — все они вместе создавали букет, "полный набор". И, конечно, среди них должна была быть дежурная девственница. "Если у сводни хорошо идут дела, у нее всегда есть про запас девственница. Иначе она не может гарантировать исполнение любого желания. Обычно эта девственница хилая, тщедушная, узловатая, у нее коротко стриженные волосы, одета она под молодую фабричную работницу. Иногда, чтобы сделать обман более убедительным, ей мазали сажей руки и лицо и выдавали за дочь местного угольщика. Переодетую таким образом девушку впускали в слабо освещенную комнату после захода солнца, где уже сидел нетерпеливый старик, который дорого заплатил за такой "деликатес"".
В провинциальных борделях с их постоянной клиентурой от девушек требуется смелость, даже наглость, подтянутость и страстность. Веселые девушки с головокружительным декольте, похожие на юных собачонок, пользуются заслуженной популярностью, однако самые опытные любовницы могут дать им фору. Эти женщины, прошедшие долгий путь по дороге продажной любви, имеют стервозный характер, но "способны задать клиенту такого жару, что он их запомнит на всю жизнь, и могут своей страстью воскресить даже мертвого". Девушка, ведущая себя, как на первом причастии, и краснеющая при всяком незнакомом ей слове, способна возбудить самые нескромные инстинкты, в то время как женщин более строгого вида, одетых учительницами, предпочитают многие нерешительные гости; их привлекает вид защитницы: "Вот эта, с видом матери семейства, — прошептал мне на ухо Филибер, — она лучше всех подходит для наших тупых деревенщин, которые хотеть хотят, а сметь не смеют. Она же хороша для того, чтобы избавляться от местных пьянчужек; у нее строгий вид, но она сама доброта, укладывает клиентов спать. Она могла бы быть сестрой милосердия. Когда мы болеем, именно она за нами ухаживает".
Отношения между девушками нежные, они делятся друг с другом своими тайнами, своими страхами. Совместная жизнь сближает их, у них одни и те же надежды, одни и те же заботы, одни и те же беды. Они делятся друг с другом всем, порой даже клиентами. Когда бордель покидает последний гость, когда власть в коридорах наконец захватывают тишина и тьма, девушки идут спать в общую спальню. Между богато украшенными комнатами, где они принимают клиентов, и почти монашескими комнатами, где они спят, — пропасть. В спальне есть только самое необходимое: кровати, больше ничего. Никаких или почти никаких гигиенических приспособлений, как свидетельствует в 1888 году Кофиньон. Запах, как в казарме, на окнах решетки[17]: "В большой комнате в мансарде под самой крышей спят тридцать шесть женщин, по паре в каждой кровати. На спинках кроватей висят пеньюары, на полу лежат шляпные коробки, напоминающие заплечные мешки пехотинцев с картинок про войну". Спальня всегда находится под самой крышей, зимой в ней очень холодно, летом в ней очень жарко. В провинциальных борделях и борделях средней руки "жительницы" зовут спальню курятником, в великих борделях — сундуком. "Величие" борделя, кстати, вовсе не исключает нищету спальни для "работниц": "Из обстановки только три железные кровати, в которых девушки обычно спят парами. На полу стоят огромные чаны с грязной водой — именно так протекает у проституток туалет. Стены оклеены отклеивающимися обоями, на которых можно видеть следы огня — девушки жгут их, чтобы получить сажу для ресниц и бровей. Экономия на макияже".
В кафе проститутки обычно и спят, и работают в одной и той же комнате. Иногда в этих борделях низшей категории клиент может, за дополнительную плату, остаться ночевать у девушки. Опьяневшие или падающие от усталости после занятий любовью, они ждут рассвета, но не спят. В эти часы девушка не находит себе места от страха, страха быть зарезанной в собственной постели; в этом страхе они не стеснялись признаваться Франсису Карко: "Какой же ужас переживают девушки после вечера любви, лежа рядом с клиентом, который и не думает спать! Как же они его боятся! Они читают на его лице скрытую животную страсть, желание сделать что-то ужасное с их покорным лицом, с их телом, нечувствительным от усталости".
В борделях, служащих заодно кафе, расположенных в воинских или портовых кварталах, девушки не имеют права идти спать до самого утра — они должны быть на месте, пока не уйдет последний клиент. Что это — садизм со стороны бандерши, которая надеется, что под самое утро к ней заглянет дружная компания, желающая развлечься с ее подопечными? Вполне возможно. Ведь ее девки принадлежат ей целиком, они, их душа и тело — ее собственность. Девушки, напротив, умудряются сообща выделить себе немного времени для сна до разрешенного часа: "Часто можно видеть, как женщина, передвигаясь как сомнамбула, похожая походкой и серым цветом кожи на раненую летучую мышь, заворачивается в шаль, в накидку, во все, что попадет ей под руку, и ищет скамейку, рядом с которой меньше всего наплевано. Там-то она и садится на пол, вытягивая ноги, этакий мешок с мятым грязным бельем. Едва усевшись, она сразу засыпает, иногда просыпаясь от собственного храпа. Пробудившись, она приподнимается на локте, смотрит вокруг себя непонимающим взглядом" (Э. де Гонкур "Девка Элиза").
Утро в борделях всегда грязное и тошнотворное. Затхлый запах пролитого вина, отвратительный аромат немытого тела, объедки — все говорит о том, что вчера произошло что-то такое, о чем лучше забыть: "Недоеденные раки, засохшие букеты, пустые флаконы из-под духов, пахнущие хуже, чем сам грех… Там и тут какие-то бумажки… Жирные пятна… Помойка — вот что такое спальня в борделе".
Девушки встают поздно, в десять-одиннадцать часов утра. Признания, поцелуи, утешения. Они выходят из прожаренной спальни и спускаются в столовую завтракать. Иногда их будит звон ключей младшей бандерши, обходящей помещения. За столом идет беседа, обсуждаются события вчерашней ночи, прибыль. Девушки потягиваются, откидываются на спинки кресел, курят. Затем они переходят в салон. Одетые в пеньюары, они обычно шьют, вяжут, читают газеты, рассказывают друг другу разные истории. Спокойствие и скука, как в каком-нибудь доме отдыха. "Всю первую половину дня она вяжет, полулежа на диване, следя за тем, чтобы успеть убрать ноги с пряжи, когда по коридору проходит мадам; она считает, что такие позы не дают телу по-настоящему отдохнуть" (Э. де Гонкур "Девка Элиза"). Ближе к четырем часам дня появляется младшая бандерша с приказанием заняться туалетом. Отовсюду появляются кремы, лосьоны, косметика, все ходят туда-сюда. Девушки тщательно разглядывают друг друга, очень много времени уходит на прием ванны, на уход за телом. Затем появляется парикмахер, его всегда приветствуют радостными криками. "Зажигается небольшая горелка, чтобы разогреть щипцы, девушки толпятся вокруг мастера, как дети, которые хотят, чтобы им рассказали сказку". За прическу и укладку платит непосредственно бандерша. Все остальное — парики, завивка, окраска волос — за счет заказавшей эту услугу девушки. Впрочем, парикмахер все делает за полцены — это его плата за привилегию работать в борделе. После этого настает час одевания, час важный, час ритуала. Бандерша всегда дает девушкам советы, оценивает их вид, предлагает надеть те или иные драгоценности, пользуется моментом, чтобы рассказать девушкам об особенностях грядущего вечера: "Сегодня нужно выглядеть особенно привлекательно, к нам должен прийти один важный господин. Он очень симпатичный человек, у него много денег; за ту из вас, кому удастся его заполучить, он заплатит долги и той он купит обстановку. Вот увидите, это я вам говорю".
В них всегда теплится надежда уехать, гипотетическая возможность изменить свою жизнь. Бордель — это всего лишь порт, девушки, его узницы, у которых ни собственности, ни денег, готовы покинуть его в любой момент. Нельзя забывать — им ничто не принадлежит, ни их одежда, ни украшения, ни постельное белье. По идее бандерша должна предоставлять девушке бесплатное жилье, стол, топливо, свечи, белье, одежду, парикмахерские услуги и прочее. В реальности она заставляет их за все это платить. Из-за этого девушки постоянно вынуждены занимать, они в долгах уже в тот момент, когда переступают порог борделя, так как переезд — за их счет. В Париже бандерши ведут учет кредитов; суммы долгов бордельной проститутки могут превышать 2 тысячи франков, а порой и 4 тысячи! Девушкам, впрочем, выдают деньги на покупку украшений, обязательных подарков, деликатесов. Экономика борделя — вещь закрытая, весь товарообмен происходит только внутри. Бандерша торгует всем: она для девушки и белошвейка, и портной, и сапожник, и все остальное. Но главное — ее цены в пять — восемь раз выше рыночных. Приведем для примера данные инспектора нравов Луи Фьо: шелковая ночная рубашка на рынке стоила 25 франков, в борделе — 90, пара туфель стоила на рынке 12 франков, в борделе — 50, пара чулок на рынке стоила 6 франков, в борделе — 35.
Кроме того, купить что-либо девушки могли лишь в редких случаях, как правило, они брали одежду напрокат, за 20–50 франков в неделю; при этом надо понимать, что предмет, гордо называемый бандершой пеньюаром за 60 франков, на самом деле представлял собой неопределенного вида кусок тюля за несколько су… В борделе нет ничего бесплатного, нужно платить даже за чулки, даже за ленточки для волос, даже за стирку. Часто девушке объясняли, что постельное белье будут менять только раз в две недели и что, если она хочет, чтобы его меняли чаще, пусть раскошеливается. В день своего прибытия в бордель у нее есть только накопленные в предыдущем борделе долги, которые, вероятно, согласилась погасить ее новая хозяйка. В день своего отъезда у нее все также ничего нет, кроме новых долгов второй хозяйке, которые, возможно, согласится погасить третья. Ей принадлежит только то, что на ней одето в день приезда, а это весьма немного, если верить Жаку Терно, который сумел отыскать в полицейском реестре арестантов следующие две записи: "Мария, в 1833 году, в возрасте 19 лет, имеет при себе синее платье, зеленый платок, красный передник; другая Мария, в 1833 году, в возрасте 32 лет, имеет при себе белое платье из хлопка, передник в белую и красную клетку, красный платок из хлопка, фиолетовую кофту".
Бордельная проститутка никогда не видит денег, которые зарабатывает. В провинциальных борделях ей достаются "чаевые", то есть подарки от клиентов, а также процент от доходов дома, который зависит от "выслуги лет"; впрочем, этот процент никогда не превышает 50 % тарифа за "услуги" и весь уходит на оплату долгов девушки и текущие расходы (постель, еда и т. д.). Все расчеты осуществляются с помощью жетонов: поднимаясь с клиентом на второй этаж, она опускает жетон в копилку, запертую на замок; каждое утро копилку открывают и заносят результаты в учетную книгу, однако бандерша всегда имеет возможность обмануть девушку, "не заметив" ее жетона. В Париже девушкам обычно достается полный тариф, однако бандерши все так хитро устраивают, что девушка весь заработок тратит в борделе: чаевые слугам, вино, подарки на день рождения бандерше, украшения, шоколад…
В пять-шесть вечера девушки снова спускаются в столовую обедать. Обед обильный, долгий, во главе стола сидит бандерша или ее муж, атмосфера совершенно домашняя: "Нет, все же смотреть на такое застолье — одно удовольствие! Все лица приветливые, яркие; за столом сидят пять хорошеньких девушек, от каждой глаз оторвать нельзя, все они разные (ведь бандерша должна уметь найти товар на любой вкус), во главе стола храмовым идолом сама мадам… Появляется Эжени, она обычная пансионерка, но ведет себя как младшая бандерша; она подает жареных цыплят, уже стоят открытыми пять бутылок…"
В великих борделях и в провинциальных отелях для мелкой буржуазии кормят хорошо и обильно, так как считают стол способом удержать "сотрудниц", которые, напомним, постоянно мечтают о том, чтобы покинуть бордель. В небольших борделях, которые содержат жадные хозяйки, кормить могут плохо, могут совсем не давать мяса. В одном борделе на Монпарнасе девушек кормили исключительно сардинами и говяжьими губами. Девушки подали жалобу в полицию, бордель закрыли.
После обеда, часто сопровождающегося обильными возлияниями, девушки поднимаются наверх одеваться. Требования к костюму в каждом борделе определяет полиция. В некоторых девушкам позволяется появляться перед клиентами почти в обнаженном виде, в других это запрещено. Часто они одевают трико с корсажем, туники с глубокими вырезами, подчеркивающими линии их тела, открытые пеньюары, прозрачные ночные рубашки; также обычно они носят туго натянутые чулки. Почти все пудрят щеки и красят губы. Некоторые подводят брови и ресницы жженой спичкой. Иногда, обильно накрасившись, они выходят к клиентам совершенно голыми.
Все вместе девушки данного конкретного борделя должны представлять собой всех женщин земного шара. Задача бандерши была непростой, ведь ей нужно было добиться одновременно естественного и броского сочетания "типов": блондинок, брюнеток, русых, стройных, худых, полных. Что касается внешнего вида, то должны быть как "женщины с грудью", так и "худые, похожие на злобных школьников"; веселые девушки должны были быть "разбавлены" задумчивыми, брутальные типы должны были соседствовать с романтическими. Играла роль и география: в провинциальных борделях собирались девушки из самых разных районов и стран, в великих борделях были обязательно "негритянки", "еврейки", голландки, любимые за их характер, туниски, запоминающиеся своей веселостью, — все они вместе создавали букет, "полный набор". И, конечно, среди них должна была быть дежурная девственница. "Если у сводни хорошо идут дела, у нее всегда есть про запас девственница. Иначе она не может гарантировать исполнение любого желания. Обычно эта девственница хилая, тщедушная, узловатая, у нее коротко стриженные волосы, одета она под молодую фабричную работницу. Иногда, чтобы сделать обман более убедительным, ей мазали сажей руки и лицо и выдавали за дочь местного угольщика. Переодетую таким образом девушку впускали в слабо освещенную комнату после захода солнца, где уже сидел нетерпеливый старик, который дорого заплатил за такой "деликатес"".
В провинциальных борделях с их постоянной клиентурой от девушек требуется смелость, даже наглость, подтянутость и страстность. Веселые девушки с головокружительным декольте, похожие на юных собачонок, пользуются заслуженной популярностью, однако самые опытные любовницы могут дать им фору. Эти женщины, прошедшие долгий путь по дороге продажной любви, имеют стервозный характер, но "способны задать клиенту такого жару, что он их запомнит на всю жизнь, и могут своей страстью воскресить даже мертвого". Девушка, ведущая себя, как на первом причастии, и краснеющая при всяком незнакомом ей слове, способна возбудить самые нескромные инстинкты, в то время как женщин более строгого вида, одетых учительницами, предпочитают многие нерешительные гости; их привлекает вид защитницы: "Вот эта, с видом матери семейства, — прошептал мне на ухо Филибер, — она лучше всех подходит для наших тупых деревенщин, которые хотеть хотят, а сметь не смеют. Она же хороша для того, чтобы избавляться от местных пьянчужек; у нее строгий вид, но она сама доброта, укладывает клиентов спать. Она могла бы быть сестрой милосердия. Когда мы болеем, именно она за нами ухаживает".
Отношения между девушками нежные, они делятся друг с другом своими тайнами, своими страхами. Совместная жизнь сближает их, у них одни и те же надежды, одни и те же заботы, одни и те же беды. Они делятся друг с другом всем, порой даже клиентами. Когда бордель покидает последний гость, когда власть в коридорах наконец захватывают тишина и тьма, девушки идут спать в общую спальню. Между богато украшенными комнатами, где они принимают клиентов, и почти монашескими комнатами, где они спят, — пропасть. В спальне есть только самое необходимое: кровати, больше ничего. Никаких или почти никаких гигиенических приспособлений, как свидетельствует в 1888 году Кофиньон. Запах, как в казарме, на окнах решетки[17]: "В большой комнате в мансарде под самой крышей спят тридцать шесть женщин, по паре в каждой кровати. На спинках кроватей висят пеньюары, на полу лежат шляпные коробки, напоминающие заплечные мешки пехотинцев с картинок про войну". Спальня всегда находится под самой крышей, зимой в ней очень холодно, летом в ней очень жарко. В провинциальных борделях и борделях средней руки "жительницы" зовут спальню курятником, в великих борделях — сундуком. "Величие" борделя, кстати, вовсе не исключает нищету спальни для "работниц": "Из обстановки только три железные кровати, в которых девушки обычно спят парами. На полу стоят огромные чаны с грязной водой — именно так протекает у проституток туалет. Стены оклеены отклеивающимися обоями, на которых можно видеть следы огня — девушки жгут их, чтобы получить сажу для ресниц и бровей. Экономия на макияже".
В кафе проститутки обычно и спят, и работают в одной и той же комнате. Иногда в этих борделях низшей категории клиент может, за дополнительную плату, остаться ночевать у девушки. Опьяневшие или падающие от усталости после занятий любовью, они ждут рассвета, но не спят. В эти часы девушка не находит себе места от страха, страха быть зарезанной в собственной постели; в этом страхе они не стеснялись признаваться Франсису Карко: "Какой же ужас переживают девушки после вечера любви, лежа рядом с клиентом, который и не думает спать! Как же они его боятся! Они читают на его лице скрытую животную страсть, желание сделать что-то ужасное с их покорным лицом, с их телом, нечувствительным от усталости".
В борделях, служащих заодно кафе, расположенных в воинских или портовых кварталах, девушки не имеют права идти спать до самого утра — они должны быть на месте, пока не уйдет последний клиент. Что это — садизм со стороны бандерши, которая надеется, что под самое утро к ней заглянет дружная компания, желающая развлечься с ее подопечными? Вполне возможно. Ведь ее девки принадлежат ей целиком, они, их душа и тело — ее собственность. Девушки, напротив, умудряются сообща выделить себе немного времени для сна до разрешенного часа: "Часто можно видеть, как женщина, передвигаясь как сомнамбула, похожая походкой и серым цветом кожи на раненую летучую мышь, заворачивается в шаль, в накидку, во все, что попадет ей под руку, и ищет скамейку, рядом с которой меньше всего наплевано. Там-то она и садится на пол, вытягивая ноги, этакий мешок с мятым грязным бельем. Едва усевшись, она сразу засыпает, иногда просыпаясь от собственного храпа. Пробудившись, она приподнимается на локте, смотрит вокруг себя непонимающим взглядом" (Э. де Гонкур "Девка Элиза").
Утро в борделях всегда грязное и тошнотворное. Затхлый запах пролитого вина, отвратительный аромат немытого тела, объедки — все говорит о том, что вчера произошло что-то такое, о чем лучше забыть: "Недоеденные раки, засохшие букеты, пустые флаконы из-под духов, пахнущие хуже, чем сам грех… Там и тут какие-то бумажки… Жирные пятна… Помойка — вот что такое спальня в борделе".
Девушки встают поздно, в десять-одиннадцать часов утра. Признания, поцелуи, утешения. Они выходят из прожаренной спальни и спускаются в столовую завтракать. Иногда их будит звон ключей младшей бандерши, обходящей помещения. За столом идет беседа, обсуждаются события вчерашней ночи, прибыль. Девушки потягиваются, откидываются на спинки кресел, курят. Затем они переходят в салон. Одетые в пеньюары, они обычно шьют, вяжут, читают газеты, рассказывают друг другу разные истории. Спокойствие и скука, как в каком-нибудь доме отдыха. "Всю первую половину дня она вяжет, полулежа на диване, следя за тем, чтобы успеть убрать ноги с пряжи, когда по коридору проходит мадам; она считает, что такие позы не дают телу по-настоящему отдохнуть" (Э. де Гонкур "Девка Элиза"). Ближе к четырем часам дня появляется младшая бандерша с приказанием заняться туалетом. Отовсюду появляются кремы, лосьоны, косметика, все ходят туда-сюда. Девушки тщательно разглядывают друг друга, очень много времени уходит на прием ванны, на уход за телом. Затем появляется парикмахер, его всегда приветствуют радостными криками. "Зажигается небольшая горелка, чтобы разогреть щипцы, девушки толпятся вокруг мастера, как дети, которые хотят, чтобы им рассказали сказку". За прическу и укладку платит непосредственно бандерша. Все остальное — парики, завивка, окраска волос — за счет заказавшей эту услугу девушки. Впрочем, парикмахер все делает за полцены — это его плата за привилегию работать в борделе. После этого настает час одевания, час важный, час ритуала. Бандерша всегда дает девушкам советы, оценивает их вид, предлагает надеть те или иные драгоценности, пользуется моментом, чтобы рассказать девушкам об особенностях грядущего вечера: "Сегодня нужно выглядеть особенно привлекательно, к нам должен прийти один важный господин. Он очень симпатичный человек, у него много денег; за ту из вас, кому удастся его заполучить, он заплатит долги и той он купит обстановку. Вот увидите, это я вам говорю".
В них всегда теплится надежда уехать, гипотетическая возможность изменить свою жизнь. Бордель — это всего лишь порт, девушки, его узницы, у которых ни собственности, ни денег, готовы покинуть его в любой момент. Нельзя забывать — им ничто не принадлежит, ни их одежда, ни украшения, ни постельное белье. По идее бандерша должна предоставлять девушке бесплатное жилье, стол, топливо, свечи, белье, одежду, парикмахерские услуги и прочее. В реальности она заставляет их за все это платить. Из-за этого девушки постоянно вынуждены занимать, они в долгах уже в тот момент, когда переступают порог борделя, так как переезд — за их счет. В Париже бандерши ведут учет кредитов; суммы долгов бордельной проститутки могут превышать 2 тысячи франков, а порой и 4 тысячи! Девушкам, впрочем, выдают деньги на покупку украшений, обязательных подарков, деликатесов. Экономика борделя — вещь закрытая, весь товарообмен происходит только внутри. Бандерша торгует всем: она для девушки и белошвейка, и портной, и сапожник, и все остальное. Но главное — ее цены в пять — восемь раз выше рыночных. Приведем для примера данные инспектора нравов Луи Фьо: шелковая ночная рубашка на рынке стоила 25 франков, в борделе — 90, пара туфель стоила на рынке 12 франков, в борделе — 50, пара чулок на рынке стоила 6 франков, в борделе — 35.
Кроме того, купить что-либо девушки могли лишь в редких случаях, как правило, они брали одежду напрокат, за 20–50 франков в неделю; при этом надо понимать, что предмет, гордо называемый бандершой пеньюаром за 60 франков, на самом деле представлял собой неопределенного вида кусок тюля за несколько су… В борделе нет ничего бесплатного, нужно платить даже за чулки, даже за ленточки для волос, даже за стирку. Часто девушке объясняли, что постельное белье будут менять только раз в две недели и что, если она хочет, чтобы его меняли чаще, пусть раскошеливается. В день своего прибытия в бордель у нее есть только накопленные в предыдущем борделе долги, которые, вероятно, согласилась погасить ее новая хозяйка. В день своего отъезда у нее все также ничего нет, кроме новых долгов второй хозяйке, которые, возможно, согласится погасить третья. Ей принадлежит только то, что на ней одето в день приезда, а это весьма немного, если верить Жаку Терно, который сумел отыскать в полицейском реестре арестантов следующие две записи: "Мария, в 1833 году, в возрасте 19 лет, имеет при себе синее платье, зеленый платок, красный передник; другая Мария, в 1833 году, в возрасте 32 лет, имеет при себе белое платье из хлопка, передник в белую и красную клетку, красный платок из хлопка, фиолетовую кофту".
Бордельная проститутка никогда не видит денег, которые зарабатывает. В провинциальных борделях ей достаются "чаевые", то есть подарки от клиентов, а также процент от доходов дома, который зависит от "выслуги лет"; впрочем, этот процент никогда не превышает 50 % тарифа за "услуги" и весь уходит на оплату долгов девушки и текущие расходы (постель, еда и т. д.). Все расчеты осуществляются с помощью жетонов: поднимаясь с клиентом на второй этаж, она опускает жетон в копилку, запертую на замок; каждое утро копилку открывают и заносят результаты в учетную книгу, однако бандерша всегда имеет возможность обмануть девушку, "не заметив" ее жетона. В Париже девушкам обычно достается полный тариф, однако бандерши все так хитро устраивают, что девушка весь заработок тратит в борделе: чаевые слугам, вино, подарки на день рождения бандерше, украшения, шоколад…
В пять-шесть вечера девушки снова спускаются в столовую обедать. Обед обильный, долгий, во главе стола сидит бандерша или ее муж, атмосфера совершенно домашняя: "Нет, все же смотреть на такое застолье — одно удовольствие! Все лица приветливые, яркие; за столом сидят пять хорошеньких девушек, от каждой глаз оторвать нельзя, все они разные (ведь бандерша должна уметь найти товар на любой вкус), во главе стола храмовым идолом сама мадам… Появляется Эжени, она обычная пансионерка, но ведет себя как младшая бандерша; она подает жареных цыплят, уже стоят открытыми пять бутылок…"
В великих борделях и в провинциальных отелях для мелкой буржуазии кормят хорошо и обильно, так как считают стол способом удержать "сотрудниц", которые, напомним, постоянно мечтают о том, чтобы покинуть бордель. В небольших борделях, которые содержат жадные хозяйки, кормить могут плохо, могут совсем не давать мяса. В одном борделе на Монпарнасе девушек кормили исключительно сардинами и говяжьими губами. Девушки подали жалобу в полицию, бордель закрыли.
После обеда, часто сопровождающегося обильными возлияниями, девушки поднимаются наверх одеваться. Требования к костюму в каждом борделе определяет полиция. В некоторых девушкам позволяется появляться перед клиентами почти в обнаженном виде, в других это запрещено. Часто они одевают трико с корсажем, туники с глубокими вырезами, подчеркивающими линии их тела, открытые пеньюары, прозрачные ночные рубашки; также обычно они носят туго натянутые чулки. Почти все пудрят щеки и красят губы. Некоторые подводят брови и ресницы жженой спичкой. Иногда, обильно накрасившись, они выходят к клиентам совершенно голыми.